Екатерина Великая - Вирджиния Роундинг

В переписке Екатерина часто сообщает Гримму новости о своих собачках, особенно о Сэре Томе Андерсоне, или Мистере Томе, — ее итальянском грейхаунде, который был подарен ей бароном Димсдейлом вместе с сукой и которого Гримм, похоже, любил почти так же, как и она сама:

«Мистер Томас, который, кажется, был весьма тронут оказанной честью, когда вы упомянули его, некоторое время жил больше в лоне своей семьи, чем со мной; он безумно любит свою жену и пятерых деток, которые похожи на него, как горошины в одном стручке. Их целая свора, и все они бегают за мной по всему саду, а затем послушно возвращаются в свою конуру, куда залезает и папа, жертвуя для них королевскими дворцами, диванами, креслами с парчовой обивкой и философо-комическими разговорами»{608}.

Екатерина говорит в своих письмах о Потемкине, который через два дня был произведен в главнокомандующие иррегулярных войск (то есть казаков) и кавалерии, как о человеке, «который заставляет меня смеяться до колик»{609}. Она всегда была очень откровенна с Гриммом по поводу своих взаимоотношений с фаворитами, но никогда не вдавалась в сексуальные детали. Через несколько недель она написала о Васильчикове как о «великолепном в некотором смысле, но ужасно скучном бюргере» и описала его замену как «одного из величайших, самых смешных и наиболее занимательных оригиналов этого железного века»{610}.

10 июля в отдаленной болгарской деревушке Кучук-Кайнарджи фельдмаршал Румянцев и турецкие представители договорились об условиях мира. Договор, который был подписан 21 июля и получил имя по названию этой деревни, подтверждал протекторат России над христианами, бывшими подданными Турции, и служил основанием для аннексии Россией Крыма, бассейна реки Кубань и северного берега Черного моря, отныне открытого для российского мореплавания. Он возвращал Турции дунайские провинции, а также несколько укрепленных районов на Кавказе и все греческие острова, захваченные во время войны. Россия получала укрепленные порты Керчь и Еникале при входе в Азовское море, а также Кинбурн, который открывал доступ в устья рек Днепр и Буг и, таким образом, в Черное море. Когда сын Румянцева прибыл в Петергоф с новостями о подписании мирного договора, Екатерина немедленно покинула камерный концерт, чтобы принять участие в благодарственном молебне.

Новость о благополучном завершении русско-турецкой войны пришла как раз вовремя, так как всего двумя днями ранее императрице сообщили о последнем бедственном повороте, который приобрел мятеж Пугачева. 12 июля мятежники атаковали и сумели захватить город Казань. Никита Панин написал своему брату Петру о совещательном заседании, которое имело место по получении известия. Его сообщение — живое описание из первых рук — рисует императорский совет, на котором императрица пребывает в стрессовом состоянии, а все члены ее совета лгут ради спасения своего положения — так же, как ловчил за кулисами сам Панин. Григорий Орлов еще не покинул двор, и его обида из-за занимаемого Потемкиным положения была очевидной:

«Этим утром мы получили известие о падении Казани и о том, что губернатор со всем отрядом осажден в крепости. Тут, на сборе нашего совета, мы видели государыню под огромным впечатлением. Она выразила намерение покинуть столицу и отправиться самолично спасать Москву и внутренние территории империи, горячо требуя и настаивая, чтобы каждый из нас высказал свое мнение о сложившемся положении. Мы все хранили молчание… Тогда Ее величество с заметным раздражением стала рассуждать, насколько полезным будет ее присутствие. Ее практически поддержал, вопреки моему мнению, наш новый фаворит. Старый слушал с презрительным равнодушием, ничего не предлагая, — лишь извинился, сказав, что плохо себя чувствует, так как не выспался, и поэтому не имеет никаких идей. Мнение нового поддержали дураки Разумовский и Голицын, отличившиеся только молчанием… Тем временем я решился на следующий план действий. После обеда я отвел нового фаворита в сторону и возразил по поводу его дерзкого предложения, которого ни возраст, ни опыт его не оправдывали. Повторив то, что уже сказал о возможной угрозе гибели империи, я объяснил ему: из-за своего неприятия этой идеи я решил или сам идти воевать с Пугачевым, или, замечу тебе, мой дорогой друг, ты, несмотря на старость, должен взять на себя спасение отечества, даже если будет необходимо нести тебя туда на носилках — буде государыня пожелает этого и не найдет никого лучше, чем ты. Я сказал, что он должен пойти и заявить об этом Ее величеству. Потом я пошел к ней сам и все повторил ей»{611}.

Хотя Екатерина отказалась передавать генералу Петру Панину всю полноту власти, которой потребовал для него преданный брат, невозможно было найти никого, кто лучше подходил бы для решительной борьбы с Пугачевым и его когортой. Неделей позже она написала Потемкину: «Ты увидишь, мой дорогой, из приложенных бумаг, что сэр граф Панин решил сделать своего брата монархом с неограниченной властью в лучшей части империи»{612}.

Генерал Панин в должное время возглавил войска, уже задействованные в подавлении мятежа. Тем временем 6 августа Пугачев осадил Саратов, где священники, перешедшие на его сторону, приводили народ к присяге на верность ему и его так называемой жене. Однако он не смог удержать ни Казани, ни Саратова дольше нескольких дней, и 25 августа потерпел последнее поражение к югу от Царицына. Через три недели его бывшие сторонники в среде казаков передали его в Яицке царским войскам.

В октябре Екатерина послала Вольтеру (и таким образом всей Европе) сообщение о захвате и первых допросах Пугачева, который, узнав об окончательном поражении, оставил все свои претензии и, похоже, был готов отдать себя на милость императрицы. Екатерина позволила себе неохотное восхищение этим возмутителем ее спокойствия:

«Сир, я охотно удовлетворю ваше любопытство по поводу Пугачева. Это будет тем легче, что месяц тому назад его схватили. Чтобы быть более точной, его связали и заткнули