Дети - Наоми Френкель

– Ты хочешь, чтобы я заплатил за их предательство?

– Я хочу, чтобы ты освободил друга из тюрьмы.

– Чего ты так заботишься о моем арестованном друге? Ты не знакома с ним и не знаешь, стоит ли он, чтобы я оплатил его освобождение.

– Я знаю лишь, что он твой друг. Верность другу стоит любой цены.

Тишина в комнате. «Злодейка! Жестокая!» – думает он и хочет повернуться к ней спиной, спрятаться в себе, но она решительным жестом заставляет его сесть рядом с ней. За столом, напротив ее большого лица, в безмолвии комнаты, гнев его проходит. Глаза ее добры, милосердны, напоминающие огромную мать-Беролину, статуя которой стояла на Александрплац, и была убрана оттуда, ибо мешала движению. Эта колоссальная по размерам каменная Беролина был символом Берлина, как мать Германии. Она – мать Германии – она!

Шпац опускает голову перед Гильдегард: она будет судьей всех его сомнений.

– Я боюсь стать для них притчей во языцех, – шепчут его сухие губы.

– Твой страх, – смеется она коротко и остро, затем тоже понижает голос. – Страх этот – настоящий, мой молодой и несчастный друг. Сердце мне подсказывает, что они возьмут власть, и весьма скоро. Они – злодеи. Они превратят зло в закон. В мире, каков он есть, побеждают злодеи, а праведники терпят поражение. Боги устали, мой молодой и несчастный друг, и дьявол – побеждает. Когда они победят, мой молодой и несчастный друг, они не будут различать между хорошими и плохими немцами. Все мы – в аду. И все мы будем бесами, позорными и отвергнутыми всем миром. Так спаси хоть чистоту собственной души, жертвуя ею. Спаси своего друга, чтобы остаться человеком в бесовском аду.

– Да, – складывает он руки на столе и смотрит ей в лицо, – я принимаю на себя этот вызов и заплачу цену.

Старый больной пес подает хриплый голос в холодную рождественскую ночь.

Ночь безмолвна. Дремлет скит.Сладок сон. Лишь он не спит.Спят святые, день поправ.Парень молод и кудряв,Прямо с неба, среди рос,К нам идет Иисус Христос.К нам идет Иисус Христос.

Громкие голоса доносятся из трактира Флоры. Огромная елка сверкает множеством свечей, поблескивают разноцветные шары, стеклянные ангелы улыбаются. Симпатичная Тильда, вдова убитого Хейни сына Огня, и Кнорке с бородавкой празднуют в переулке свое венчание. Около Тильды сидит ее первенец, «кукушкино яйцо», как его называют жилтели переулка, и улыбается матери. Тильда добилась своего. Она будет женой чиновника, и сын ее будет первенцем чиновника. Тильда одета в голубое платье с глубоким вырезом, обнажающим ее большие груди. Полные ее руки покрыты белой накидкой из тонкой шерсти. Будущий ее муж Кнорке щиплет ее за руку от распирающей его сердце гордости. От неожиданности накидка падает с ее рук, она нагибается за ней, глаза его заглядывают внутрь выреза, и он облизывает губы.

– Прозит! Прозит! С праздником!

Ганс Папир возвышает голос и рюмку, сверкая мундиром. Не только он один пришел на венчание Тильды в форме. Также блистают в мундирах долговязый Эгон, Пауле и сапожник Шенке. В последние дни усилились слухи, что Гитлер должен изо дня в день взять власть в свои руки. Со всех краев страны пришли сюда маршем батальоны штурмовиков, Пауле и Шенке вернулись домой! Нельзя сказать, что госпожа Шенке с большой любовью, как полагается верной супруге, встретила мужа, вернувшегося в лоно семьи. Даже не дала ему войти в подвал. Ганса Папира она тоже изгнала оттуда без всякого милосердия. И Пауле тоже не вернулся к своей бледной больной жене и ватаге детей. Нет у него времени – быть мужем и отцом, он командир высокого чина! Ганс, Эгон, Пауле и Шенке поселились в огромном общежитии штурмовиков, занимающем целый дом, господствующий над переулками.

– С праздником! – говорит, поднимая перед елкой рюмку, горбун Куно, в сторону Тильды и Кнорке. – С радостным праздником Рождества! Да будут Тильда и Кнорке новой парой в новой Германии!

Ганс Папир и его товарищи встают по стойке смирно, взметают руки в нацистском приветствии одновременным восклицанием:

– Хайль Гитлер!

Тильда и Кнорке окружены мужчинами в коричневом. Жених Кнорке подмигивает Гансу Папиру, и тот хлопает его по плечу. Тильда сияет, как елка.

– С радостным праздником Рождества!

В это время мелькает мимо трактира старая мать Хейни, покойного мужа празднующей Тильды. Она держит за руки маленьких детей Хейни – Марихен и Макса. Старуха останавливается на миг и бросает взгляд на свою квартиру. Во всем светящемся огнями доме только в окнах ее квартиры темно. Там, на столе пустой комнаты, она знает, стоит букет хвойных веток в банке. Она нарвала эти зеленые еловые ветки около могил мужа и сына.

В послеполуденные часы, до наступления праздника, она поторопилась на кладбище, выплеснуть ушедшим мужу и сыну все свои боли. Но мертвые не торопятся на помощь живым. Теперь она вывела из дома детей, чтобы они не подглядывали в трактир, стоящий напротив, где их мать празднует свое венчание.

– Куда, бабушка? – спрашивает маленький Макса.

– К Отто, мальчик. В этом году мы празднуем вместе с Отто.

– Мы вас давно уже ждем, – говорит старухе Мина, – и так как вы, наконец, пришли, мы можем зажигать свечи.

– Вы ждали нас? – удивляется старуха. – Откуда вы знали, что мы придем? Ведь мы и сами об этом не знали.

– Она же сегодня венчается, – говорит Отто, – могла ли ты остаться в доме, когда венчание происходит у тебя под носом?

Дети передали Мине на хранение куклу и поезд – подарки бабушки. Мина положит их под елку в соседней комнате.

– Идите сюда быстрее, елка светится! – зовет Мина из кухни, где запах поджаренного риса идет от плиты.

Дети врываются в комнату. Свет погашен, горят свечи на елке, которая вся убрана серебряными лентами, словно она сама подобна ангелу с серебряными волосами. Мина поставила елку у стены, под портретами Карла Маркса и Августа Бебеля.

– Иисус Христос приходит! Иисус Христос приходит! – поет костлявая Мина, старуха и дети. Отто лишь поддерживает мотив. Он – коммунист! Счет у него с Иисусом не так уж прост...

– А это для вас, детки, – приближает Мина детей Хейни к елке и подаркам, которые приготовила для них. Марципановый Николай-чудотворец стоит на страже мяча для Максы. Марципановый ангел охраняет кружевные салфетки для Марихен. Из-под столика под елкой Мина извлекает для старухи пару перчаток и вручает ей.

– С праздником, мать! С праздником!

– Вы помнили нас...

– Что за удивление, мать? Поему нам вас не помнить, – голос Мины сух, как всегда.

Отто включает большой свет в комнате: рассматривайте, детки, подарки и радуйтесь им. Отто поднимает над головой каждого ребенка, старуха следит за ним. Слабая улыбка возникает на ее губах. Мысли ее направились к Тильде, празднующей в трактире, но она старается не испортить праздника, и видно, каких это ей стоит усилий.

– Мать, – обращается к ней Отто, – в конце концов, все приходит к доброму концу. Видите, мать, завершилась забастовка. Снова война с нацистами в полном разгаре, какого еще никогда не было. Можно снова дышать, снова чувствовать сердце в груди. Надо было вам так волноваться из-за забастовки? В конце концов, из выборов мы тоже вышли с выигрышем, и они потеряли два миллиона голосов. Мы выигрываем, а они проигрывают, мать.

Мать не смотрит на Отто: лучше бы он не начал эту тему, и дал бы ей постоять спокойно около сияющей елки, и найти покой душе. Но если уж он начал говорит об этом, она вперяет в него разгоряченный молодой бдительный взгляд и говорит с большой суровостью:

– Но офицер, застреливший моего сына, никогда не был социал-демократом.

Он – нацист!

– Да, мать, в отношении офицера вы правы. Офицер – нацист. Мне это стало известно.

– Какая же была у вас необходимость распространять ложь и обвинять партию моего сына?

– Это был маневр в большой войне, но все это в прошлом.

– Вы лгали и втянули моего сына в эту ложь. Если вы добились победы маневрами и уловками, нет у меня веры в эту вашу победу.

– Что вы начали этот разговор у елки? – говорит Мина с явным беспокойством, что спор этот превратится в ссору между ними, – садитесь за праздничный стол. Мина мешает рис и кладет большую порцию на тарелку старухи.

– Мы приготовили вам широкую постель, мать, в кухне, и деткам будет тоже, где положить голову. Все трое малышей будут спать на одной большой кровати, а мы с Отто устроимся на одной узкой постели.

– Я не вернусь туда, – повышает голос старуха, обращаясь к Отто и Мине, – ни в эту ночь, и вообще ни в какую ночь.

– Что значит? Это же ваша квартира?

– Она не моя. Я советовалась с вашим адвокатом, Отто, доктором Ласкером. Человек он добрый, и бесплатно занялся моим делом. Каждые три года необходимо обновлять договор на съем квартиры. И не я сняла ее в последний раз, а Хейни. От него все имущество перешло к Тильде, его вдове. А я с детьми осталась без ничего.