Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

— Марья, — наконец, прорывается из меня, — чем по вечерам-то в свободное время занимаешься? — Мне это вовсе не интересно, но надо что-то спросить, чтобы не выглядеть тюфяком. Она обрадовалась, что я ожил, на мгновение повернулась ко мне улыбающимся лицом, давая понять, что поболтать охота, отвечает:

— А ничем. — Вот, думаю, счастливая душа, птичка божья. — Контрольные делаю, учебники читаю, — начинает перечислять ничегонеделанье, — тёте по дому помогаю. В своём доме работы много: и на огороде, и так. Да и времени свободного нет.

Я усёк только начало.

— Так ты что, опять учишься? — удивляюсь. — Не надоело? — Я бы ни за что ни в какую академию не пошёл, даже Народного хозяйства, где делают государственных деятелей.

— Ага, учусь, — отвечает дурёха, довольная тем, что время свободное зря тратит. — Летом закончу заочно 1-й курс фармацевтического факультета.

— Ба! — догадываюсь. — Аптекаршей будешь?

— Нет, — смеётся, — берите выше: провизором.

— Кем? — не расслышал я толком, такой специальности и не знаю.

— Провизором, — повторяет, — буду заведовать аптекой, составлять лекарства…

— Делать яды, — вклинился я, — порошки от поноса… А почему не хирургиней?

Она нахмурилась, видно, ей тоже хотелось резать-зашивать гавриков.

— На хирургическом заочного отделения нет.

Понятно: на очном на стипендию не потянет, а помогать некому.

— А как у вас там, в тайге, в этом году? — спрашивает, чтобы и я мог чем-нибудь похвастать.

Меня только попроси, я, как и всякий опытный таёжник, готов часами травить о том, что было и чего не было. И сейчас, стоило ей заикнуться, вмиг открыл фонтан и выплеснул всё, что накопилось. И о том, как котяра Васька загрыз и зацарапал нескольких волков, защищая лошадей и Горюна, как ходили на гору и отбивались дрынами от тигра, как ловили на петлю краснобровых рябчиков, а ленков штанами…

— Как это, штанами? — удивилась Марья.

— А очень просто, — объясняю охотно, может, и ей пригодится когда-нибудь. — Ты ведь знаешь, что энцефалитные штаны как шаровары — и снизу, и сверху на резинках. Напали мы на глубокую перекрытую протоку, а в ней — мать честная! — ленков скопилось видимо-невидимо. А взять нечем, нет никакой снасти. Тогда один из нас, — я не стал уточнять, кто именно, — заходит в протоку, спускает штаны, а сзади, в этом самом месте, торчит корочка хлеба. Голодные ленки, естественно, набрасываются на него, и в этот момент надо не сплоховать, вовремя надёрнуть штаны и бегом на берег с уловом.

Я никогда не видел и не слышал, чтобы Марья так, взахлёб, со слезами, смеялась. Хотел ещё добавить, что глупые рыбины в неразберихе иногда хватались не за то, но побоялся, что она умрёт от смеха. Когда отсмеялись вдосталь, говорю небрежно:

— Я всё свободное время трачу на прослушивание серьёзной музыки и чтение серьёзной литературы. У меня есть приличный проигрыватель и собрана богатая фонотека. — Она-то точно не знает, что это такое. — «Лунную сонату», — сообщаю придушённо от полноты чувств, — могу слушать бесконечно. А ты любишь классическую музыку?

Она скисла и, отвернувшись, созналась:

— Я её не понимаю.

Вот серость синяя! Ещё одна трещина.

— Чего её понимать? — поучаю как профессиональный знаток. — Слушай себе да слушай, как слышится, как в душе отдаётся. Мне, — говорю, не хвастаясь, — кажется, что я родился с «Лунной сонатой» и всегда жил с ней. В институте часто приходилось жертвовать последними материальными благами, чтобы насытиться духовными в консерватории. Скажу, однако, прямо: слушать там — не то. Во-первых, сидя, а во-вторых, прикорнуть никак, и слушать приходится всё, что пилят на сцене. То ли дело дома! Врубишь, что хочется, можно — громче, а то и тихо, душевно. И главное — лёжа. Блаженство! Того и гляди сам вырубишься. Что ты читаешь сейчас?

— Я мало читаю, — сознаётся Марья. Какая-то она ненормальная: нет, чтобы соврать, чтобы и себе, и мне было приятно. — Времени совсем не остаётся. — Так, ставлю печать, и на этом направлении у нас берега расходятся, вот-вот расползёмся как холодные айсберги. — Читаю понемногу, — краснеет от стыда, — «Сагу о Форсайтах» Голсуорси. Четыре тома. Знаете? — Я неопределённо киваю умной головой, на которой от переизбытка мозгов волосья тесно торчат дыбом, киваю то ли вперёд, то ли вбок и отвечаю:

— Знаю, конечно. — Ещё бы знать? Знаю, только никогда не слышал. Подумаешь — четыре тома! Голову забивает всякой забугорной развращённой агитацией. Я тоже читаю четыре тома и никакого там Гол… и не выговоришь натощак, а самого настоящего русского писателя Лёву Толстого — «Войну и мир». Ещё в институте 1-й том начал. Если бы было свободное от государственных дел время, давно бы осилил. И не хвастаюсь.

Да, не получилось у нас трёпа на возвышенные темы, пришлось понизиться до работы. Так и дочухали до её дома, каждый при своём. Остановились у калитки, а что дальше? Стоять мне с ней по ночам, отираться у забора уже не по возрасту. Того и гляди, кто из родственников или соседей ненароком выскочит, увидит, подумает, что у нас всерьёз. Нет уж, извините-подвиньтесь, дайте я пройду мимо.

— Ладно, — говорю, — бывай, — говорю, — увидимся, — говорю. Махнул рукой и отчалил от греха подальше. Иду, а на душе отчего-то пакостно, как будто что-то недоделал и не досказал. А что — убей, не соображу. Так уже было однажды в больнице, когда Марья уезжала на учёбу в город. До дома дошёл, не сообразил. И дома маялся, не додул. Нехорошо день кончился.

На следующий день собрался с духом и весь его истратил на личную гигиену. Вообще-то я аккуратист по природе. Нижнее и постельное бельё аккуратно меняю раз в две-три недели, редко — реже, а если занашивается до черноты, то выкидываю без жалости. Сейчас наступил срок и хате, и белью, и мне. Для начала произвёл генеральную уборку, ничего не передвигая и не вытаскивая из углов, чтобы не разрушать устоявшегося интерьера и не искать потом пропавших вещей. Уморился, а отдохнуть негде. Усыпальницу перестелил, заправил, мять и пачкать не хочется. Чёрт-те-чё! В собственной квартире не прикорнуть. Ладно, перетерпим. Вода в ведре с кипятильником уже волнуется, пора и за стирку приниматься. Боже ж ты мой! Неужели это всё я испачкал? Немыслимо! И дома-то не был! Сначала сдуру стирал в два замеса, но быстро опомнился и перешёл на один, щадящий. Всё равно испачкается, а главное, нежное бельё не протру до дырок. Спину ломит, не знаю, выпрямлюсь ли когда. А, чёрт! Старайся, не старайся, всё равно до новизны не отдраишь. Проверено. Не перепутать бы и не постирать носки с простынями. Целый тазище навалтузил, всю верёвку чью-то во дворе занял. Уморился — страсть! Надо полежать. Спина не казённая. Лежу, думаю — надо жениться. Нельзя же так уродоваться! Ни «Лунной» не послушать, ни саги почитать. Перед следующими стиркой и уборкой обязательно женюсь. Лучше бы временно. Расслабился и чуть не заснул. Одеваюсь и спешу на почту за книгами, что скопились наложенным платежом. Так приятно было выписывать и не очень-то — платить. Запросто на ботинки хватило бы. Еле допёр до дома. Уморился — жуть! Полдня профукал к едрене-фене. Распаковал книженции, просматриваю и не понимаю, зачем я их выписывал. Я и без них всё знаю. Стеллажей тоже нет. Ладно, вздыхаю, что сделано, то сделано. Я не привык жалеть о содеянном, я его забываю как можно скорее. Пожевал батона с копчёной горбушей, запил холодной водой со сгущёнкой и начал собираться на банную экзекуцию. Плебейское общественное омовение мне не по вкусу, я предпочитаю индивидуальную ванну с розовой водой или, в крайнем случае, душ-джакузи. Но в здешних туземных условиях приходится мириться с коллективной мойкой из бр-бр! — шаек. Идти не хочется, но надо. Вот проклятое словечко! И почему большевики не отменили его в семнадцатом? Надо, поскольку не был больше месяца, и могли завестись серенькие ползающие денежки. Избави бог! У интеллигента — и вши? Нонсенс! Собрался, набрал в широкую грудь побольше кармы и к Вась-Васю. Тот как увидел меня, так и замахал руками, заблажил: «Приходи со своими ножницами!» Но я пришёл со своей бутылкой, и это его удовлетворило. Ходил-ходил, ворча, вокруг моей шикарной шевелюры, дёргал-дёргал за изящные вихры, а потом и говорит: «Не буду больше мучиться, а сделаю тебе короткий зачёс вперёд». И, не спрашивая согласия, быстро портит стильную причёску, безжалостно обкарнывая со всех сторон. Я её старательно вынашивал зимой под шапкой, а летом под фуражкой, зачёсывая солому назад, но она упорно торчала остьями вверх. И вот теперь её косят. Был я с ней романтическим юношей, заглядывающим в поэтическое будущее, а стал уркой, заглядывающим в чужие карманы. И не поспоришь с мастером: у него ножницы, а у меня уши. Ничего, привыкну. Главное, надо уважать себя в любом обличье. Зато голову хорошо драить — одного намыливания хватило. И расчёски не надо. Сдуру влез в парилку, только уселся завсегдатаем на самом верху, хлесть кто-то ковш воды на каменку, а оттуда пар как из гейзера и весь на меня. Я и сполз на низ. Всё тело горит, хочется съёжиться, убрать лишнюю шкуру, глаза слезятся, а не отстриженные уши вянут. Ощупью выбрался из преисподней. Нет, я не юродивый, чтобы самоистязаться, и вообще хватит с меня водных процедуриев. Вышел на прохладный вечерний воздух, лёгкость во всём теле, а ноги еле шевелятся. И такое впечатление, что голова лысая. То и дело ощупываю, испугавшись, что волосы начали от усиленного мыслительного процесса выпадать. Хорошо бы, конечно, иметь благородные залысины, а вдруг начнут сечься на темечке тонзурой? Доплёлся до дома и кувырк в усыпальницу. Уморился — до сверхлимита, от нуля до бесконечности. А ещё надо кипятить чай и пить его, отдуваясь. Тоже силы нужны. Кое-как пересилился, исполнил ритуал, взял присланное «Электропрофилирование» в приятной твёрдой обложке и снова уложил бренное тело. Можно и почитать всласть. Не сагу там какую-то о каком-то Форсайте, а приличную литературу. Даже зачитался, но хватило меня только на полчаса. Цивилизация-то, оказывается, утомительнее маршрутов. Бедные чуваки и чувихи лезут скопом на мёд, липнут в тесноте и обиде, пихаются нещадно, головы друг другу откручивают за сладкое, сами себя уничтожают, и это — цивилизация? Мне она не по нутру. Разве только чтобы выспаться в кровати. День проскочил как один вдох-выдох. На второй меня не хватило.