«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но поразительно признание одного из сенаторов. И вправду дело было в том, что Чернышевский не каялся, не просил прощения, вел себя абсолютно независимо. Как пишет в своих мемуарах А.Ф. Раев, передавая рассказ своего дяди Петра Раева: «Покойный Петр Иван. Раев на обеде у Карташевского в деревне за Гатчиной сидя рядом с покойным сенатором Корономеным (нераз.) – Пинским (?) [думаю, Матвеем Карниолин-Пинским – В.К.] спросил его за что именно сенат приговорил Чернышевского к ссылке в Сибирь. Пинский ответил так: сенаторы и не думали ссылать Чернышевского в Сибирь, тем более что исправление его рукою, чего то вроде прокламации не было вполне доказано; но Чернышевский на допросе его в Сенате давал такие же ответы как Спаситель Пилату и проявил полное упрямство, крайне раздражил сенаторов, которые и решили сослать его в Сибирь»[323]. Государственный совет 7 апреля 1864 г. подтвердил решение правительствующего сената, дав возможность императору имитировать милосердие: «Государственный совет, в департаменте гражданских и духовных дел, по рассмотрении определения правительствующего сената, 5-го департамента, об отставном титулярном советнике Чернышевском (35 лет), признав его, по уликам и обстоятельствам дела, виновным в сочинении возмутительного воззвания, передаче оного для тайного напечатания, с целью распространения, и в принятии мер к ниспровержению существующего в России порядка управления, мнением положил: утвердить по настоящему делу заключение правительствующего сената и вследствие сего отставного титулярного советника Николая Чернышевского, на основании приведенных в том заключении узаконений, лишив всех прав состояния, сослать в каторжную работу в рудниках на четырнадцать лет, а затем поселить в Сибири навсегда» (Дело, 432)[324].
«В его виновности нет ни одного прямого доказательства»
Каким образом приговор и мнение Государственного совета, а также милость императора стали известны публике задолго до публикации, сказать трудно. Тем не менее чего-то несправедливого ждали даже те, кто еще некоторое время были уверены, что Чернышевского освободят, поскольку никаких преступлений за ним не найдено. Даже близко следивший за процессом А.Н. Пыпин еще в декабре 1863 г. писал в Саратов, что, по его мнению, дело никак не могло бы кончится дурно. Но в феврале следующего года настроение в публике совсем другое. Предлагаю вниманию читателей архивный документ. В донесении одного из агентов Третьего отделения от 28 ноября 1863 г. было написано: «Решение сената относительно Чернышевского уже известно в городе, и о нём много поговаривают; в некоторых местах появились даже портреты Чернышевского, которых долгое время не выставляли. Носится слух о составлении в его пользу подписки, о чём именно говорил издатель “Библиотеки для чтения” П.Д. Боборыкин. О Чернышевском большинство сожалеет, как об умном, талантливом писателе; друзья его, конечно, вне себя, хотя и ожидали этого исхода; меньшинство же говорит: поделом ему!»[325] И вот потрясающее письмо 16-летней гимназистки, нравственное убеждение которой продиктовало ей совсем другое понимание дела Чернышевского, чем жандармам. Жертвенность русских женщин и девушек, совершенно бескорыстная и страстная, могла подействовать на многих, но у императора, очевидно, считавшего Чернышевского своим личным врагом, оно вызвало только скабрезные подозрения. Рассуждать здесь не надо, лучше привести этот текст, как его опубликовал в 1922 г. М.Н. Чернышевский:
«О впечатлениях молодежи свидетельствует любопытный документ, сохранившийся в недрах полицейских архивов и только ныне извлеченный мною на свет божий.
Молодая, 16-летняя, гимназистка, Коведяева, потрясенная жестоким приговором и увлеченная порывом юного чувства, обратилась с собственноручным письмом к Александру II о помиловании Чернышевского и предложила взамен свою жизнь. Вот ее простое, трогательное письмо:
“Всепресветлейший, державнейший Государь Император, Александр Николаевич.
Простите мою дерзость, что я осмеливаюсь писать к Вам и просить Вас. Вся моя просьба заключается в следующем: окажите правосудие Николаю Львовичу Чернышевскому, содержимому в крепости и обвиняемому в участии в восстании – прикажите освободить его. Он, поручаюсь Вам в том своею головой, совершенно невинен: подобный ему высоконравственный человек не откажется от своих действий. Да и главное в том, что в его виновности нет ни одного прямого доказательства, а он, между тем, все-таки приговорен к каторге на семь лет. Если уже необходимо кого-нибудь сослать, сошлите лучше меня, а оставьте человека, который своим умом может принести огромную пользу обществу. Государь! будьте отцом Ваших подданных – осчастливьте одну из них и потом, если нужно, отнимите у ней жизнь. Но так как я не дорожу жизнью и лишение ее не будет для меня особенным наказанием, то предлагаю Вам посадить меня в такую конурку, где бы я едва могла пошевельнуться, морите меня голодом, лишите меня, наконец, моего единственного утешения – книг, делайте со мною все, что хотите, только спасите Чернышевского! Вы уже сделали так много добра своему народу, окажите же Ваше милосердие девушке, которой не знакомо ни счастие, ни веселие. Чтобы не утомить Вас лишними словами, спешу окончить свою просьбу и, возлагая надежду на Вашу доброту, остаюсь верноподданная Ваша Любовь Коведяева, гимназистка 2-го класса С.П. Бургской Васильевской женской гимназии.
P. S. Простите, Ваше Величество, что я, по незнанию предписанных форм, выражаю свою просьбу в форме частного письма”.
Письмо это 26 февраля 1864 г. было доложено Александру II, который положил на нем собственноручную резолюцию: “Просьба эта не заслуживает внимания, но желаю знать, в каких она была отношениях с Чернышевским”.
Письмо гимназистки Л. Коведяевой Александру II. Государственный архив Российской Федерации. Ф. 109. 1 эксп. 1862 г.
Д. 230. Ч. 26. Л. 204–204 об. 21 х 27 см.
Во исполнение царского желания III отделением была составлена нижеследующая справка, доложенная царю 29 апреля:
“Девица Любовь Коведяева живет вместе с отцом и двумя братьями по 10 линии Васильевского Острова в доме № 39.
Отец ее, Егор Николаевич Коведяев, – надворный советник, служит в С. Петербургской таможне, человек лет 50, вдов и не имеет состояния. Дочери Любови 17-й год; она недурна собою, брюнетка, высокого роста; дома она очень много читает. Братья ее – гимназисты вновь открытой на Васильевском Острове 7-ой гимназии: старшему 16, а младшему 14 лет. –
