Том 4. Приключения Тома Сойера. Жизнь на Миссисипи - Марк Твен

От радостного возбуждения он, может быть, кое-что и преувеличивал. Я, во всяком случае, ничего но прибавил здесь к его словам.

Этими краткими сведениями о погребении мы ограничимся. Я лично надеюсь быть кремированным. Я как-то высказал это желание моему пастору, и он ответил, как ему казалось, многозначительно:

— На вашем месте, я бы не стал об этом беспокоиться, оно само выяснится — кому гореть, а кому — нет…

Много он понимает! Вся моя родня против кремации.

Глава XLIV. ВИДЫ ГОРОДА

Старый французский квартал Нового Орлеана — прежний испанский — совершенно непохож на американскую часть города, которая расположена за кирпичными зданиями торгового центра. Здесь дома стоят тесно, отличаются суровой простотой и важностью; они все выстроены по одному образцу, только местами заметно приятное разнообразие. Снаружи все они оштукатурены, и почти на каждом этаже есть длинные веранды с железными перилами. Главная красота этих домов в многоцветной окраске темного мягкого тона, который время и непогода придали штукатурке. Он гармонирует со всем окружающим и так же естествен здесь, как пурпур на закатных облаках. Эту красоту подделать невозможно, и ее не встретишь больше нигде в Америке.

Железные решетки — также местная особенность. Их узор часто необыкновенно легок и изящен, воздушен и грациозен; посредине большая монограмма или вензель — тонкая паутина сложных, запутанных очертаний, сплетенная из стали. Эти старинные решетки ручной работы теперь сравнительно редки и соответственно дороги. Они превратились в антикварную вещь.

Наша компания пользовалась счастливой возможностью бродить по этому старинному кварталу с талантливейшим писателем Юга, автором «The Grandissimes». В его лице Юг нашел искусного изобразителя своей истории и внутренней жизни. В самом деле, я определенно знаю, что неопытный глаз и рассеянный ум могут по книгам этого писателя увидеть Юг, понять его, судить о нем яснее и основательнее, чем при личном общении с Югом.

Когда мистер Кэбл рядом с вами, смотрит за вас, и описывает, и объясняет, и освещает вам все, то бродить но этому старому кварталу — истинная радость, к у нас появляется живое ощущение невидимых или неясно видимых вещей — ощущение живоо и вместе с тем смутное, расплывчатое; вы сами схватываете лишь резкие черты, но не улавливаете тонких оттенков или улавливаете их неясно, силой воображения; так не знающий Альпийских гор близорукий чужеземец стоит перед широкой и смутной панорамой Альп рядом с вдохновенным, всезнающим и дальнозорким местным уроженцем.

Мы побывали в старинном отеле «Сент-Луис», в котором теперь помещается городское управление. В нем ничего особо примечательного нет, но о нем, как и о нью-йоркской Музыкальной академии, можно сказать, что если когда-либо метла или лопата и поработали здесь, то, во всяком случае, этому нет никаких очевидных доказательств. Удивительно, что капуста, трава и тому подобное не растут в Музыкальной академии! Без сомнения, это объясняется тем, что скамьи заслоняют свет и что окучивать всходы мояшо только в боковых проходах. Уже тот факт, что капельдинеры выращивают букетики для бутоньерок в самом здании, показывает, чего можно было бы достичь, если бы во главе учреждения стоял человек, сведущий в земледелии.

Мы посетили также старинный собор и красивый сквер перед ним; в первом царил священный полумрак, второй был залит ярким, чисто земным светом и прелестен благодаря апельсиновым деревьям и цветущим кустам. Затем под жаркими лучами солнца мы проехали среди чащи домов и очутились иа широкой равнине — и увидели виллы, и водяные насосы для осушки города, и большой выгон, где разгуливали дети и коровы; затем проехали мимо старого кладбища, где, как нам сказали, лежит прах некоего бывшего пирата; но мы приняли это на веру и не посетили его. У этого пирата страшная, кровавая биография, но, пока он жил в уединении и хранил незапятнанными славу своего имени и величие своих прежних подвигов, все от мала до велика уважали и почитали его; когда же он в конце концов опустился до политики и стал презренным олдерменом, общество извергло его и отвернулось от него со слезами. Когда он умер, над ним поставили памятник и мало-помалу его опять стали почитать, — но почитать как пирата, а не как олдермена. Теперь все честные, великодушные люди помнят только, чем он был, и милосердно забывают, чем он стал.

Оттуда мы ехали несколько миль через болота, по высокой насыпной дороге, с каналом по одну сторону и с густым лесом — но другую; там и сям вдалеке виднелась верхушка растрепанного, с торчащими ветками, обросшего мхом кипариса, и четко рисовался на фоне неба его силуэт, причудливый, как яблони на японских картинах, — такова была наша дорога и ее окрестности. Порою в канале мирно проплывал аллигатор или на берегу мелькала, отражаясь в воде, живописная фигура негра, следившего за поплавком, подобно неподвижной статуе.

Наконец мы добрались до Вест-Энда — группы гостиниц летнего, дачного типа с просторными верандами вокруг всего дома, где у самых ступенек плескались волны широкого голубого озера Поншартрен. Мы обедали на нижней веранде, над самой водой; главным блюдом была знаменитая рыба «помпано», восхитительная, как не слишком тяжкий грех.

Тысячи людей приезжают каждый вечер по железной дороге и в экипажах в Вест-Энд и в Испанский форт, обедают здесь, слушают оркестр, прогуливаются на открытом воздухе при свете электрических фонарей, катаются на яхтах по озеру и вообще развлекаются.

Нам случалось и в другое время и в других местах пробовать «помпано», В частности на редакционном обеде в одном из городских клубов. Но здесь эта рыба была приготовлена с наивысшим совершенством и оправдывала свою славу. Вместе с ней подали высокую пирамиду пунцовых речных раков — крупных, величиной с большой палец, вкусных, нежных, аппетитных. Потом подали сильно наперченные жареные снетки, потом отборные креветки и блюдо мелких крабов с мягким панцирем — самого лучшего сорта. Остальные блюда, которые нам подавали, можно получить и у Дельмонико и в Букингемском дворце; но те, о которых я упомянул, бывают, по-моему, так изумительны только в Новом Орлеане.

На Западе и Юге имеется новая организация — Метельная бригада. Она состоит из молодых девушек, которые носят установленную форму и проходят пехотное учение с метлами вместо винтовок. Их очень приятно наблюдать в обычной обстановке. Когда же они выступают на театральной сцене, в блеске разноцветных огней, они, должно быть, представляют собой эффектное и очаровательное зрелище. Я видел, как они выполняли все свои сложные упражнения грациозно, с воодушевлением и удивительной точностью. Я видел, как они проделывают с метлой все, что только может проделать человек, за исключением подметания. Я не видел, чтобы они мели. Но знаю, что они могли бы этому научиться. Доказательством служит то, чему они уже успели научиться. И если они когда-нибудь этому научатся и двинутся в поход на Чупитулас или на другую из окружающих улиц, проезды примут через несколько минут гораздо лучший вид. Зато девушки потеряют вид, так что в конце концов выйдет то же на то же.

Учение происходило в Вашингтоновских артиллерийских казармах. Здесь нам удалось увидеть много интересных реликвий войны — между прочим, прекрасную картину масляными красками, изображающую последнее свидание Джексона, по прозвищу Каменная Стена, с генералом Ли. Оба верхом. Джексон только что подъехал и что-то говорит Ли. Картина представляет собой большую ценность так как портреты подлинны. Но, как и многие другие исторические картины, она ровно ничего не говорит без подписи. А подпись к ней годилась бы любая.

Первое свидание Ли и Джексона.

Последнее свидание Ли и Джексона.

Джексон представляется Ли.

Джексон принимает приглашение Ли к обеду.

Джексон с благодарностью отклоняет приглашение Ли к обеду.

Джексон извиняется за проигранное крупное сражение.

Джексон докладывает о великой победе.

Джексон просит у Ли спичку.

Картина рассказывает одно, и этого вполне достаточно; она говорит просто и ясно: «Вот тут вместе Ли и Джексон». Художник хотел бы оказать, что это последнее свидание Ли и Джексона, если бы мог это сделать. Но он не мог сделать, потому что сделать это не было никакой возможности. Четкая надпись под исторической картиной обыкновенно в смысле осведомления стоит большего, чем бесконечное множество многозначительных поз и выражений. В Риме люди тонкой и отзывчивой души стоят в слезах перед знаменитой «Беатриче Ченчи накануне казни». Вот что значит подпись. Если бы зрители не знали, в чем дело, они без всякого волнения смотрели бы на картину и говорили: «Девушка, больная сенной лихорадкой», или: «Девушка с мешком на голове».

Я нашел, что полузабытые южные интонации и пропуски звуков для моего уха так же приятны, как некогда. Речь южанина — музыка. По крайней мере для меня она — музыка, но я ведь родился на Юге. Для воспитанного южанина звук «р» не существует, разве только в начале слов. Он говорит: «к'асашец» или «завт'ак», или «пе'ед с'ажением», и так далее. Если написать слова так, как он их произносит, они, может быть, будут непривлекательны для глаза, но слух они чаруют. Когда звук «р» исчез из южной речи и как это случилось? Привычка проглатывать его не заимствована у Севера и не унаследована от англичан. Многие южане — даже большинство — вставляют после «к» звук «й» в некоторые слова, которые начинаются с «к». Например, они произносят: «Мистер Кйата» (Картер), говорят, что они играют в «кйаты» и т. д. И они сохранили приятный обычай, давно исчезнувший на Севере, — часто употреблять почтительное обращение «сэр». Вместо короткого «да» и отрывистого «нет» они говорят: «Да, сэ», «Нет, сэ».