Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рано утром на следующий день приблизительно тридцать подвод они взяли у жителей станицы. У нас тоже взяли подводу с лошадьми. Отцу сказали: «Если дашь нам кучера, то будут шансы, что подвода возвратится назад, а если нет, то обещать не можем». Отец посадил меня за кучера, наказав при первой возможности возвратиться домой, и я выехал со двора. Все назначенные подводы собрались во дворе станичного правления. При этом было приказано наложить как можно больше соломы. Подводы были все обычные, с драбинами. Со мною вместе на своей подводе ехал мой школьный друг Алексей Балышев, он был на год старше меня.
Часам к 8 утра все подводы были налицо. Мы начали выезжать со двора станичного правления. Какой-то полковник, стоя у ворот, считал подводы. Когда я проезжал мимо него, то он, увидав нашего жеребенка, погладил его по спине. Жеребенок, пригнув уши, быстро задними ногами ударил его по колену. Он, улыбаясь мне и своему спутнику, сказал: «Ишь, какой малыш, а уже дает отпор…»
Выехав со двора, мы повернули налево, на запад. Проехали Лаврову греблю, железнодорожный переезд, минуя мельницу А. И. Бурцева, выехали в степь по Журавской дороге. Ехали очень медленно, часто почему-то останавливались. От нас до Журавской всего 7 верст. Но все-таки, как бы медленно ни ехали, часам к 10 утра мы уже въезжали на церковную площадь станицы. Алексей на своей подводе ехал все время впереди меня.
Когда мы остановились на несколько минут возле станичного правления, там увидели страшное зрелище. На наскоро сколоченной виселице в виде буквы «П», вытянувши руки по швам, висел какой-то человек. Голова была наклонена на правый бок, и высунут был посиневший язык.
– Алексей, Алексей! – кричу я другу. – Ты не знаешь, кто это висит?.
– Да ты что, ослеп, что ли? – отвечает он. – Да ведь это же наш Митька Дорошенко!
Пристально всмотревшись, я узнал: действительно, это был он. Значит, красный командир не лгал, обещая ему большую награду. Он действительно по своим заслугам получил большое и достойное вознаграждение.
Обоз начал двигаться дальше. Переехав греблю, ведущую через реку Журавку, поехали по направлению станицы Кореновской. Проехав 5–7 верст, в одной глубокой балке остановились, так как дальше ехать было невозможно – впереди нас шел бой. Слышалась пулеметная и винтовочная стрельба. Солдаты-санитары говорили, что сам Корнилов находится на каком-то кургане и руководит боем.
Недалеко от нас, с правой стороны, в той же балке стояла батарея из двух орудий и стреляла по красным. Для чего были наши подводы предназначены, мы с Алексеем не догадывались. Когда красных сбили и начали теснить к станице Кореновской, тогда к нам в подводы сели солдаты-санитары, и мы быстро выехали на ровное открытое поле и начали подбирать раненых. Здесь я увидел такую картину: из Кореновской, вдоль полотна железной дороги, от нас верстах в 4–5, двигалась в нашу сторону красная колонна по четыре человека, а в нее стреляла вышеупомянутая батарея из двух пушек. Снаряды рвались в хвосте колонны, потом в голове ее, в центре и т. д., и через несколько минут колонна вынуждена была рассеяться.
Свистящим пулям я начал кланяться, а некоторые пули возле нас поднимали пыль, и я удивлялся спокойствию солдат – они как будто выехали не в бой, а на свое поле за снопами. Меня начало знобить – лихорадить. Конечно, они сразу заметили мое состояние и стали шутить: «Илья, напрасно ты кланяешься пуле, ведь она уже в Журавской. А тех пуль, что пыль поднимают, бояться нечего. А сколько времени вашему жеребенку?» – «Тринадцатый день», – отвечаю я. «А тебе сколько лет?» – «Тринадцать». – «Ну вот видишь, какая разница. Выходит, ты намного старше его, а посмотри на него: он спокойно сосет свою мать и никакого внимания не обращает на пули, а тебе тем более не надо бояться». После этого я начал успокаиваться, и моя дрожь прошла.
Мне на подводу нагрузили трех раненых. У одного была голова забинтована, другой был ранен в правую руку, а третий – в пах. Тот, который был ранен в пах, лежал почти без движения. Только когда подвода подпрыгивала по неровной дороге, он тихо стонал.
Красные отступили, оставив Кореновскую. Подводы с ранеными, медленно двигаясь, часов в 5 вечера 4 марта въехали на площадь станицы, где находилась большая кирпичная школа. Здесь квартирьеры вынуждены были просить у жителей одеяла, простыни и подушки для раненых. Настлав в школе соломы, сносили с подвод раненых и помещали на примитивных постелях. Здесь санитары делали перевязки. Бинтов не хватало, тогда употребляли старые простыни и белье.
Сгрузив раненых, подводы наши освободились. Положив под морды лошадям ячменной соломы, я и Алексей побежали на площадь посмотреть на Корнилова. Посреди площади, в кругу приближенных, в тот вечер я увидел Лавра Георгиевича в первый и последний раз. Он был в серой солдатской шинели без погон, на нем была серая высокая папаха. В такой обстановке я его видел минут 20–30. По той дороге, по которой мы въехали в станицу, приближалась к нам какая-то кавалерия, потом послышались крики «Ура!» и к нам подъехала сотня казаков. Три старика спешились и подошли к Корнилову. «Ваше Превосходительство, мы в ваше распоряжение привели сотню казаков из своей станицы», – отрапортовали они. Поблагодарив их за такую услугу, Корнилов поцеловал этих трех стариков. Потом поздоровался с сотней. Я был удивлен: как так, генерал и вдруг целует простых стариков казаков! С этого момента он стал для меня дорогим и близким. Я думал: это наш генерал, простой, не гордый… Прием окончился, все стали расходиться, мы побежали к лошадям.
* * *
На следующий день, проснувшись рано утром, мы увидели на земле и постройках иней. Ночью были заморозки: жгли костры и грелись около них. Взошло солнце, день обещал быть ясным, как и предыдущий.
Началась погрузка раненых. Двое моих вчерашних раненых вышли сами и сели на подводу, а третьего, раненного в пах, не выносили. Я спросил: «Почему не выносят третьего?» Они отвечают: «Он дальше не поедет, останется здесь». – «Как так останется? – сказал я. – Когда красные придут, они же его прикончат!» Мне
