Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895 - Николай Гарин-Михайловский

— Честный, — прошептала старушка, как неотразимый довод самой себе, — преданный и честный. Да и вижу я его насквозь, а с умным свяжись — и не распутаешься: вон как у Лопатиных, и имение из рук ушло.

Кирилл Архипович, приехав с обеда на жнитво, узнал и приятную и неприятную в то же время для себя новость: на базаре — татар угнали жать по пяти, вместо пятнадцати рублей. Дмитриевские жнецы, сбившись в кучи, вели об этом оживленный разговор. Виновником упавших цен называли гаюшинского приказчика Ивана Финогеновича. Оказалось, что Кирилл Архипович погорячился и вдвое дороже нанял жнецов. Сперва, по деликатности, Кирилл Архипович, узнав о пятирублевой цене, постарался скрыть неприятное впечатление и только заметил: — Ну уж! чье счастье какое… — но, походив немного от одних к другим, он сказал: — Того… Сказывать уж хоть не надо барыне… Только расстроится.

— Зачем сказывать? — энергично отозвался сытый, плотный парень Михайло. — Известно, кому какое счастье.

И, словно боясь, как бы это счастье вдруг не повернулось спиной к односельчанам, Михайло закричал:

— Ну, чего ж стрять? Жать так жать. Можно и потрудиться: не зря же, в самом деле, этакие деньги отваливать.

У жнецов дружно сверкали серпы, и, описывая по воздуху круги, бабы и мужики складывали горсти уже срезанной ржи, а Кирилл Архипович как сел на сноп у табора, так и сидел, все думая, как ему быть теперь.

Солнце книзу уже пошло, когда показалась вдруг плетушка самой барыни. Наталья Ивановна ехала с внучкой и весело всматривалась в ряды стоявших скирд там, где вчера еще волновалась густая рожь.

Кирилл Архипович совсем раскис и сам перед собой только разводил руками.

— Что? — подсел к нему староста. — А ведь неловко, Кирилл Архипович, барыня-то едет… про цену узнает базарную…

— То-то узнает… Скажет, что вот я тобой для миру старались… она ведь сумнительная: а я тут что?

— Узнает… На народе, где спрячешь… Я калякал кой с кем… Вот чего… Десятинки три дадите у пчельника, а миру водки ведра два: и бог с вами и с деньгами, — на помочь повернем дело…

Кирилл Архипович ожил.

— А пойдут? — спросил он, не смея верить.

— А ты… вон они: Трусов, Аношин, Беляков уже снуют по народу: дай срок… Теперь маненько водкой раздразнить их: пойдет дело…

Сейчас же распорядились и стали обносить водкой жнецов.

Когда подъехала барыня, дело было уже сделано. Староста, отойдя к агитаторам и поговорив с ними, ласково-деловито повернулся и кивнул приказчику:

— Пошли.

Отлегло у Кирилла Архиповича от сердца.

Пошли — одно слово, да тяжелое, — двести с лишком рублей в кармане останется: ну, это так подарочек к рождению.

Кирилл Архипович бросился навстречу к барыне и, судорожно схватившись за борт плетушки, начал было:

— Ах, вот чего… — Но лицо его выражало такое мучительное напряжение, что старая барыня тоскливо-испуганно вскрикнула:

— Да говори же, говори, батюшка, — что еще?

— Ах, да нет же, ничего… Слава богу все благополучно.

И Кирилл Архипович начал делать гримасы и в то же время кивать головой в сторону кучера: очевидно, ему хотелось, почему-то по секрету от кучера, сообщить барыне новость. Но старуха не понимала: она напряженно всматривалась в приказчика, смотрела в спину кучера и, потеряв терпение, опять закричала на своего приказчика.

— Батюшка ты мой, пожалей старуху: не мучь.

— Ах, — вздохнул еще раз приказчик, — видно уж так…

И Кирилл Архипович рассказал, наконец, о том, что крестьяне хотят повернуть все дело на помочь вместо денег. Подошли староста и передовые.

— Что вот, батюшка, говорит мне приказчик? — наклонилась добродушно и таинственно старушка к старосте.

Староста не сразу ответил. Он положил сперва руку на облучок, посмотрел куда-то в сторону и, наконец, уставившись в барыню, ласково-добродушно сказал:

— Так надумались мы, Наталья Ивановна, послужить тебе… дело суседское…

— Ох, батюшка мой, я уж и не знаю, как благодарить-то…

— Ничего, барыня, — задумчиво ответил Аношин, которому пришлось долго толковать с задорным парнем Михайлой, — выжнут безо всякого…

— О?

— Верно… За водкой посылайте…

— Господи, так ведь, конечно, — засуетилась старуха. — Вот, вот…

Наталья Ивановна торопливо достала бумажник из-кармана и, отсчитав деньги, дала их приказчику.

— Три ведра, — приказала она.

— Довольно двух, — кивнул головой староста.

— Три, батюшка, три, — настояла барыня.

— Ну, спасибо… Народ охотнее будет хвататься… Идти к ним…

И староста, а с ним и его свита пошли по рядам. Староста говорил громко, так, чтоб слышала и барыня и жнецы.

— Эй, ребята, жни получше, — три ведра барыня жертвует вам…

Редкие из жнецов при этом подымались и оглядывались в сторону барыни, большинство же молча, сосредоточенно жали.

Перед иными останавливался староста и тихо говорил:

— Так ведь чего же станешь делать? Неужели вот так за горло? Вон цена на базаре, слыхали? Опять много ли придет на человека, если по базарной цене, а тут хоть уважка… а вот по жнивам скотину допустит опять… А главное пристал приказчик: меня, мол, подвели…

— Уж ему, конечно, перед барыней неловко…

— А нам-то с ним же жить…

— Оно, конечно, так… Эх… чего станешь делать?

— Так ведь об этом самом и речь…

Бабушка и внучка сошли с плетушки на землю, прошли несколько шагов и присели у первого скирда хлеба.

Бабушка, щурясь, все смотрела на ряды жнецов и все еще не могла освоиться с мыслью, что двести рублей свалились ей с неба. Она была и довольна, и смущена, и почему-то старалась не смотреть на внучку. Лицо внучки было покорно огорченное.

— Вот, бабушка, ты говорила, что будут лишние деньги — школу построишь… Вот эти деньги отдай…

— Да где ж деньги, матушка, когда их нет у меня!

— Пришлось бы доставать…

— Ну, так доставать еще…

— Ну, вот, когда достанешь, и дай…

Глаза старухи смущенно забегали, и она ответила, не смотря на внучку:

— Ну, не все сразу… Достать! И даром жнут, а толку нет.

— Зачем же сеять тогда?

— Зачем, зачем, — повторяла старуха.

— Так всегда, — пренебрежительно сказала внучка и отвернулась.

Бабушка молчала.

Молчание тянулось долго и было неприятно старухе. Наконец она сказала:

— Для вас хлопочу, — все вам останется… Хоть все раздайте…

— Что ж отдайте? Я, может, и не доживу еще до того времени…

— Доживешь, матушка… и в ум войдешь.

— Барыня, — подошел к ней крестьянин, жавший до сих пор, — я к тебе все насчет лесу докучать пришел.

Старуха растерянно опять покосилась на внучку, на крестьянина и спросила:

— А что тебе, батюшка?

— Да все вот насчет лесу…

Барыня хорошо знала всю эту историю с лесом: был продан лес, назначен был срок для вывозки его, лес в срок не был весь вывезен, и, согласно печатному ярлыку, крестьянин лишался права на оставшийся лес.

— В чем дело? — спросила еще раз старуха, словно ничего она не знала.

Крестьянин должен был рассказать ей подробно все.

— Батюшка мой, — проговорила, выслушав, старая барыня, — а кто же тебе виноват?

— Так ведь чего же станешь делать? Не успел.

— Так ведь, батюшка мой, молодой-то лесок взялся, — ты его топтать станешь теперь…

— Где взялся?.. Когда ему взяться было?

— Нет, взялся, батюшка, как сеяный пошел: сама видела.

— Пропадать, видно, моему лесу, — махнул рукой крестьянин.

— Лес, батюшка, теперь не твой.

— И деньги отдал, да и лес выходит не мой, — фыркнул крестьянин.

— А зачем же ты его не вывез? мне что же полесовщика из-за тебя лишнего держать? Ты ведь знаешь, что мой теперь в поле…

— Зачем лишнего? свой лес вывезу, неужели же твой захвачу?

— Ты не захватишь, а ведь всякий есть: другой и захватит. Вас тысячу человек: тебе поблажку, и всем надо… Я, старуха одинокая, как с вами тогда соображусь, если одного порядка не заведу.

— Порядок?! Деньги отдал, а лес опять не мой: уж бог с ним и с порядком таким.

Крестьянин говорил грубо.

— Ну что ж, батюшка, ругай меня старуху, — напряженно тоскливо проговорила барыня.

— Кто ругает? Бог с тобой и с твоим лесом, когда так… И водки твоей пить не хочу, — уйду и бог с тобой.

— Вот видишь ты какой: сердце-то у тебя злое… Нехорошо, батюшка, нехорошо…

— Ну, ладно: какой есть, такой и есть. Марья! будет жать! — закричал своей жене крестьянин.

— Ишь какой! На зло делает, — мотнула раздраженно головой старуха. — Ты что ж меня хочешь на всю деревню срамить?

— Бабушка, — вмешалась внучка, — ведь это же действительно его лес.

— Ну, вот, — сказал крестьянин, — твоя кровь, а мое ж баит.

— Да ты что грубишь? — накинулась на него барыня, вдруг вспыхнув.