На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945 - Ханс Люк

Но почему? Почему же только раз в три месяца?

Такое крючкотворство тоже, как мы уже убедились, было связано с особой русской ментальностью.

Официальные власти не баловали своим вниманием сеть почтовых сообщений. Но и сами по себе гигантские расстояния в необъятной империи, простиравшейся далеко на восток от Уральских гор, при безусловной неповоротливости социалистической системы делали нормальное функционирование коммуникаций почти невозможным. Кроме всего прочего, у русских словно бы отсутствовало чувство времени и пространства. Это для них нечто абстрактное. Как часто в ответ на вопрос, когда нас отправят домой, мы слышали нечто вроде: «А чего вам тут не хватает? В России места много. Есть работа, на хлеб всегда найдете, есть и женщины. Что б вам тут не остаться? Жены ваши там давно уже нашли себе других». Что можно сказать? Как добиться понимания при такой разнице в образе мышления?

Только русские с их фатализмом могли мириться с такими условиями существования, к тому же они не знали о жизни в других местах и не понимали, как мы на Западе привыкли к благам цивилизации, например, к таким, как средства коммуникации. Я знавал немало русских, которых однажды ночью подняли с постелей где-нибудь на Севере России, засунули в вагон, привезли сюда, на Кавказ, и заставили работать на тяжелой работе. На наш вопрос о том, как же там жена и дети, такой человек мог ответить: «Ничего, жена будет работать, может, найдет себе кого-нибудь, кто поможет прокормить детей. А мне надо устраиваться здесь».

Благодаря некоторой «либерализации», «культурной» программе и активности группы «Антифа», постепенно сложилось сообщество, способное бороться за улучшение условий жизни и качества питания, которое продолжало оставаться отвратительным. Наша деятельность как «немецких спецов» сделала нас просто незаменимыми во многих областях, чем мы, конечно, тоже старались пользоваться. Тем не менее с жестоким обращением мы сталкивались еще довольно часто.

То и дело кого-нибудь будили ночью и тащили на допрос, когда для того, чтобы выбить признания в участии в актах насилия над мирным населением во время войны, когда – заставить указать на невыявленных в лагере военнослужащих СС или сотрудников полиции.

Так, скажем, Эрнста Урбана, за беседой с которым я не раз сиживал по вечерам у лагерного забора, как-то ночью увел НКВД. Его обвинили в участиях в зверствах – кто-то донес. В качестве доказательства того, что они знают о нем все, сотрудники НКВД назвали Урбану его фамилию, имя, место рождения и прочие личные данные. Когда он заявил, что ни в чем таком не виновен, его затолкали между двумя раскаленными печками и стали обливать холодной водой из ведра. Черная Нена считала, что таким образом сумеет сделать его покладистей. Тем не менее ему все же удалось обратить внимание русских, что как раз на основании даты рождения – в момент совершения злодеяний, в которых его обвиняли, ему было только двенадцать лет, – он просто не мог в них участвовать. Налицо была ошибка – перепутали фамилию. Это был далеко не единственный подобный случай. Русские то и дело пытались нас шантажировать и запугивать – подвергать жесткому психологическому воздействию.

Однако вернемся к «коррупции». Вот классический пример, с которым пришлось столкнуться мне с моей «бригадой бетонщиков». Как-то вечером ко мне подошел заместитель русского коменданта и сказал:

– Завтра на работу не выхо́дите – специальное задание. Подберите себе двенадцать человек из тех, кто не работает на руднике. Охрана проводит вас на объект.

Я почувствовал, что намечается какая-то сделка, и стал торговаться:

– Если это специальное задание, тогда надо платить. Иначе я в Москву напишу – расскажу, чем вы тут занимаетесь.

Русские уже знали, что нескольким заключенным удавалось и раньше всеми правдами и неправдами отправлять из лагерей открытки и даже письма на имя Сталина или в адрес Верховного Совета. Там содержались жалобы или же просто задавались вопросы о том, когда мы будем освобождены, когда будут соблюдаться условия Женевской конвенции. Как мы проведали по своим «тайным каналам», некоторые письма достигли адресата, на них ответили – велели коменданту разобраться. В общем, угроза написать в Москву воспринималась вполне серьезно.

– Будете хорошо работать – получите вознаграждение, – ответил на это заместитель русского коменданта.

Итак, на следующее утро нас собрал охранник. Еще не кончилась зима, и в горах лежал снег. Мы выступили в поход, даже не зная, куда идем. Снег кое-где доходил до груди. Шли в гору. В течение пяти часов то одному, то другому из нас приходилось прокапывать дорожку в снегу. Вдруг охранник крикнул:

– Стой!

Он указал на груду бревен, сваленных и засыпанных снегом, и пояснил, что мы должны тащить их вниз в долину.

– А деньги у вас при себе есть? – спросил я его. – Иначе дело не пойдет.

Как ни странно, он вытащил из кармана пачку рублей. Похоже, угроза подействовала.

Мы очистили бревна от снега. Все длиной метров пять – красное дерево. Каждый взял по полену, и мы потащились обратно в долину. На обратную дорогу ушло всего часа два.

Нам стало ясно, что тут давно и бойко процветает незаконная торговля ценной древесиной. И нет никакого сомнения, что коменданту щедро платили за выделение людей из числа пленных для подобной работы; охрана, конечно, тоже получала свое.

Немного в стороне от того места, где начиналась наша дорога наверх, нас ждали два грузовика, в кузова которых мы и погрузили свою ношу. Затем поехали на станцию, где стоял одинокий товарный вагон, в него мы перегрузили древесину, но не раньше чем получили от охранника плату.

Вручая деньги, он предупредил:

– Вы ничего не видели и ничего не слышали. Короче, молчите.

Смертельно уставшие, мы вернулись в лагерь, где нас уже ожидала специальная порция похлебки. Русский офицер не поленился вторично предупредить нас, чтобы мы молчали.

Через нашего водителя, немца Фреда Сбостны, которому доводилось часто ездить в Кутаиси и в Тифлис, мы услышали продолжение истории.

«Сделкой» руководил высокопоставленный функционер в Тифлисе. Перво-наперво в долю пришлось взять офицера, ответственного за заготовку ценной древесины. Если бы пропажу открыли, он свалил бы все на «саботаж» – за такой формулировкой обычно скрывались акты воровства и расхитительства начальников, платить за которые приходилось порой совершенно невиновным людям. Кроме нас, надо было немного «подмазать ладошки» лагерной охране и водителям. Потом наступал черед начальника станции – он предоставлял пустой вагон. Надо учесть еще различные посты на выезде из города Ткибули, где останавливался и проверялся каждый поезд с углем. Одним словом, «таможне» тоже перепадало. Ну и, конечно, комендант лагеря, которому всегда доставалась приличная доля в такого рода акциях.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});