Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Суровый нрав Галерия был совершенно другого закала: имея все права на уважение своих подданных, этот импера­тор не снисходил до того, чтобы искать их привязанности. Его военная слава и в особенности его успех в персидской войне усилили его природное высокомерие, не выносившее, чтобы кто-нибудь мог быть выше его или даже равен ему. Ес­ли бы мы могли положиться на пристрастное свидетельство одного неразборчивого писателя, мы могли бы приписать от­речение Диоклетиана угрозам Галерия и могли бы сообщить подробности секретного разговора между этими двумя мо­нархами, в котором первый из них выказал столько же мало­душия, сколько второй выказал неблагодарности и надмен­ности. Стоит только беспристрастно вникнуть в характер и поведение Диоклетиана, чтобы убедиться, что подобные анекдоты не заслуживают доверия. Каковы бы ни были на­мерения этого государя, его здравый смысл указал бы ему, каким путем можно было избежать такой постыдной ссоры, если бы он действительно мог чего-либо опасаться от наси­лий со стороны Галерия; а так как он всегда с честью держал в своих руках скипетр, он не захотел бы сойти с престола с унижением своего достоинства.

При возведении Констанция и Галерия в звание Августа новая система императорского управления требовала, чтобы на их места были назначены два новых цезаря. Диоклетиан искренно желал удалиться от света, а так как он считал же­натого на его дочери Галерия за самую надежную опору и своего семейства, и империи, то он охотно предоставил свое­му преемнику лестное и опасное право этого важного назначения. Галерий воспользовался этим правом, не справив­шись ни с интересами, ни с сердечными привязанностями за­падных монархов. Эти последние имели уже достигших воз­мужалости сыновей, которые, по-видимому, и были самыми естественными кандидатами на открывшиеся вакансии. Но бессильная досада Максимиана уже не могла внушать ника­ких опасений, а скромный Констанций хотя и не был досту­пен чувству страха, но из чувства человеколюбия не стал бы подвергать своих подданных бедствиям междоусобной вой­ны. Поэтому Галерий возвел в звание Цезаря таких двух лю­дей, которые были подходящи для его честолюбивых целей и которых главное достоинство, как кажется, заключалось в отсутствии всяких достоинств или личного значения. Пер­вым из них был Даза, или, как он был впоследствии назван, Максимин, мать которого была родной сестрой Галерия. Этот неопытный юноша обнаруживал грубость своего воспитания и в своих манерах, и в своих выражениях даже в то время, когда он, к своему собственному удивлению и к удивлению всего мира, был облачен Диоклетианом в пурпуровую ман­тию, возведен в звание Цезаря и назначен верховным прави­телем Египта и Сирии. В то же самое время один из верных слуг Галерия - Север - человек, проводивший свою жизнь в удовольствиях, но не лишенный способности к деловым за­нятиям, - был послан в Милан для того, чтобы принять из рук Максимиана цезарские украшения и главное начальство над Италией и Африкой. Согласно с формами конституции, Север признал над собою верховенство западного императо­ра, но он был безусловным исполнителем приказаний своего благодетеля Галерия, который, оставив за собою все страны, лежащие между пределами Италии и пределами Сирии, крепко утвердил свое владычество над тремя четвертями мо­нархии. В полной уверенности, что приближающаяся смерть Констанция оставит его одного полным хозяином всей Римской империи, он, как уверяют, уже составил в своем уме длинный список будущих монархов и помышлял о своем уда­лении от дел, лишь только завершатся двадцать лет его слав­ного царствования.

Рис. Гай Валерий Галерий Максимин Даза.

Но в течение менее чем восемнадцати месяцев два неожи­данных переворота разрушили честолюбивые замыслы Гале­рия. Его надежда присоединить к своей империи западные провинции оказалась несбыточной вследствие возведения на престол Константина, а Италии и Африки он лишился вслед­ствие успешного восстания Максенция.

I. Слава Константина придала мельчайшим подробностям касательно его жизни и образа действий особый интерес в глазах потомства. Место его рождения и положение матери его Елены были предметом споров не только между учены­ми, но и между целыми народами. Несмотря на то что позд­нейшие предания дают ей в отцы британского короля, мы вынуждены сознаться, что Елена была дочь содержателя гостиницы, но вместе с тем мы в состоянии оградить закон­ность ее брака против тех, кто выдавали ее за наложницу Констанция. Константин Великий родился, по всему вероя­тию, в Нэссе, в Дакии, и нас не может удивлять тот факт, что юноша, вышедший из такого семейства и из такой про­винции, которые отличались лишь воинскими доблестями, обнаруживал очень мало склонности к развитию своего ума путем приобретения знаний. Ему было около восемнадцати лет, когда его отец был возведен в звание Цезаря, но это сча­стливое событие сопровождалось разводом с его матерью, а блеск брачного союза с дочерью императора низвел сына Елены до жалкого и униженного положения. Вместо того чтобы последовать за Констанцием на запад, он остался на службе у Диоклетиана, отличился своей храбростью в вой­нах с Египтом и Персией и мало-помалу возвысился до по­четного звания трибуна первого разряда. Константин был высок ростом и имел величавую наружность; он был ловок во всех физических упражнениях, неустрашим в войне и при­ветлив в мирное время; во всех его действиях пыл юности умерялся благоразумием, и, пока все его помыслы были со­средоточены на честолюбии, он относился холодно и равно­душно ко всем приманкам наслаждений. Любовь народа и солдат, указывавшая на него как на достойного кандидата для звания Цезаря, привела лишь к тому, что возбудила за­висть в Галерии, и хотя благоразумие не дозволяло Галерию прибегать к явному насилию, он, в качестве абсолютного мо­нарха, легко мог найти способ для верного и покрытого тайной отмщения. С каждым часом росли и опасность для Кон­стантина, и беспокойство его отца, настоятельно выражав­шего в своих письмах желание обнять своего сына. В течение некоторого времени хитрый Галерий отделывался отсрочка­ми и извинениями, но он не мог долго отказываться от исполнения столь естественного желания своего соправителя, если не был намерен поддерживать такой отказ оружием. Он наконец дал против воли позволение на отъезд и если прав­да, что он при этом принял некоторые меры с целью задер­жать Константина, возвращения которого к отцу он не без основания опасался, то все его планы были разрушены необычайной торопливостью Константина. Покинув дворец в Никомедии ночью, он быстро проехал Вифинию, Фракию, Дакию, Паннонию, Италию и Галлию и среди радостных приветствий народа достиг Булонского порта в ту самую ми­нуту, когда его отец готовился к отплытию в Британию.

Британская экспедиция и легкая победа над варварами Ка­ледонии были последними подвигами Констанция. Он кон­чил жизнь в императорском дворце в Йорке через пятнад­цать месяцев после того, как получил титул Августа и почти через четырнадцать с половиной лет после того, как был воз­веден в звание Цезаря. Немедленно вслед за его смертью сос­тоялось возведение на престол Константина. Идеи наследо­вания и преемничества так свойственны нашему уму, что большинство человеческого рода считает их основанными не только на здравом смысле, но и на самой природе вещей. На­ше воображение охотно переносит эти принципы с частной собственности на управление государством, и всякий раз, как добродетельный отец оставляет после себя сына, оправ­дывающего своими личными достоинствами уважение или надежды народа, в пользу этого сына действует с непреодо­лимой силой совокупное влияние предрассудка и привязан­ности. Цвет западных армий сопровождал Констанция в Британию, и, сверх тогo, национальная армия была усилена многочисленным отрядом алеманнов, находившихся под на­чальством одного из своих наследственных вождей - Кро­ка. Приверженцы Константина старались внушить легио­нам высокое мнение об их силе и убеждение, что Британия, Галлия и Испания одобрят их выбор. Они спрашивали сол­дат: неужели можно хоть одну минуту колебаться и вместо того, чтобы признать своим вождем достойного сына их возлюбленного императора, с позорной покорностью ожи­дать прибытия какого-нибудь никому не известного иност­ранца, на которого угодно будет государю Азии возложить главное начальство над армиями и провинциями Запада? Вместе с тем им намекали на то, что признательность и щедрость занимают выдающееся место среди добродетелей Константина. Этот хитрый принц не хотел показываться войскам прежде, нежели они будут готовы приветствовать его званиями Августа и императора. Престол был целью его желаний, и, даже если бы честолюбие менее влияло на его действия, он должен бы был стремиться к этой цели как к единственному средству спасения. Будучи хорошо знаком и с характером и с чувствами Галерия, он очень хорошо знал, что для того, чтобы жить, ему необходимо царствовать. При­личное и даже упорное сопротивление, которое он притворно выказал по этому случаю, было рассчитано на то, чтобы оправдать его узурпацию, и он тогда только уступил перед громкими возгласами армии, когда у него накопилось доста­точно приличного материала для письма, которое он немед­ленно отправил к восточному императору. Константин уве­домлял Галерия о горестной кончине своего отца, скромно заявлял о своем естественном праве наследовать Констан­цию и почтительно сожалел о том, что вызванное привязан­ностью к нему насилие со стороны армии не позволило ему искать императорского достоинства правильным и конститу­ционным путем. Первыми душевными движениями Галерия были удивление, разочарование и ярость, а так как он редко мог сдерживать свои страсти, то он громко пригрозил, что предаст огню и письмо и посланца. Но его гнев скоро утих, а когда он поразмыслил о сомнительных шансах войны и взве­сил личные достоинства и силы своего соперника, он согла­сился на сделку, которую Константин имел благоразумие ему предложить. И не порицая, и не одобряя выбора британ­ской армии, Галерий признал сына своего умершего сопра­вителя государем провинций, лежащих по ту сторону Альп, но дал ему только титул Цезаря и четвертое место между римскими монархами, а вакантное место Августа предоста­вил своему любимцу Северу. Таким образом, внешнее един­ство империи осталось ненарушенным, а Константин, уже обладавший сущностью верховной власти, стал без нетерпе­ния дожидаться случая, чтобы приобрести и ее внешние от­личия.