Музпросвет - Андрей Горохов

Многие сонграйтеры, как кажется, находят темы своих песен, глядя вокруг себя, рассказывают реальные истории, наполняют тексты деталями, взявшимися «прямо из жизни» — из своего личного опыта или из опыта близких людей. И разумеется, стараются избегать показухи, театра, искусственности и наигранности (похоже, что и стремление играть импровизационную музыку связано именно с чувством, что формат сочиненной, разученной и точно исполняемой песни — это нечто искусственное, театральное и потому неподлинное).

Сонграйтеров можно выстроить по ранжиру по мере удаления от идеала аутентичности. С одного края находятся патологические меланхолики вроде Даниэля Джонстона. Далее следуют некрасивые и нестильные ребята себе на уме, ранимые и поломанные. Это анти-фолк-сцена, а также Jad Fair или Casiotone For The Painfully Alone. Далее идут люди с широким культурным горизонтом, для них аутсайдерство — сознательный выбор. Это такие фигуры, как Дэвид Граббс (David Grubbs), Уилл Олдэм (Will Oldham, Bonnie Prince Billy). В стороне, но в принципе неподалеку находятся так называемые «оригиналы и эксцентрики», недураки, валяющие дурака, антишоумены — такие, как немец Хельге Шнайдер (Helge Schneider) или финн М. А. Нумминен (М. A. Numminen).

Далее начинается, очевидно, центр поля, густо заселенный теми, кто рассматривает музыку как набор устоявшихся жанров, умений, правил и авторитетов и пытается изо всех сил как можно лучше «работать в жанре лирической песни». Это разливанное море сонграйтеров, отличающихся друг от друга разве что тем, насколько у них искренняя манера произнесения текста, насколько нефальшивая интонация. Тут начинается и так называемый «рок». И на самом дальнем краю, где уже никакой «аутентичности» и нет, обитают большие мастера, писание песен для них — рутина: U2, Элтон Джон, Бьорк. В стороне, но в принципе неподалеку обитают рутинеры и профессионалы, эксплуатирующие искренность, надрыв и шизоватость, скажем Том Уэйтс или Том Йорк.

Что же происходит с аутсайдерами, почему их искусство оказывается таким убедительным? Ведь дело не ограничивается The Godz или The Shaggs, подавляющее количество интересных музыкантов — аутсайдеры или же на них очень похожи: Кэптн Бифхарт, Сан Ра, Джон Фэи, Ли Скретч Перри, Suicide. Краут-рок — это аутсайдерский рок. Самоизолированы и Kraftwerk, и масса индустриальных проектов, и так далее до немецких групп Bohren und Der Club of Gore и Workshop или американских NNCK и Sunburned Hand Of The Man. Может быть, все дело в самоизоляции?

Дело тут, как кажется, не столько в замкнутости и изолированности художника, в повернутости его глаз внутрь себя, но в том мире, который в результате варения в собственном соку возникает. Пресловутый «собственный мир художника» есть интерференция систематических ошибок. Под ошибками имеются в виду привычки, приемы работы, взгляды и намерения. Ошибками они могут оказаться только при сравнительном взгляде, когда известна норма, но ситуация изоляции, ограниченности оперативного пространства этого сравнения с внешней нормой как раз и не предполагает. Кроме того, эта внешняя норма, правильные гитарные аккорды какие-нибудь, — это вовсе не закон природы. А про многие вещи, которые делаешь по привычке и не очень контролируешь, трудно сказать, правильно ли ты их делаешь или нет. Ставшие закономерностями «ошибки» причудливо срастаются друг с другом, на них образуются новые наросты и «неправильности»: неправильно собранный паззл затвердевает.

Примеров можно привести массу: компакты или книги дома на полке стоят «неправильно», в библиотеке это было бы скандалом, но у меня Бах стоит за Кейджем, а Телеман, которого логично было бы придвинуть к Баху, оказался за итальянскими операми и кантатами. Дело в том, что итальянские кантаты плавно переходят в барочные кантаты, а те — в немецкие барочные кантаты, тут и Телеман к месту. А рядом с Кейджем была дырка, и я засунул туда Баха, кроме того, Баха и Кейджа объединяет то, что я их слушаю редко. А мог засунуть не Баха, а пение тибетских монахов. Кое-кто кидает книги на пол рядом с кроватью или использует пустые стеклянные банки для хранения в них карандашей. Это пример ошибки (нарушение правила, что использованную упаковку надо выбрасывать), которая получила иное значение и вросла в круговорот жизни.

Нечто аналогичное легко себе представить и в отношении музыки, а также в отношении творческой и жизненной позиции. История постепенного усложнения самодельного синтезатора группы Silver Apples являет как раз пример такого сорта: характерным образом, техническая невозможность перенастроить осцилляторы для извлечения второго аккорда привела к тому, что группа исполняла песни, состоящие всего из одного аккорда. The Shaggs не имели понятия, как собрана ритм-н-блюз песня, на какие доли такта приходится какой удар, тем более они были не в курсе тонких эффектов синкопирования. Но они научились синхронизировать партии инструментов, синкопы, конечно, никуда не делись, девушки из своих постоянных и нерефлексируемых ошибок развили автоматизмы организации ритма. Аналогичным образом можно проинтерпретировать и историю записи альбома «Trout Mask Replica». To же самое относится к пресловутой интонации пения.

Художник оказывается заперт в прочно собранный паззл привычных ему операций, идей, переживаний, предметов. Он заперт в непроницаемом танке этого самого «своего мира». Он культивирует собственную наивность и самодурность, радикально злоупотребляет своим невежеством и своей ограниченностью. И выставляет их напоказ. И притом навязчивым образом.

А чем тогда оказывается искусственность, рождающая подозрение в неаутентичности? Неаутентичность — это несросшесть собранного паззла (даже правильно собранный, но не сросшийся паззл неаутентичен, потому профессионализм делу не помогает, а вредит), зримость сшивающих его белых ниток. Это, очевидно, происходит, когда жар безумия художника недостаточно силен, когда художник недостаточно последователен, когда он недостаточно присвоил (то есть встроил в мир своего кругообращения) внешние идеи, ухватки и предметы. То есть когда связность и последовательность «его собственного мира» недостаточна.

Тут становится возможным пролить некоторый свет на одну из самых крупных проблем музыки — почему наиболее оригинальные явления моментально окостеневают и более неспособны развиваться, они обречены на самоповторение с быстрой потерей своей интенсивности. Наверное, оттого, что наиболее оригинальные явления одновременно являются и наиболее связными и последовательными (когерентными и консеквентными), они похожи на хорошо оптимизированный механизм, который уже не в состоянии сойти с траекторий своего движения, со своих внутренних рельсов.

Есть ли гарантии успеха творческого процесса? Конечно нет. Если ты превращаешься в единственного представителя своей собственной экзотической культуры, то ты идешь на большой риск. В идеале единственный носитель собственной культуры и не задает вопроса, имеет ли смысл это превращение или нет, он постепенно закукливается, не видя, что с ним происходит.

Таким образом, на предательский вопрос: «А интересной ли окажется продукция отшельника?» — общий ответ таков: скорее всего, нет. Если накрученный им вокруг себя «свой музыкальный мир» достаточно плотен и когерентен (и хочется добавить — бредов, то есть независим от распространенных штампов), а мы, в свою очередь, разделяем многие фобии и заморочки автора, то есть ненавидим и игнорируем то же, что ненавидит и игнорирует он, то мы сочтем его музыку интересной.

Отшельника при этом не нужно представлять себе буквально, ведь речь идет о замкнутости пространства операций: даже если кто-то ищет музыку денно и нощно, это вовсе не значит, что он вышел в широкий мир, нет, он по-прежнему сам собирает себе хлам в соответствии с собственными критериями и представлениями.

А если критерии разделяют еще много кто, если эти критерии — широко известные штампы? Пример такого сорта дает нам техно (или панк-рок, или металл, или брейккор). Техно вполне самоизолировано, набор операций и необходимых для них талантов был быстро ограничен. Получается, что широко известные примеры коллективной косности — это примеры коллективного отшельничества.

Музыку описать очень просто: ритм-машина и гудящий синтезатор. Сверху — голос. Все звучит протяжно и невесело; название проекта «Звуки синтезатора Casio для болезненно одиноких» истине вполне соответствует. Пластмассовый синтезатор Casio — близкий родственник пачки пластмассовых же фломастеров ярких химических цветов. Насколько фломастеры постыдно антиживописны, настолько же и синтезатор Casio постыдно антимузыкален. На нем лежит отпечаток бессмысленного детства, полного тоски, отчаяния и одиночества. Делать на таком инструменте глубоко лиричную музыку, полную приторно-сладких мелодий и описаний судеб живых людей, — это довольно смелая идея. Casiotone For The Painfully Alone — человек-оркестр. Человека зовут Оуэн Эшуорт, живет он в пригороде Сан-Франциско, работает продавцом билетов в местном кинотеатре. Огромный, бесформенный, щекастый и очкастый Оуэн производил впечатление человека, навечно ушедшего в себя, и я долго раздумывал, о чем я с ним буду разговаривать, но оказалось, что он бойко и живо реагирует на вопросы. Я быстро убедился, что передо мной — грамотный и остроумный человек с очень ясной художественной концепцией. Говорил он резким низким голосом.