Заводная и другие (сборник) - Паоло Бачигалупи

Через некоторое время к бассейну выкатывают самого демона. Выглядит тот куда хуже, чем в прошлый раз: от горла к уху бегут извилистые шрамы от фагана, инфекции, с которой он справляется, несмотря на прогнозы врачей. Старик сидит в инвалидном кресле, на тонкие, как палки, ноги наброшен плед.

Все-таки болезнь прогрессирует, а Канья долгое время думала, что это россказни. Она вздрагивает, глядя на обезображенного, склочного и пугающе энергичного уродца. Будет хорошо, когда демон уйдет к следующей жизни, его труп отправят в карантин и сожгут, но до тех пор пускай лекарства подольше сдерживают болезнь.

Сидящий в коляске человек — лохматая голова, кустистые брови, мясистый нос — при виде Каньи широко, по шакальи оскаливает зубы.

— О! Мой тюремщик!

— Не совсем так.

Глядя на рассекающую воду Кип, Гиббонс говорит:

— Одно то, что вы снабдили меня этими красавицами с симпатичными ротиками, не означает, что я не заключенный. — Старик смотрит на бассейн, где плавает Кип, потом поднимает глаза на Канью. — Давно не виделись. А где же ваш достославный хозяин и повелитель, мой драгоценный сторож? Где победоносный капитан Джайди? Я не привык иметь дело со вторыми лицами… — Тут он замечает у нее на воротнике новые нашивки и, прищурясь, откидывается на спинку кресла. — Понятно. Рано или поздно его должны были устранить. Поздравляю с повышением, капитан.

Канья старательно сохраняет невозмутимый вид. Раньше переговоры с этим демоном вел Джайди — оба отправлялись в кабинет, а она оставалась у бассейна в компании тех существ, каких доктор в тот раз выбирал для своих развлечений. Капитан всегда выходил от Гиббонса угрюмо-молчаливым.

Однажды по дороге обратно Джайди чуть не разговорился, едва не высказал все, что крутилось у него на языке — открыл рот, начал протестующе: «Но!..», однако больше не произнес ни слова, хотя, похоже, продолжал разговор, вел бой, швырял в противника фразы, как мячи для такро, только игровым полем служила его голова.

В другой раз капитан вышел от Гиббонса с мрачным видом и сказал:

— Слишком опасен, нельзя его больше держать.

— Но ведь он больше не работает на «Агроген», — удивилась Канья. Джайди взглянул на нее озадаченно — сам не заметил, что говорил вслух.

Доктор — настоящая легенда, им пугают детей. При первой встрече она ждала увидеть закованного в цепи демона, но ей предстал человек, который со счастливой самодовольной улыбкой вычерпывал сердцевину из привезенной с Ко Ангрита папайи, обливаясь соком.

Канья никак не могла понять, что привело его в королевство — чувство вины или иная загадочная причина, соблазн развлечений с ледибоями, приближающаяся смерть или ссора с коллегами. Но он, похоже, ни о чем не жалел, не испытывал угрызений совести за причиненное миру зло, спокойно шутил о том, как помешал Доминго и Равиате и тем угробил десятилетний труд лаборатории доктора Майкла Пина.

Ее размышления прерывает чешир: прокравшись по веранде, тот запрыгивает на колени к Гиббонсу. Канья с отвращением делает шаг назад. Доктор, улыбаясь, чешет зверька за ухом, лапы животного постепенно меняют оттенок, принимая цвет пледа.

— Не цепляйтесь вы так ко всему «естественному». Вот, смотрите. — Старик, склонясь над чеширом, изображает урчание. Мерцающая тень вытягивает шею к его лицу, мяукает, осторожно лижет человека в подбородок, по пятнистой шкуре пробегают искры. — Кушать хочет зверушка. Удивительные твари! Если как следует оголодают, перейдут на нас и съедят, разве только мы создадим более совершенного хищника — того, кто будет пожирать их.

— Мы просчитывали такой вариант, — говорит Канья. — Пищевая сеть пострадает еще больше. Новый хищник не вернет того, что уже утеряно.

— Пищевая сеть посыпалась, когда человек впервые вышел в море, — фыркает Гиббонс, — когда зажег первый костер в африканской саванне. Мы лишь ускорили процесс. Эта ваша пищевая цепь — не более чем ностальгия. Природа… — Он презрительно морщит нос. — Мы и есть природа, каждый наш каприз, каждая малейшая потребность. Мы те, кто есть, и мир принадлежит нам. Мы — его боги. Все же ваши затруднения лишь в нежелании применить к нему всю свою силу.

— Как «Агроген»? Как «Ю-Текс» или «Ред Стар Хайгро»? Нет уж. Сколько людей погибло потому, что они применили свою силу? Эти ваши господа калорийщики уже показали, к чему ведет такой путь — люди умирают.

— Умирают все, — отмахивается доктор. — Но вы — из-за того, что цепляетесь за прошлое. Всем давно пора стать пружинщиками. Проще создать человека, устойчивого к пузырчатой рже, чем защищать его прежнюю версию. Одно поколение — и мы превосходно впишемся в новую среду. Ваши дети станут хозяевами мира. Однако вы, люди, не желаете приспосабливаться, держитесь за свою идею человечности, которая тысячи лет менялась вслед за природой, а теперь вдруг решила пойти своим путем. Пузырчатая ржа — вот наша среда. Цибискоз, долгоносики со взломанными генами, чеширы — они адаптировались. Естественной была их эволюция или нет — не важно, что вы там себе думаете. Природа изменилась. Хотим по-прежнему сидеть на вершине пищевой цепочки — станем приспосабливаться, нет — пойдем вслед за динозаврами и Felis domesticus. Эволюция или смерть — вот главный и вечный принцип. Вы же, белые кители, упрямо мешаете неизбежным переменам. — Он подается вперед. — До чего же иногда охота встряхнуть вас хорошенько! Дайте возможность — я стану вашим богом, изменю вас так, что мир вокруг станет раем.

— Я буддистка.

— Ну да, а у пружинщиков нет души, — подхватывает Гиббонс с ухмылкой, — и перерождений тоже. Значит, найдут собственных богов-защитников и уже им начнут читать молитвы и просить своих мертвых. — Он улыбается еще шире. — Может, как раз я-то и окажусь их богом и просить о спасении ваши дети станут меня. — В его глазах пробегает искорка. — Да, признаю — хочу паству побольше. Джайди был таким же, как ты, — вечно в сомнениях. Не настолько безнадежным, как грэммиты, но до божества определенно не дотягивал.

— Когда вы умрете, мы сожжем ваше тело, перемешаем пепел с хлором и щелоком, захороним, и никто даже не вспомнит, что был такой человек, — брезгливо говорит Канья.

— А кто из богов не страдал? — Доктор безразлично пожимает плечами, откидывается в кресле и хитро на нее глядит. — Сейчас на костер отправите или, как обычно, падете ниц, боготворя мой ум?

Стараясь не показывать своего к нему отвращения, она протягивает старику бумаги. Тот, почти не взглянув, просто кладет их на колени.

— Ну и?..

— Посмотрите.

— А попросить коленопреклонно? Уверен, вы своему отцу выказываете большее почтение, а уж городскому столпу и подавно.