Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был началом всех моих бедствий, он отнял у меня мою собственную жизнь и заставил жить чужой проклятой жизнью. И вот теперь, спустя много лет, настала моя очередь.
Я хорошенько протер пистолет и положил там же, на железную бочку. Наклонился, взял брошенную пачку сигарет и зажигалку и поднялся по лестнице. Прошел комнату, заставленную ящиками и бочками, затем коридор и вышел во двор. Ворота были заперты на засов, я открыл засов, подождал, пока луна не спряталась за облаками, и бегом спустился к больнице, пролез через дыру в заборе во двор и прошел под навес. Луна будто поддержала меня, я сел на скамейку, и только потом она медленно выплыла из-за облаков. Было ощущение, будто не я, а кто-то другой совершил все это, а я тут ни при чем. Вот так все и было.
Я глядел на ржавые листы жести и подсознательно догадывался, что где-то в глубине души я и сам хотел, чтобы Хаим знал обо всем этом. Почему? Наверное, по многим причинам; не существует однозначного ответа на этот вопрос, и у меня его тоже не было. Но если бы он так не старался докопаться до правды, я бы промолчал. Это было непросто для меня, я прекрасно понимал, что риск был очень велик.
В ту ночь я спал всего два часа и наутро с трудом заставил себя взяться за дело. Но как только слышал звук проезжающей машины, ладони становились мокрыми. Так продолжалось до полудня, потом постепенно успокоился и немного поднялось настроение. «Наверное, он пожалел меня, а не то за мной бы уже приехали», – думал я.
Часам к двум появился Арутин, он был с похмелья, в руках держал наполовину выпитую бутылку с пивом: «Вчера был замечательный день, – сказал он, – Тамаз пригласил нас, пять человек, в хинкальную внизу на набережной, у него было сто долларов, и все потратил, давно так не пировали, и не помню, как до дома добирался». Потом стал расхваливать Тамаза: «Не то что другие, денег нароют, и только их и видели. А он достойный человек, с сердцем».
К вечеру и сам Тамаз заявился, присел на кирпичный кубик и заныл: «Кажется, я вчера отравился, всю ночь рвало, и сейчас все время в пот бросает». Я не ответил. Он задумался, вспомнил, что разругался со мной, и предложил: «Что было, то было, извини меня, помиримся». Я только взглянул на него и продолжал работать. Некоторое время он сидел молча, уставившись на меня покрасневшим глазом. Потом, разозлившись, спросил: «Как Хаим?»
Что я мог ответить? После появления Хаима отношение ко мне в округе изменилось, особенно у алкашей, они стали агрессивными.
– Чего он тут слоняется, любуется на наше убогое житье?
Я как будто и не слышал.
– Если б у меня столько денег было, выстроил бы большой дом на берегу моря, собрал порядочных людей из нашего квартала и поселил их в том доме, и до самой смерти они бы ни в чем не нуждались. Но у меня нет денег, а у Хаима – совести. Вот и остаются эти прекрасные люди без всякой заботы.
Я продолжал делать вид, что не слышу. Наконец он встал: «Ты тоже порядочная дрянь», – и ушел.
В тот день я ничего не ел, ночью опять, не раздеваясь, лежал на постели, уставившись в потолок. Прошло больше двадцати четырех часов с тех пор, как я расстался с Хаимом, и ничего не произошло, никто обо мне не вспоминал, но разве я мог быть уверен до конца, что опасность миновала: «Интересно, что сейчас у него в голове?»
Только я задремал, как услышал стук в дверь, стук был осторожным, но я все-таки помедлил. Отодвинул полотенце, закрывавшее дырочку в стене, и увидел Манушак с внучкой. Обрадовался. Они вошли и сели на кровать. Утром Манушак должна была вести девочку в диагностический центр.
– Вот, врач дал эту справку, – показала она листок с печатью, – ей должны сделать рентген. – Она положила руку на спину девочки: – У нее вот тут болит, и она часто кашляет.
Я угостил их хлебом с сыром, больше у меня ничего не было, они поели и запили водой. Девочка устала и хотела спать.
– Раздень ее и уложи, ты тоже ложись, – сказал я.
Я взял сигареты и вышел наружу, сел на кирпичи и закурил. Я не ждал ничего хорошего, меня била мелкая дрожь. Выходило, я положил на весы свою жизнь, чтобы выяснить, как поведет себя Хаим. «А не соскучился ли я по тому старому такому знакомому страху смерти?» – подумал я. В этот момент со стороны сада подъехала красная машина «Жигули» и остановилась передо мной, оттуда вышел, скажем так, мой бывший сводный брат – князь Андроникашвили, и поздоровался со мной:
– Как ты, брат? – он был навеселе.
– А ну, катись отсюда.
Он будто и не слышал.
– Хочу сказать тебе спасибо.
– За что?
– За то, что привез ту статую и оставил у офиса.
– Откуда ты знаешь, что это я?
– А что же, он сам пришел, пешком? Мы забетонировали его у входа в офис, очень клёво получилось.
– Чего тебе?
– Слышал, Хаим приехал и каждый день навещает тут тебя.
– А тебе-то что?
– Как думаешь, не пожертвует он нашему Обществу двадцать-тридцать тысяч долларов?
– Не знаю.
– А взамен, брат, мы для него грамоту составим, что в четырнадцатом веке его предкам было пожаловано дворянство и княжеский титул.
– Не думаю, что его титулы интересуют.
– Будет евреем, да к тому же князем. Что, плохо?
– Не знаю, не мое это дело.
– Если выгорит, тысячу долларов – твои.
– Убирайся с глаз моих.
– Ты подумай, а я через пару дней за ответом зайду.
Я встал, вошел в свое укрытие и прикрыл за собой дверь.
– Мать твою, сапожник… – добавил он мне в спину, расхрабрившись спьяну.
Девочка уже спала. Манушак приподняла голову с подушки, я заметил ее волнение.
– Ничего особенного, успокойся, все нормально, – сказал я.
Расстелил на полу целлофановые пакеты, сверху положил рясу и куртку, снял обувь, потушил свет и лег. Манушак наклонилась ко мне, нащупала в темноте мою руку и поцеловала. Затем отвернулась и
