Охотник - Тана Френч
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Лены вырывается стыдливый смешок. Нилон смеется с ней вместе.
— Я Джонни знаю всю свою жизнь, — поясняет она. — И мне нравится Трей.
— Есусе, женщина, не собираюсь я уводить человека в кандалах, если вы что-нибудь не то скажете. Все ж не как в телике. Я просто пытаюсь выяснить, что тут произошло. Если Джонни не сообщил вам, что собирается разбить Рашборо башку, вы его под тюрьму не подведете. Сообщил?
Лена опять смеется.
— Канешно, нет.
— Ну и вот. Переживать не о чем. Так что же, намекнете, пока у меня голова не расплавилась?
Лена вздыхает.
— Джонни пришел денег занять, — говорит она. — Сказал, что задолжал.
— Сказал ли кому?
Лена полсекунды выжидает, а затем качает головой. Нилон клонит свою набок.
— Но?..
— Но сказал что-то типа: «Дружок-то наш вон как далеко за мной шел, теперь уж не отступится». Ну я и прикинула…
— Вы прикинули Рашборо.
— Ну да.
— И вы, может, правы были, — говорит Нилон. — Вы Джонни дали сколько-то?
— Нет, конечно, — отвечает Лена с горячностью. — Я их не увижу никогда. Этот козлина должен мне пятерку с тех пор, как нам по семнадцать было и я ему проходку в дискотеку оплатила.
— И как он к этому отнесся? Расстроился? Разозлился? Угрожал вам?
— Джонни? Иисусе, нет. Выдал что-то слезное на тему былых времен, а как понял, что оно впустую, так бросил это дело и пошел своей дорогой.
— Куда?
Лена пожимает плечами.
— Я к тому времени уже дверь захлопнула.
— Немудрено, — с усмешкой говорит Нилон. — Вот еще что, сделайте одолжение, а? Не хочу держать девоньку без ужина дольше необходимого, но вы б могли завтра заехать ко мне и дать это все на бумаге?
Лена вспоминает, что о Нилоне говорил Март Лавин — как у следака этого все звучит так, будто оно необязательно.
— Запросто, — отвечает она.
— Великолепно, — говорит Нилон, суя неприкуренную сигарету обратно в пачку. Поднимает голову, и Лена успевает заметить, что лицо у него разгоряченное и одержимое, как от похоти, словно угар торжества в мужчине к женщине, которая, он уверен, ему доступна. — И не волнуйтесь, — добавляет он успокаивающе, — ни при Джонни, ни при ком еще я про это заикаться не стану. Усложнять другим жизнь мне ни к чему.
— А, ну классно, — говорит Лена, оделяя его широкой улыбкой облегчения. — Спасибо громадное. — Одна мамаша качает младенца на коленках и глядит на них через дорогу. Придвигается к остальным что-то сказать, и все они поворачиваются и смотрят, как Нилон с Леной возвращаются в участок.
Захлопывается дверца машины, а Нилон, стоя на крыльце участка, вскидывает ладонь — и сразу же увядает благопристойная рьяность Трей. Она исчезает в безмолвии столь плотном, что Лена чувствует, как оно громоздится вокруг Трей, словно сугроб.
Чтобы предложить сейчас утешение или слова мудрости, Лене потребовалась бы несусветная наглость. Она же оставляет это молчание неприкосновенным, пока не выезжают из города на главную дорогу. Затем Лена говорит:
— Ты молодец.
Трей кивает.
— Он мне поверил, — произносит она.
— Поверил, ага.
Лена ожидает, что Трей спросит, что произойдет дальше, но та не спрашивает. А спрашивает такое:
— Что Келу собираешься сказать?
— Ничего не собираюсь, — отвечает Лена. — Прикидываю, ты сама должна ему всю историю выложить, но решать тебе.
— Он взбесится.
— Может быть. А может, и нет.
Трей не откликается. Прижимается лбом к стеклу и смотрит, как скользит мимо пейзаж. На дороге оживленно: работающие в других местах катятся с работы домой. Поодаль, никак не затронутый этим бурным ритмом, скот неторопливо выискивает себе зелень среди желтеющих полей.
Лена говорит:
— Где тебя высадить?
У Трей перехватывает дыхание, словно она забыла о Лене.
— У дома, — отвечает она. — Спасибо.
— И то верно, — говорит Лена, включая поворотник. Выбирает кружной путь, петляющие дороги на дальнем склоне и через перевал, чтоб поменьше народу из Арднакелти их увидело. Все сегодняшнее станет общим знанием довольно скоро. Трей получит хотя бы малую передышку, чтоб привыкнуть к тому, чтó сделала, прежде чем до этого доберется вся округа.
Трей вновь вперяется в окно. Лена время от времени поглядывает на нее, замечает, как Трей методично ощупывает взглядом горный склон, словно ищет то, чего, как сама знает, ей не найти.
20
Кел моет посуду после ужина, и тут стучат в дверь. На пороге Март, на пальце у него звякают ключи от машины.
— Седлай призовую лошадку, Миляга Джим, — говорит он. — Дело есть.
Кел ему:
— Какое такое дело?
— Джонни Редди злоупотребил гостеприимством, — говорит Март. — Собаку не бери.
Кел сыт по горло тем, что Март со своими затеями и уклончивыми мрачными предостережениями гоняет его, как овцу.
— А иначе что? — спрашивает он.
Март смаргивает.
— А иначе ничего, — мягко отвечает он. — Я не приказы отдаю, друже. Ты б нам там не помешал, вот и все.
— Я тебе говорил уже, — произносит Кел. — Джонни Редди — не моя печаль.
— Ох, да блин, — раздражаясь, говорит Март. — Ты одну из наших в жены берешь, братец. Дитенка нашего воспитываешь, помогай тебе Бог. Помидоры растишь на нашей земле. Чего тебе еще?
Кел стоит в дверях с посудной тряпкой в руках. Март терпеливо ждет, не торопит. У него за спиной молодые грачи, народившиеся в этом году, набирают уверенности в крыльях, сыплются с ветвей и играют в расшибалочку в теплом вечернем воздухе.
— Погодь, за ключами схожу, — говорит Кел и возвращается в дом отложить тряпку.
Из гостиной доносится глухая болтовня телика, но, несмотря на это, дом кажется тихим, глубоко погруженным в неподвижность. По духу в доме Трей расчисляет, что отец вышел, а не просто спит. Что это может значить, Трей невдомек. С того дня, как погиб Рашборо, отец со двора не выходил.
Мать обнаруживается в кухне. Шила сидит у стола, ничего не чистит и не латает, просто сидит и ест тост, густо намазанный ежевичным повидлом. Когда последний раз видела мать, не занятую никаким делом, Трей не упомнит.
— Захотелось сладкого, — говорит Шила. Где Трей была с Леной все это время, не спрашивает. — Хочешь кусочек? Ужин весь съели.
Трей ей:
— Где отец?
— За ним пришли. Сенан Магуайр и Бобби Фини.
— Куда забрали?
Шила пожимает плечами.
— Не убьют в любом случае, — говорит она. — Ну, может, если только заупрямится.
С уймой всякого на уме Трей толком не смотрела на мать уже невесть сколько дней. Поначалу не может разобрать, что в матери кажется ей странным, пока наконец до Трей не доходит, что Шила — первый человек за много недель, у кого умиротворенный вид. Голова чуть откинута, чтобы поздний теплый свет из окна падал прямиком на лицо. В крутом и жестком очерке ее скул и волне широкого рта Трей впервые видит красоту, о которой рассуждал Джонни.
Трей говорит:
— Я ездила в город с Леной. В Гарду.
