История великобритании - Кеннет Морган (ред.)

Такой становилась Англия к началу правления Ганноверской династии. В этом отношении аферу Компании Южных морей лучше рассматривать не как финал постреволюционной эпохи Англии, а скорее как эффектную прелюдию к процветанию, вульгарности и торгашескому духу середины XVIII в. Театральная метафора здесь особенно уместна, если учесть, что тот период имеет особое значение в истории исполнительских видов искусства. В 1720-1730 гг. театральная сцена Лондона очень быстро разрасталась, росла и ее политическая роль. До тех пор пока суд не предпринял активных действий для получения в 1737 г. широких цензурных прав, театр служил форумом, наряду с печатью помогавшим развернуть критическую кампанию в отношении того общества, которое родилось во время и после аферы Компании Южных морей. Ничто не выразило этот критический настрой более действенно, чем «Опера нищего» Джона Гея (1728), имевшая большой успех. Неясно, действительно ли это произведение изначально создавалось как политическая сатира, но более важно здесь то, что, по мнению современников, «Опера нищего» таковой в самом деле была. Идея «балладной оперы» хорошо сочеталась с господствующим в то время интересом к иллюзорному и нереальному. Она со всей яркостью изображала двор Георга II как воровскую кухню; мораль правящего класса приравнивалась к морали лондонского дна. Генри Филдинг усилил эту тенденцию своим нелестным сравнением Джонатана Уайльда с сэром Робертом Уолполом. Этой же теме во многом посвящены «Дунсиада» Поупа, «Путешествия Гулливера» Свифта и «Крафтсмен» Болингброка – типичные произведения того замечательного десятилетия расцвета полемической сатиры. Многие ее элементы были уже хорошо известны: поиск убежища в классицизме, обращение к сельским ценностям, пасторальной идиллии и прежде всего непрестанная критика искусственного, интересующегося только деньгами, меркантильного мира начала XVIII в. В этом отношении литературные и журналистские обличения эры Уолпола могут рассматриваться как заключительный и яростный всплеск волны, набиравшей силу многие годы. Но они были явно недостаточными, если дело касалось поиска идей для будущего или конструктивного анализа альтернативных возможностей.

Когда публика на представлении оперы Гея видела в Мэчите сущность политики Уолпола, она ухватывала одну из самых значительных особенностей того периода – если не действительную, то кажущуюся тесную связь между политическим характером ганноверского режима и предполагаемыми болезнями современного общества. За некоторыми исключениями (одним из самых заметных был художник-карикатурист Уильям Хогарт, направлявший свою энергию главным образом на сатирическое изображение нравов), интеллектуальная и художественная элита Лондона проявляла удивительное единодушие в своем восприятии Уолпола в качестве главного злодея. Сложился характерный образ парвеню, норфолкского карьериста, обогатившегося благодаря систематической коррупции (в 1712 г. тори обвинили его в растрате) и поднявшегося на вершины власти благодаря полному отсутствию принципов и всецелой покорности перед господствующими при Дворе взглядами. До 1727 г. зять Уолпола лорд Тауншенд разделял вместе с ним как его влияние, так и непопулярность. Но смерть Георга I и восшествие на престол нового короля привели к тому, что Уолпол остался один под пристальным вниманием со стороны общества. С помощью ловкого манипулирования Георгом II и особенно королевой Каролиной Уолпол к 1730 г. оттеснил от власти всех своих соперников, включая Тауншенда. В результате он вскоре оказался один на таких высотах, которых не достигал никто со времен Дэнби в 70-х голах XVII в. Гегемония Уолпола с неизбежностью вызвала в отношении его личности дружный журналистский огонь со стороны Граб-стрит. Его называли Великаном, Английским колоссом, Человеком-горой. Кроме того, Уолпола изображали как истинного представителя политики обмана: Норфолкский ловкач, Раешник-савояр, Палинур-волшебник, Мерлин-колдун, Хозяин закулисья и т.п. Его мастерство в управлении раздражительным и непредсказуемым Георгом II, а также установленный им контроль над неуправляемым ранее Парламентом объявлялись в бесчисленных памфлетax и листках искусством настоящего политического фокусника.

С того времени истинной основой успеха Уолпола стало считаться искусное использование влияния и даже подкупа. Стабильность, которой отмечен тот период и которая отделяет его от политического хаоса предыдущих лет, с этой точки зрения представляется естественной кульминацией сил, работающих в пользу этого человека у власти. Усиление влияния правительства в результате войн и в особенности гигантская машина, созданная для управления новой финансовой системой, неизбежно привели к формированию новых патронатных отношений. Кроме того, огромное желание послереволюционных правительств добиться работоспособного большинства в Палате общин давало сильный стимул для использования такого патроната в целях управления Парламентом. Этим объясняется появление значительной по численности и более дисциплинированной «партии двора и казначейства», способной перекинуть мост через давнюю пропасть между монархией и Палатой общин и ознаменовавшей новую эру гармонии между исполнительной и законодательной властями. Это привлекательная теория, однако не все ее положения надежны, а выводы неизбежны. Используемые Уолполом принципы манипулирования отнюдь не отличались новизной. По крайней мере со времен Карла II они применялись сменявшими друг друга министрами для создания и поддержки значительной придворной партии в Палате общин. Непотизм и карьеризм, не говоря уже о широко распространенных проявлениях коррупции, отмечали время правления королевы Анны в той же степени, как и время правления ее наследников. Разумеется, в некотором смысле в мирные годы властвования Уолпола необходимость в масштабной системе патроната снизилась. Правда и то, что и Уолпол, и сменивший его Генри Пелэм были ловкими манипуляторами, сплотившими придворную партию в особенно эффективный инструмент контроля. Но для создания классической парламентской системы в Англии георгианской эпохи было необходимо нечто большее, чем простой патронат.

Это не ставит под сомнение неподражаемые личные таланты Уолпола. Как царедворец он несравненен. Его манипулирование королевой и (отчасти с помощью последней) королем являло собой непревзойденную смесь лести, умасливания и угроз, что ярко описано в мемуарах лорда Харви, имевшего достаточно возможностей наблюдать за всем этим в качестве близкого друга королевы. Но удачливые царедворцы также не были чем-то новым. Более удивительной выглядит комбинация талантов, позволившая Уолполу с таким же мастерством управлять членами Парламента. Его решение остаться в Палате общин после назначения на должность первого министра в данном отношении оказалось в определенной степени решающим. Если ранее министры традиционно перемещались в Палату лордов, то Уолпол счел необходимым остаться в нижней палате, в конечном счете контролирующей финансовые рычаги управления. Как оратор он был довольно груб (что не всегда являет собой недостаток), искусен и очень результативен. Его отличала выдающаяся способность оценивать и проводить в жизнь взгляды типичного сельского джентльмена. Но важнее всего была проводимая им политика, которая кардинально отличалась от узкопартийной программы его более старших коллег-вигов. Желание Уолпола избегать обострения застарелых конфликтов особенно ярко видно в его отношениях с Церковью. Акт о возмещении подтвердил свободу вероисповедания для диссентеров и даже в определенной степени их участие в управлении на местном уровне. Однако серьезные попытки разрушить принцип монополии Англиканской церкви не были предприняты, а отмена актов о присяге и корпорациях произошла только в следующем столетии. О масштабных изменениях в других сферах, таких, как корпорации, университеты, или, наконец, о переменах в самом Парламенте серьезные разговоры также не заводились. Новая политика вигов, направленная на мир с Францией, при Уолполе превратилась в политику мира со всеми, что позволило получить бесценное преимущество низкого налогообложения. В теории доминирование вигов оставалось таким же неоспоримым, как и прежде. На практике же Уолпол тонко трансформировал базу ганноверского режима. Политика принуждения уступила место политике консенсуса; стремление к установлению монопольной олигархии сменилось менее вызывающим, но в то же время более надежным стремлением к созданию правящей коалиции, открытой для тех, кто готов на словах выразить верность весьма размытым «принципам революции».

Даже без Уолпола ганноверский режим оказал бы в итоге важное влияние на характер проводимой политики. Даже если говорить только о коррупции, главной здесь была не новизна манипуляций Уолпола, а скорее масштаб системы патроната. До 1714 г. неуверенная или непоследовательная политика со стороны Двора делала чрезвычайно сложными расчеты как для выдвиженца-карьериста, так и для его патрона. И торговцам мандатами от небольших городов на вершине избирательной пирамиды, и скромным сборщикам акцизов или муниципальным советникам у ее основания было неясно, где располагаются источники наживы и власти. Неустойчивость партийной политики во времена правления королевы Анны в значительной мере определялась вызванными данным обстоятельством колебаниями. После 1715 г. эта проблема была разрешена более чем для целого поколения с помощью простого и важнейшего фактора общественной жизни. Как Георг I, так и Георг II отказывались назначать тори своими министрами, и, за исключением кратковременной широкой администрации 1743 г., создание которой было обусловлено неустойчивостью, вызванной падением Уолпола, партия тори на протяжении более чем сорока лет оставалась изолированной в политической пустыне. Парадоксальным образом эта опала обеспечила стабильность правительства. Тори при Дворе являлись в первую очередь придворными, хотя перспектива постоянного нахождения в стороне от власти и выгоды многим казалась невыносимой. Однако «виггизм» Уолпола был весьма нетребовательным, и многие выходцы из семей, ранее поддерживавших тори, без труда присягали его принципам. В первую очередь это утверждение верно по отношению к тем, кто в поисках выгоды или инстинктивно тяготел к придворной политике. К 30-м годам XVIII в. избирательные округа Корнуолла, в начале века поделенные между вигами и тори, стали надежным оплотом вигов. В Палате лордов лишь немногие пэры оставались верны своим соратникам-тори в Палате общин, несмотря на то что в 1712 г. под руководством Харлея тори получили в ней большинство. Изменение было не внезапным или ярким, но устойчивым и продолжительным, и множество важных политических имен XVIII столетия было вовлечено в этот процесс, включая семьи Питтов и Фоксов.