Николай Гоголь - Анри Труайя

Так Чичиков оправдывает покупку мертвых душ требованиями со стороны душ, еще не рожденных. Он ссылается на требования тех, кто еще не существует, чтобы приобрести тех, кто более не существует. Он сохраняет душевное равновесие, опираясь на небытие, на пустое место, на ложь. Но его достояние, хотя и основанное на небытии и предназначенное для небытия, оказывается совершенно реальным. Это – маленькое тепленькое местечко на краю бездны. Только и всего. Его честолюбивые мечты, это – мечты достопочтенного буржуа. Хороший дом, преданные слуги, нарядная одежда, красивый выезд, уважение соседей, благорасположение вышестоящих лиц… Главное, не следует видеть в нем гениального обманщика, опьяненного своим всемогуществом. Если он и плутует в игре, где на кону стоят жизнь и смерть, то прибыль он получит очень незначительную. Если он и проявляет необыкновенную изобретательность, то это для того, чтобы сколотить весьма заурядный капиталец.

К тому же сила искусства такова, что, как ни странно, образ Чичикова не вызывает отвращения у читателя. Следя за его похождениями, мы безотчетно желаем ему победы над его собеседниками, проявляющими неуверенность. Всякий раз, как он приобретает новую партию мертвых душ, мы радуемся вместе с ним его успеху. Как только на его дороге возникает препятствие, мы опасаемся, как бы его не разоблачили и не наказали. По правде говоря, хоть мы и осуждаем Чичикова, мы – на его стороне. И тому есть три причины.

Во-первых, приобретая мертвые души, хоть и за гроши, Чичиков не обкрадывает хозяев, поскольку крестьяне, о которых идет речь, покоятся на кладбище и от них нет никакого проку в хозяйстве. Более того, переводя их на имя Чичикова, помещики освобождаются от необходимости платить налоги за умерших крестьян. Пострадает одно только государство, поскольку Чичиков подаст список людей, которых уже нет в живых, в качестве гарантии крупного займа. Однако государство, это – нечто безличное, это – лицо безымянное. Никто не сможет осудить гоголевского героя от имени конкретной жертвы. Это можно сделать только во имя нравственного начала. Покупая то, что не существует реально, Чичиков наносит вред лишь тому, что не существует реально.

Во-вторых, как можно было бы упрекать Чичикова в том, что он покупает мертвые души в стране, где законы позволяют покупать души живые? Разве не является более преступным обрекать живых на рабство, чем переносить имена мертвых людей из одного списка в другой?

В-третьих, те ничтожные людишки, которых Чичиков просит одного за другим уступить ему мертвые души, настолько мало знакомы с нравственными началами, что Чичикова, по контрасту с ними, можно и извинить за его действия. Герой нашей книги может развиваться и благоденствовать только из-за глупости, вульгарности, самодовольства, лени обитателей этого губернского городка и его окрестностей.

Этот городок, разумеется, играет не простую роль. Для автора он символизирует Россию. А через Россию отображается и весь мир. В заметках к роману Гоголь пишет: «Город с его пересудами…»

Собеседники Гоголя, проходящие перед нами, представляют собой удивительную вереницу человеческих грехов и монстров, ими ослепленных. Подобно губернатору из «Ревизора», читатель внезапно видит перед собой лишь «свиные рыла» вместо лиц. Каждый из них носит говорящее имя, которое раскрывает его сущность и подчеркивает его экстравагантность. Так, по-русски фамилия слащавого медоточивого Манилова напоминает о соблазне, о прельщении. Фамилия Ноздрева, этого хвастуна, который ходит, задравши нос и презрительно выпятив нижнюю губу, происходит от русского слова «ноздря». Имя Собакевича, злого, как собака, образовано как раз от «собаки». Имя Коробочки, этой дубинноголовой старухи, которая так закрыта, что в нее не вложишь ничего нового, как раз коробочку и означает. Что же до Плюшкина, этого ужасного скряги, его имя происходит от русской плюшки, то есть булочки, лепешки. И действительно, если подумать, Плюшкин – не только человек, но и лепешка, сухая галета, точно так же, как Коробочка – и есть коробочка в женской одежде, Ноздрев – гигантская ноздря на двух ногах, а Собакевич – неуклюжая мощная собака с взъерошенной шерстью.

Из вышесказанного не следует делать вывод, что каждый из этих действующих лиц является ходячим воплощением одного какого-то греха: Манилов – бесплодной мечтательности, Ноздрев – плутовства, Собакевич – грубости, Коробочка – глупости, Плюшкин – скупости… Нет, создавая эти типажи, Гоголь сумел вложить в них столько жизни, что они не превратились в бестелесные аллегорические фигуры, а приобрели живые и сложные характеры настоящих людей. Плюшкин, это не скупец вообще, но конкретный человек, узнаваемый среди тысяч скупцов. Никто не спутает Ноздрева с каким-нибудь другим краснобаем. Коробочка тоже неповторима, хоть и является воплощением типично женской глупости. А второго Собакевича не найти, хоть он и является воплощением типично мужской неуклюжести. При этом всех их объединяет одна общая черта. Продавцы мертвых душ, они и сами являются мертвыми душами. Они разговаривают, ходят, спят, едят, как живые, но за этой обманчивой внешностью нет ни капли человеческого сознания. «Казалось, в этом теле совсем не было души», – пишет Гоголь о Собакевиче. Он мог бы это же сказать обо всех действующих лицах своей книги. И это замечание делает еще более ужасным контраст между духовной пустотой помещиков и их привилегированным положением владельцев человеческих жизней.

Первый, к кому приезжает Чичиков, это – Манилов, белокурый, слащавый, ленивый и несостоятельный до тошноты человека. Сердце его переполняет добродушие, он любит весь мир. Но странное безволие не дает ему и пальцем пошевелить. Предаваясь бесконечным размышлениям, он говорит себе, «как хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян». На его письменном столе лежит книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, «которую он постоянно читал вот уже два года». Ни о ком он не говорит дурного слова. Положа руку на сердце, он вздыхает: «Как было бы в самом деле хорошо, если бы жить эдак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь!» Но, когда Чичиков открывает ему цель своего визита, он роняет трубку на пол и разевает рот:

– «Как-с? Извините… я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово…

– Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии, как живые, – сказал Чичиков.