Пепел и пыль (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

Бен с остервенением закатывает рукава рубашки. Слежу за тем, как Нить Времени скользит по его предплечью и повисает на запястье.

— Не хочу говорить очевидную истину, но теперь у нас остался лишь вариант Эдзе, — напоминает Нина. — Разорвать Нити Христофа, раз уж помощи Авеля нам теперь ждать не придётся.

— Я не видела их у него на руках, — говорю я. — Наверное, тоже прячет их под одеждой.

— Есть предложение поймать его, раздеть и проверить, — сообщает Бен.

Мы с Ниной переглядываемся.

— Извращенец, — прыскаю я.

— Да мы все об этом подумали, просто только мне одному хватило смелости сказать это вслух!

— Должны быть и другие способы, — Нина чешет подбородок.

Я прикрываю один глаз, расфокусирую взгляд. Вот уже не Нина, а Никита скребёт свою щетину. Клоню подбородок к груди и вижу спущенную с плеча рыжую косу, принадлежащую Аполлинарии.

Я всегда хотела иметь длинные волосы, но у меня никогда не хватало терпения отрастить их.

— Какие? — Бен дёргает Нить у себя на запястье, растягивая её в разные стороны. Мне кажется, что вот-вот хрупкий на вид узелок развяжется, но я оставляю это беспокойство при себе. На сегодня раздражающих замечаний для нестабильного эмоционального состояния Бена уже достаточно. — Как ещё можно заставить его раздеться?

— Пока не знаю, но мы что-нибудь придумаем, — Нина глядит сначала на Бена, потом на меня, затем снова на Бена. — Мы ведь всегда что-нибудь придумывали. Нужно только немного времени.

— Не стоит сильно на него рассчитывать, — говорю я. — Чем скорее мы всё провернём, тем лучше, и никаких крайних сроков.

Ребята кивают, соглашаясь с моими словами. Но я вижу по их лицам, что ни у одного, ни у другой нет абсолютно никаких идей. А та, что зарождается в моей голове, слишком кардинальная, а потому я отметаю её ещё в зародыше.

Мы не будем никого убивать.

— Мы не убийцы, — вслух произношу я на опережение. — Это на случай, если кому-то из вас захочется убить Христофа.

— Он не почесался, когда кромсал всех направо и налево в свой коктейль-салат, — говорит Бен.

Злость в его голосе исчезла. Бен был так груб, когда я впервые огласила при нём своё отношение к Власу и Христофу, а теперь… Он наконец понял, спасибо Авелю.

— Тут скоро занятия будут, нам пора расходиться, — говорит Нина. — Не хочется, но придётся играть роли, чтобы нас не вычислили.

Бен тяжело вздыхает.

— Хорошо говорить той, кто здесь — инструктор защитников. — Бен вздрагивает всем телом, начиная от плеч и заканчивая ногами, словно кто-то запустил муравьёв ему за воротник. — А у меня в голове словно Ваня поселился.

И я снова это чувствую: тоску. Не по конкретно упомянутому человеку, а по всем, кого мы вынуждены были покинуть. Живы ли они в том настоящем? Справились ли с химерами? Или поселение, будучи полем боя, превратилось в братскую могилу, погребая под собой тех, кого я любила, и тех, с кем едва успела подружиться?

— Я… — начинаю я, но Нина обрывает меня:

— Да. Я тоже.

Мы связаны, и она, должно быть, чувствует, как мне стало паршиво. И Бен тоже: не просто так он потупил взгляд.

Больше никто ничего не говорит, и в повисшей паузе я только и слышу, что стук собственного сердца. В течение долгого времени оно билось в унисон с другими: сначала с Кирилловым и с Даниным, потом, когда первое, как мне казалось, остановилось, на его место пришло сердце Лии.

А сейчас я не чувствую даже братское, и это глухое одиночество камнем тянет меня ко дну.

За кого теперь держаться, чтобы остаться на плаву?

Глава 2

Нина стоит перед зеркалом, внимательно разглядывая своё отражение. По тому, как за полминуты её лицо меняет вот уже десятое выражение, я понимаю, что в на вид уверенном и довольном положением человеке таится не многим меньше моих сомнений.

И пусть мы все стараемся выглядеть так, словно ничто из происходящего нас не волнует, внутри, я уверена, не только у меня скручивает каждый орган, да ещё и с такой силой, что хочется лечь на землю, свернуться калачиком и больше уже никогда не вставать.

— Я не могу увидеть себя, — говорит Нина. Проводит пальцами по лицу, задерживаясь на подбородке и чуть приподнимая его вверх. — Вот, что меня бесит больше всего.

— Да, — соглашаюсь я. — Такое ощущение, что путаешь зеркало с чьим-то портретом.

Нина энергично кивает. Я щурюсь, фокусирую зрение; мгновение, и Нина уходит на второй план, уступая место Никите. Нина сказала, что ему тридцать пять, но выглядит он старше благодаря белёсым волосам. Когда Нина стягивает с себя пиджак, я вижу вздутые волны мышц, плотно обтягивающиеся тонкой тканью рубашки. Короткие пальцы, кожа на которых, что заметно даже на расстоянии, на суставах обрамлена мозолями, а на ямках между пальцев уже поджившими трещинами, быстро и ловко перебирают пуговицы, ослабляя давление воротника на шею.

— Зверь какой-то, — говорит Нина не без доли самодовольства. — Глянь на эти руки! Знаешь, сколько он жмёт от груди? Почти двести!

— Только не упоминай этого при Бене, он не переживёт…

— Чего не переживу?

Я оборачиваюсь. Бен замер, едва перешагнув порог комнаты. В его руках скрученным узлом переплетается одежда, кожаные ремни и брезентовый мешок. Я вспоминаю, что последний здесь используют вместо сумок, если нет необходимости носить с собой много вещей: повязывают одну верёвку на поясе, другую — перекидывают через плечо. Так мешок не будет мешать при активных движениях, вроде бега или драки.

— Где ты это достал? — спрашивает Нина, не отрывая взгляд от зеркала.

— Где взял, там уже нет, — отвечает Бен, позабыв про предыдущий свой вопрос. — У них здесь всё под запись, да ещё и вещами положено распоряжаться только миротворцам!

— Как и у нас, — напоминает Нина.

— Да, но у нас я подходил, и все такие: «О, Бен, братан, здорова! Чего тебе? Новые шмотки? Пожалуйста! Может, хочешь заценить крутой пояс, который придумали хранители? Да что там заценить, бери два!».

— А сейчас тебе не дали? — предполагаю я.

— А сейчас тебе не дали, — передразнивает он писклявым голосом. — Мне не то, чтобы не дали, меня развернули, как школьника перед баром, и сказали, что на получение одежды и прочей ерунды нужна расписка куратора или инструктора!

— Так чего не вернулся? Я бы начирикала что-нибудь, — говорит Нина, разворачиваясь. — Вроде того, что нужна одежда для задания, или кто-то из новичков обмочился, когда увидел оружие… Кстати, по воспоминаниям Никиты говорю — такое было.

Бен проходит и кидает вещи на пустующую кровать напротив той, на которой сижу я. Жилых комнат в штабе очень мало, и все они принадлежат тем, кто, независимо от звания, ранга, возраста, пола и любого другого критерия, по каким-либо причинам не имеет своего дома или не может временно там проживать.

Странно, что двадцатитрёхлетний Алексей, молодой, красивый, умный и явно очень добрый и любящий, относится к этому числу людей.

А что до Бена, так он, явно удивлённый логичностью Нининого предложения и собственной тупостью, лишь разводит руками и предпочитает ничего на это не отвечать.

— В общем, я это стащил. Правда, в коридоре столкнулся с поварихой и чуть сам себя не выдал. — Бен замолкает, чтобы стукнуть себя по лбу. — Размазня этот Алексей! — Он скользит рукой к шее, затем к груди. — Меня чуть не стошнило, пока я лихорадочно пытался придумать себе оправдание.

— Это называется совестью, — говорю я.

— Как бы не называлось, это жалко и отвратительно.

Бен шумно сглатывает, трёт глаза. Выглядит так по-детски расстроенным.

Я концентрируюсь на Алексее. Он старше Бена, и хотя их разница в возрасте не такая уж и большая, даже взгляд его зелёных глаз пронизан более глубокой моралью. Этот человек не столько считает года, сколько на самом деле мудр по жизни.

— Так, малышня, отставить разговоры, давайте собираться, — выдыхает Нина. Она глядит на пиджак, брошенный на железную спинку кровати, и недовольно морщится. Когда Нина поднимает взгляд на меня, я делаю попытку подбадривающе ей улыбнуться. И тогда она говорит: — В гостях, конечно, хорошо, но дома всё-таки лучше.