Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман

– Но я бы и не отдал в печать статью, основанную на ложных сведениях, – напомнил себе Давид, – надо соблюдать научную этику… – тем не менее, порядок оставался порядком. Покинув палату 880, он предложил аспирантке:

– Давайте выпьем кофе. Я хочу заняться операцией, не откладывая. Вы будете мне ассистировать… – Светлана Алишеровна зарделась:

– Это огромная честь, Давид Самойлович, но у меня мало опыта в психиатрической хирургии… – обосновавшись в ординаторской, Давид велел принести кофейник:

– Заодно вы и наберетесь опыта… – он раскурил сигару, – я хочу в будущем передать вам психиатрическое отделение. Не сейчас, разумеется, а когда вы подготовите и защитите диссертацию. Материала у нас много, отличное поле деятельности для пытливого ученого… – Светлана Алишеровна листала бумаги:

– То есть она бежала с места ареста, скрывалась, бродяжничала… – Давид кивнул:

– Все из-за фуги. Отсюда и ее соматические заболевания, то есть травмы… – папка изящным образом объясняла отсутствие зубов, ожоги и переломанные пальцы. Он вспомнил о распоряжении товарища Котова:

– Комитет дает карт-бланш, на любые опыты с ней. Но трансплантацию органов здесь делать некому… – Давид погладил бороду, – надо подумать, как быть дальше. В любом случае, сначала она должна пережить вмешательство и послеоперационный период… – профессор Кардозо совсем не был уверен в благополучном исходе своего предприятия:

– Никто, никогда не пересаживал мозг, то есть его доли. Разговоры об этом остаются научной фантастикой. Даже если я преуспею, никто, кроме здешних коллег, ничего не узнает… – весь персонал института подписывал обязательства о неразглашении военной тайны:

– Кстати говоря, – небрежно заметил Давид, – товарищ Котов вам должен был объяснить. Наше учреждение считается военным. Вы получите звание старшего лейтенанта, соответствующую прибавку к зарплате. Отдыхать мы ездим в закрытые санатории, но многие коллеги проводят отпуск на острове. У нас курортный климат, – Давид рассмеялся, – я сам старый анахорет и предпочитаю сидеть в лаборатории, вместо Ялты или Кисловодска… – Светлана Алишеровна горячо сказала:

– Вы вовсе не стары, Давид Самойлович… – девушка смутилась:

– Простите, я не должна была… – он допил кофе:

– Мне почти пятьдесят, Светлана Алишеровна. По сравнению с вашей юностью, – Давид вздохнул, – я древняя развалина… – по лицу девушки он видел, что предполагаемая связь случится легко:

– Как и со остальными, – он забрал у девушки папку, – она готова прямо сейчас раздвинуть ноги. Она, наверняка, девственница… – девушки в Советском Союзе, к удовольствию Давида, не разменивались на случайные связи, – я стану для нее первым мужчиной и всему ее обучу. Вообще, именно так и должно все происходить… – он подумал о дочери:

– Она выросла верующей католичкой. У нее строгие нравственные правила, она не уляжется под первого встречного. Работает она, судя по всему, плодотворно… – прошлым летом, доставив на остров Циону, товарищ Котов привез ему экземпляры бельгийских и французских научных журналов:

– Доктор Маргарита Кардозо, старший ординатор городского госпиталя, Леопольдвиль, – с удовлетворением прочел Давид, – девочка молодец, пошла по моим стопам. Она упорная, в меня, хотя Элиза тоже была упрямицей… – дочь успела опубликовать три статьи о сонной болезни. Давиду понравился ее слог:

– Бойко пишет, это у нее от Элизы. Но смысл в статьях тоже есть, девочка вырастет в хорошего врача. Надеюсь, что она не останется обыкновенным доктором, а пойдет по академической стезе, защитит диссертацию. Может быть, и лучше, что я здесь… – Давид не сомневался, что, вернись он в Европу, он получил бы Нобелевскую премию, – иначе ее бы обвинили в использовании авторитета отца, для ее научной карьеры… – о Нобелевке Давид не жалел:

– В деньгах я недостатка не испытываю, – говорил он себе, – и здесь их не на что тратить. Все доставляется по каталогу, путевки мы покупаем со скидкой. Почет и слава… – он зевал, – что толку, когда за каждым углом меня может поджидать доморощенный мститель, вроде доктора Гольдберга. Пятнадцать лет прошло с конца войны, но такие, как он, никогда не успокаиваются. Я обойдусь без Нобелевки, но проживу подольше, перевалю за сто лет… – Давид интересовался опытами по продлению человеческой жизни:

– Операции покойного доктора Воронова, по пересадке желез обезьяны человеку, чистое шарлатанство, – сказал он товарищу Котову, за летним обедом, – но кое в чем он был прав. Путь к долголетию лежит через нашу гормональную систему… – на досуге, которого, впрочем, не хватало, Давид начал кое-какие исследования:

– Таблетка молодости, – хмыкнул он, – Политбюро выстроится ко мне в очередь. В книге, что мне привез Котов, профессор тоже пытался добиться омоложения человека, только хирургическим образом…

Давид обычно не тратил время на художественную литературу, но отпечатанная на машинке повесть ему понравилась. По словам куратора, книга никогда не издавалась в СССР:

– Котов назвал меня профессором Преображенским, – усмехнулся Давид, – а я ответил, что опыты по скрещиванию человека с обезьяной, или превращение человека в собаку, просто бред. Однако стоит подумать о дальнейших операциях для Ционы, если она выживет и оправится. Потом ей надо сделать стерилизацию, а остальное в моих руках, у меня есть свобода действий… – Давид что-то записал себе в блокнот. Взглянув на Светлану Алишеровну, он понял, что девушка все это время боялась пошевелиться:

– Допивайте кофе, – велел Давид, – можно было это сделать и раньше… – она благоговейно отозвалась:

– Вы думали, профессор, я не хотела вам мешать… – он хмыкнул:

– Когда я не оперирую и не сплю, я думаю, Светлана Алишеровна. Хотелось бы, чтобы окружающие не мешали мыслям, – он развел руками, – но я привык, и не обращаю внимания. Я одинок… – аспирантка часто задышала, – живу отшельником. Дома я только и делаю, что думаю… – он понимал, что аспирантка захочет, что называется, свить гнездо:

– Кому не захочется, – Давид поднялся, – я Герой Социалистического Труда, орденоносец, директор крупного института, и, в конце концов, великий ученый… – по расчетам Давида, товарищ Котов должен был покинуть палату Ционы:

– Ничего он от нее не добьется, она замкнулась в себе, то есть симулирует депрессию. Она бы сбежала отсюда, если могла… – Циону держали в смирительной рубашке, на тюремного образца койке. Ухаживал за ней лично Давид. Аспирантка робко сказала:

– То есть вы считаете, что она еще в фуге… – Давид отозвался:

– Фармакологические средства не помогли. Когда обнаружились ее множественные личности, я начал сеансы психотерапии, но все завершилось классическим случаем трансфера… – видя недоумение аспирантки, он объяснил:

– Переноса чувств пациента на лечащего врача. До войны Фрейд и Лакан писали о феномене. Их книги есть у нас в библиотеке, советую ознакомиться… – Светлана Алишеровна одернула накрахмаленный халат:

– Спасибо. То есть пациентка в вас влюбилась… – Давид покачал головой:

– Разумеется. Но и это еще не все. Она считает, что вышла за меня замуж… – большие часы пробили полдень. Он поднялся: «Нам пора».

Изящная, смуглая рука повернула рычажок. В лицо Ционе ударил яркий свет ламп. Голова была мутной, в ушах шумело. Она постаралась пошевелиться:

– С меня не сняли смирительную рубашку. Проклятый Давид, он всегда выслуживался перед хозяевами. Нацисты, коммунисты, ему все равно. Правильно говорил товарищ Котов… – сухие губы усмехнулись, – он своих детей не пожалеет, не только меня…

Циона с трудом вспомнила, что полукровка, несколько дней назад представившаяся ее лечащим врачом, сделала ей какой-то укол:

– Кажется, успокоительный… – она обвела глазами голую комнату, – зачем меня сюда привезли, что это за палата… – после укола она впала в забытье. Очнулась Циона, когда казашка и Давид перекладывали ее с койки на каталку:

– С каталки тоже было не соскочить, не убежать, они меня привязали ремнями. Да и куда бежать? Меня сразу найдут и расстреляют… – Циона устало закрыла глаза:

– Генкина убежала. Или она была вовсе не Генкина? Все равно, какая разница? Она была сильнее меня. Она украла нашего мальчика. Наверняка, он мертв. Сын мертв, но Фрида жива… – на допросах Циона ничего не говорила о дочери:

– Я выдала Максимилиана… – глаза