Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях - Сильвио Пеллико

В монастырской школе на Торрерском холме посетителей принимали по вторникам. Льгота этого дня простиралась и на вечер, когда воспитанницам разрешалось гулять целый час по саду и беседовать между собой. Не нужно забывать, что в монастырях всякие разговоры считаются послаблением плоти и разрешаются лишь в известное время.

— Эти прогулки весьма полезны, — заметила однажды настоятельница Эвазио Мону, который состоял одним из светских директоров школы. — Легче следить, с кем у кого завязывается дружба.

Но мать-настоятельница, подобно многим чересчур хитрым особам, сильно ошибалась. Дружба между школьными подругами — это трость, колеблемая ветром, и из всего посева дадут ростки два-три зерна, да и то где-нибудь на укромной почве.

Однажды Хуанита гуляла с одной из подруг по саду, с нетерпением дожидаясь, когда на колокольне церкви св. Фернанда пробьет семь часов. Хуанита уже посвятила свою подругу в тайну шоколада, который должен явиться через отверстие в стене.

Сад при школе был довольно большой и тянулся вниз по склону холма. В нем было много фруктовых деревьев и кипарисов. В самом дальнем конце его, где находилось отверстие в стене, росла небольшая ореховая рощица, в которой неумолчно пели соловьи.

— Теперь уже около семи, пойдем потихоньку вот к тем деревьям, — сказала Хуанита.

Обе оглядывались с любопытством. В саду были только две монахини, важно прогуливавшиеся рядом и время от времени любовно поглядывавшие на своих веселых питомиц. Хуаните и ее подруге, как старшим, были предоставлены некоторые привилегии, и они могли гулять отдельно. К тому же у них не было наследников, а это обстоятельство заставляет относиться к людям иначе даже в монастыре, двери которого, казалось, должны запираться для всяких житейских дел.

Хуанита поручила своей подруге стоять на страже, а сама быстро побежала между деревьями. Отыскав отверстие, она засучила рукав и просунула в него руку. Эта рука, шаловливо перебирая пальцами, выставилась из цветов и зелени как раз около серьезного лица Марко. Он исполнил то, о чем они условились. С веселым смехом Хуанита быстро отдернула руку.

— Марко, — сказала она, — свертки не должны быть велики, иначе они не пройдут в отверстие.

— Я нарочно велел сделать их маленькими.

Но она, казалось, уже забыла о шоколаде: ее рука не появлялась.

— Я хочу поглядеть через это отверстие, — послышался ее голос, — я вижу что-то черное. А, теперь понимаю. Это твоя лошадь. Ты ведь верхом. Это арабская лошадь? Пожалуйста, подведи ее поближе к стене, чтобы я могла ее погладить.

И ее рука опять выставилась из цветов и гладила воздух.

— Желала бы я знать, узнает ли она мою руку? О, Марко, неужели никто не возьмет меня отсюда? Я терпеть не могу этого места. К тому же я и боюсь. Мне отчего-то страшно, Марко, и я сама не знаю, отчего. Все было хорошо, пока папа был жив. Я чувствовала, что в один прекрасный день он приедет и возьмет меня к себе, и все это пройдет.

— Что «все это»? — спросил Марко из-за стены.

— О, я не знаю. Это какой-то гнет, какая-то тайна, которую я не могу определить. Я не трусиха, ты это знаешь, но временами мне делается страшно, и я чувствую себя одинокой на свете. Есть еще, конечно, Леон. Но ведь ты знаешь, что он такое.

— Да, знаю.

— Как ты думаешь, Марко, можно ли остаться в миру и спастись.

— Конечно.

— А как об этом думает дядя Рамон?

— Так же.

— Какие хлопоты с этой душой! По крайней мере, с моей. Мне не позволяют говорить ни о чем другом.

— Почему же? — спросил Марко.

Он всегда терпеливо искал случая помочь и любил говорить о делах, в которые он мог немедленно вмешаться.

— Вероятно, потому, что я порочнее других. Все утверждают, что я только тогда могу спасти свою душу, когда сделаюсь монахиней.

— А тебе это не хочется?

— Мне этого никогда не хотелось. Жизнь, которую ведут монахини, кажется мне безмятежной, а все-таки нельзя отогнать от себя мирские призраки. Когда я выхожу отсюда, как, например, было в прошлое воскресенье, и вижу магазины, дядю Рамона, тебя, тогда монастырь мне становится противен. Вот теперь я глажу нежную морду твоей арабской лошади и чувствую, что я не могу быть монахиней. Я чувствую, что я должна быть в миру, должна завести себе лошадей и собак, летать по горам, а все остальное предоставить милосердию Божию.

Марко не отвечал. Опять в отверстии показалась рука.

— Где ты? — спросил голос Хуаниты. — Отчего ты не отвечаешь?

Марко взял ее за руку.

— Ты все раздумываешь, — смеясь, сказала она, — я знаю. Я видела, как ты раздумываешь, там, на берегу Волка, когда форель не хотела подниматься из воды и ты соображал, как лучше ее вытащить. О чем ты думаешь?

— О тебе.

— Ого! — засмеялась она. — Не следует относиться к моим словам так серьезно. Все, знаешь, со мной очень любезны, и я чувствую себя здесь хорошо. По крайней мере, мне так кажется. Где же шоколад? Пожалуй, ты съел его сам по дороге, — ты и твоя лошадь. Я всегда говорила, что вы один другого стоите, не правда ли?

В ответ он вложил ей в руку небольшой пакет, перевязанный ленточкой.

— Спасибо. Ты очень добр, Марко. Ты не говоришь, а делаешь. Что лучше?

— Я возьму тебя отсюда, если ты хочешь, — сказал Марко.

— Каким же образом?

И в ее голосе послышалось что-то звенящее.

— Неужели это действительно возможно? Скажи, каким же образом?

— Нет, этого я тебе не скажу, по крайней мере теперь. Но я могу это сделать, если тебе грозит превращение в монахиню помимо твоей воли.

— Каким же образом? — уже серьезно спросила она.

— Этого я тебе не скажу, пока не наступит время. Это секрет, а ты, пожалуй, и выдашь его на исповеди.

— Да, пожалуй, — согласилась Хуанита, — пожалуй, ты прав. Но ты придешь опять в следующий вторник?

— Да, непременно.

— Вот кстати. Чуть было не забыла. Я написала тебе письмо, на случай если бы нам не удалось поговорить. Где оно у меня? Вот, в кармане. Хочешь, я тебе его дам.

— Давай, давай.

Марко попробовал просунуть свою руку в отверстие, но это ему не удалось.

— Ага, — рассмеялась Хуанита, — я в лучшем положении, чем ты.

Марко тихо улыбнулся.

— Уезжай! Уезжай скорее! — вдруг испуганно зашептала Хуанита. — Милагрос зовет меня. Кто-то идет. Да, это сестра Тереза. И еще кто-то с ней. Синьор Мон. Это страшный человек. Он видит все… Марко, уезжай.

Марко не стал ждать. Письмо было уже в его руках. Он галопом взлетел на холм и пустил лошадь прямо в канал. Поднялся целый фонтан брызг, и лошадь быстро выбралась на противоположный берег.

Ехать каким-либо другим путем значило подвергать себя опасности быть замеченным из сада. А ведь в этом саду был Эвазио Мон!

И сестра Тереза, и Мон видели, как Хуанита вышла из-за деревьев и присоединилась к своей подруге, но, по-видимому, не обратили на это внимания.

— Кстати, — сказал Мон, — мы дошли до самого конца сада. Нельзя ли мне сократить свой путь и выйти через калитку, которая находится в конце сада.

— Через эту калитку никто не ходит, — отвечала сестра Тереза, — да и вряд ли желательно к ночи идти этим путем.

— О, меня никто не тронет. Я человек бедный, — с любезной улыбкой возразил Мон, — ключ от калитки с вами?

Сестра Тереза посмотрела на связку ключей, висевших у нее на поясе.

— К сожалению, нет. Я сейчас пошлю за ним.

И она подозвала жестом одну из монахинь, которая, казалось, смотрела совсем в другую сторону и тем не менее сразу заметила жест начальницы.

Когда принесли ключ, Мон с улыбкой смотрел через невысокую стену сада, рыская глазами за узкой тропинкой, которая вилась среди выжженных полей прямо к реке.

— Было бы, пожалуй, благоразумнее иметь этот ключ при себе, на случай надобности, — мягко заметил он.

— Я так и буду делать с этого дня, — виновато отвечала сестра Тереза. Первая добродетель монахини — повиноваться, и нет такого женского монастыря, который не находился бы под прямым и безусловным контролем мужчины, будь он простой священник, или, в исключительном случае, сам папа.

Через несколько минут в руках сестры Терезы очутилась вторая связка ключей. Она стала внимательно их рассматривать.

— Не знаю уж, который из них от калитки, — сказала она, перебирая ключи, — ведь он употребляется очень редко.

Мон бросил на нее острый взгляд. Однако губы продолжали улыбаться по-прежнему.

— Дайте их мне, — сказал он, — это ключи от буфетов, а не от калитки. Среди этих ключей только два дверных.

Он взял ключи и пошел вперед прямо к калитке, которая была скрыта за ореховым кустарником. Пока он проходил под их ветками, со всех сторон громко заливались соловьи. Хуанита, спешившая домой по другой дорожке, вдруг остановилась и стала с беспокойством оглядываться назад.