Том 27. Статьи, речи, приветствия 1933-1936 - Максим Горький

Киплинга — сказки о животных.

Сетон-Томпсона — рассказы о них же.

Крылова — избранные басни.

Ершова — «Конёк-Горбунок».

Пушкина — «О попе и Балде», «О царе Салтане», «О рыбаке и рыбке» — эта сказка требует послесловия, которое говорило бы о различии эгоистической жадности и неукротимого стремления людей к лучшим условиям жизни.

Андерсена — избранные сказки.

Сказки о «Синдбаде-Мореходе» и «Лампе Аладина» из Шехерезады.

Вера Инбер — стихи «Сороконожки» и другие.

Чуковский.

Маршак.

Геологический очерк истории земли, процесс образования плодородных почв.

Книжка о чудесах сказок и чудесах разума, организованного наукой. Ковёр-самолёт и аэроплан, злой дух, запечатанный в сосуде царём Соломоном, и паровой — газовый — электрический двигатель, огненный змей и пойманная молния, сапоги-скороходы и автомобиль и т. д. Показать историю развития мысли от фантазии до воплощения фантазии в полезную людям реальность. Обязательно указать на медленность работы мысли и объяснить политическую — классовую — причину этой медлительности.

Чем обязаны люди наукам — физике и химии?

На темы этого рода отлично мог бы писать Перельман, автор серии «Занимательная физика» и пр.

Географический очерк Союза Советов.

Географические очерки главнейших государств Европы и Америки, по типу очерков Водовозовой.

Иенсен. «Ледник».

Рони. «Огонь», «Вамирех». И ещё — очерк первобытной культуры, богато иллюстрированный.

Очерки по истории Египта, Греции, Рима.

Очерк по истории быта Европы до Возрождения.

Возрождение.

Исторический очерк главнейших путешествий, их цели и достижения.

Записки Берналя Диаза, солдата Кортеца, завоевателя Мексики, дадут прекрасную иллюстрацию целей путешественников-разведчиков.

История крестьянских войн.

Книжка о возникновении рабства.

Бичер-Стоу. «Хижина дяди Тома».

О формализме

В странах классового, иерархического строя свирепствует фашизм, который, по сути его, является организацией отбора наиболее гнусных мерзавцев и подлецов для порабощения всех остальных людей, для воспитания их домашними животными капиталистов.

В странах классовой структуры власть находится в руках вышеназванных мерзавцев и подлецов, которые озабочены расширением и укреплением наглого и откровенного деспотизма, небывалого по бесчеловечию порабощения трудового народа. Термины «подлецы» и «мерзавцы» я употребляю только потому, что не нахожу более сильных.

Приблизительно 500 лет буржуазия проповедовала гуманизм, говорила и писала о необходимости воспитывать в людях чувства добрые: терпения, кротости, любви к ближнему и т. д. Ныне весь этот мармелад совершенно вышел из употребления, забракован и заменён простейшей формой укрощения строптивых: строптивым рубят головы топором. Это, конечно, наилучшая форма лишения человека способности честно мыслить.

Так называемое международное право, которое едва ли вообще когда-нибудь существовало, ныне совершенно уничтожено. Итальянский фашизм устанавливает рекорды бесчеловечья, разрушая бомбами лазареты «Красного Креста», добивая раненых, уничтожая медицинский персонал, отравляя мирное население газами, отравляя ядом скот, землю, воду, растительность. Фашизм немецкий усердно готовится к такой же радикальной деятельности; говорят, он изобрёл яд, сила которого действует на протяжении нескольких лет, то есть земля, отравленная этим ядом, теряет способность плодородия лет на пять, чем вполне обеспечивается населению смерть от голода. Мальтусы, мальтузианцы и Уэллсы должны быть довольны: найдено легко применимое средство сокращения населения. О необходимости полного уничтожения некоторых рас и племён ещё не говорят, но кое-что по этой линии безумия уже начали делать.

Очень хорошо человеку обладать истиной, которая снимала бы с него ответственность за его поведение. Очень удобно верить в бытие божие, ибо христианская церковь учит: бог есть истина единая во веки веков, в нём же вся сила и мудрость, и без воли его даже волос не падёт с главы человечьей. Стало быть: что бы я ни сделал — так угодно богу, руководителю воли моей, а я — ни при чём и не ответственен даже и тогда, когда на моих глазах волосы человека отделяют топором вместе с головой его, отделяют только за то, что оный человек мыслит не так же, как мыслю я. Я могу жить спокойно и равнодушно, посвящая силы мои сочинению стихов среднего качества и романов среднего качества. В свободное от этих занятий время рассуждаю о значении формы, о формализме и прочих вопросах, имеющих некоторое отношение к моей профессии сочинителя.

Вопрос о форме — старый вопрос. Он интересует не только литераторов, — немецкие фашисты, стремясь к полной независимости форм выявления садизма, отвергли революционную гильотину, заменив её топором мясника. Всё в нашем мире так или иначе оформлено и оформливается.

На это обратил внимание ещё старичок Платон, основоположник философии идеализма, живший приблизительно за 2366 лет до наших дней. Известно, что он учил, что форма — единственная и действующая сила, что реально существует только она, и все реальности — явления природы, предметы, созданные трудом человека, — и вообще вся материя служит только для того, чтоб наполнять форму. По Платону выходит, что форма есть совершенная идея всего сущего, и если бы не существовала идея формы, так ничего бы и не было; во вселенной носились бы незримо и неощутимо только идеи планет, солнц, ласточек, облаков, орлов. Клопов, тараканов и вообще паразитов — не было бы, ибо неряшливый культиватор оных — человек — существовал бы тоже неощутимо и незримо. Существует литератор, а пальцем дотронуться до него — невозможно. Разумеется — это очень удобно для него.

Идеалистическое миропонимание не всеми легко усвояется, поэтому о значении формы спорят две тысячи триста шестьдесят шесть лет, вплоть до марта 1936 года. В литературе вопрос формы — вопрос эстетики, вопрос о красоте. Для Гегеля, как и для Платона, красота — выражение идеи. В области права формализм выражается предпочтением буквы закона смыслу его. В эстетике — учении о красоте — формалисты утверждают, что красота сводится и выражается в гармоничном сочетании звуков, красок, линий, которые приятны зрению и слуху сами по себе, как таковые, и независимо от того, что выражается посредством их.

Соотношение линий в архитектуре, игра линий в орнаменте, сочетание красок в материях нашего платья, стройность, изящество, удобство форм посуды и различных предметов домашнего обихода иногда так же великолепны и прекрасны, как прекрасна мелодия в музыке. В литературе излишняя орнаментика и детализация неизбежно ведут к затемнению смысла фактов и образов. Желающие убедиться в этом пусть попробуют читать Екклезиаста, Шекспира, Пушкина, Толстого, Флобера одновременно с Марселем Прустом, Джойсом, Дос-Пассосом и различными Хемингуэями.

Формализм как «манера», как «литературный приём» чаще всего служит для прикрытия пустоты или нищеты души. Человеку хочется говорить с людьми, но сказать ему нечего, и утомительно, многословно, хотя иногда и красивыми, ловко подобранными словами, он говорит обо всём, что видит, но чего не может, не хочет или боится понять. Формализмом пользуются из страха пред простым, ясным, а иногда и грубым словом, страшась ответственности за это слово. Некоторые авторы пользуются формализмом как средством одеть свои мысли так, чтоб не сразу было ясно их уродливо враждебное отношение к действительности, их намерение исказить смысл фактов и явлений. Но это относится уже не к искусству слова, а к искусству жульничества.

Спор всегда надобно начинать с точного определения понятия или предмета, о коем спорим. Точные определения — дело весьма трудное, если не брать определения эти в их историческом развитии. История — единственное зеркало, которое несколько помогает человеку видеть самого себя издали, с того места, где у него когда-то болтался видимый и ощутимый хвост и где теперь — вероятно, в затылочной части черепа — невидимо существует тоже некий хвостик, взращённый усилиями церкви и отечества, то есть класса. В глубокой древности, когда человек начал мыслить, он мыслил технологически, то есть опираясь исключительно и только на свой трудовой опыт. Технология — это логика фактов, создаваемых трудовой деятельностью людей, идеология — логика идей, то есть логика смыслов, извлечённых из фактов, — смыслов, которые предуказуют пути, приёмы и формы творчества новых фактов. Мышление было диалектично в самом начале своём и не могло не быть материалистическим. Люди пили воду, черпая её горстью, это — неудобно. Люди стали делать чаши из древесной коры, дерева, глины, металла, стекла. Небеса нашли похожими на чашу после того, как чаша была на земле сделана. Нельзя указать ни одного отвлечённого понятия, основой коего не служила бы реальность.