Московские коллекционеры - Наталия Юрьевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В число обязанностей нового сотрудника, помимо прочего, входило рассмотрение поступавших в галерею предложений о покупке художественных произведений — и по почте, и устно. Учитывая страсть Черногубова к собирательству, Илья Семенович боялся, что тот не сумеет устоять перед соблазном, и взял с Николая Николаевича слово: русских картин и скульптур не покупать (и не продавать), за исключением тех, в которых Галерея не будет заинтересована (на картины иностранных мастеров и предметы прикладного искусства ограничение не распространялось). Данное своему благодетелю обещание Черногубов сдержал. Но служебное положение постоянно использовал «в личных целях», поскольку покупал далеко не всегда только для себя (иначе говоря, посредничал в сделках), благо знал всех и все знали его. «Его кабинет вечно был полон всякого интересного люда, приходившего сюда после осмотра галереи покурить, потолковать и послушать злого острослова Николая Николаевича», — вспоминал И. Э. Грабарь.
Особенно любил Черногубов ампирную мебель и бронзу. Еще он «болел» иконами, которые обходились ему относительно дешево: время от времени он позволял себе покупать небольшие доски новгородского и раннемосковского письма. Мода на иконы еще не началась, на рынке они ценились невысоко, за исключением разве что строгановских, миниатюрного письма, особенно подписных, за которые сам Павел Михайлович Третьяков уже платил десятки тысяч.
Черногубов не скрывал, что впервые увидел и открыл русскую икону благодаря Виктору Михайловичу Васнецову, вернее, его коллекции. При этом о самом Васнецове как о художнике Черногубов отзывался крайне нелестно, называл «живописцем немецкого склада», считая, что при всем «рвении к национальному истоку» в работах на религиозные темы традициям древнерусского искусства он совершенно чужд, поскольку дух древней живописи они с Нестеровым понимают «очень внешне и прямо даже ложно». То, что Васнецов собирал древние иконы, неудивительно: все-таки вырос в семье священника, учился в духовной семинарии. Собирал он их не только как благочестивый прихожанин, но и как художник — качества иконы были отменного: увидевший в 1902 году его небольшую коллекцию Игорь Грабарь был просто восхищен. Остроухов увлечение Васнецова иконой считал блажью, не раз уговаривал с ней покончить и перейти на картины. А вот Черногубов очень даже разделял и, будучи человеком проницательным, сразу догадался «о художественном открытии, какое вместе с познанием иконы ожидало русских любителей и историков искусства». Павел Муратов, которому принадлежат эти строки, одну из своих статей так и озаглавил: «Открытия древнего русского искусства». Спустя несколько лет Остроухов назовет древнюю русскую икону одним из высочайших достижений человеческого духа и соберет лучшую коллекцию. За это его назовут «Колумбом русской живописи».
Несколько мемуаристов почти слово в слово описывают исторический ноябрьский вечер, которым Черногубов появился в Трубниковском с большой, написанной на белом фоне, сияющей красками иконой. Остроухов был сражен «невиданной красотой» «Ильи Пророка». Ничего подобного ему видеть не приходилось: собиратели-старообрядцы отдавали предпочтение многочастным строгановским иконам миниатюрного письма, а незаписанные новгородские иконы попадались крайне редко. Иконы иного «вкуса» Илья Семенович в общем-то знал и вообще неплохо ориентировался в древнерусском искусстве, поскольку входил в Абрамцевский кружок, славившийся своим интересом к памятникам русской старины. Полученные в окружении Мамонтовых знания, несомненно, помогли ему наблюдать за реставрацией «Троицы» Андрея Рублева. Именно по совету Остроухова собор монахов Троице-Сергиевой лавры поручил первую реставрацию легендарной иконы иконописцу В. П. Гурьянову (окончательно раскроют «Троицу» только в 1918 году). Выбранный в 1905 году членом Московского археологического общества, Остроухов входил в Комиссию по реставрации Успенского собора Московского Кремля, где курировал расчистку фресок. Не забудем также, что при его непосредственном участии в галерее была устроена экспозиция икон, собранных П. М. Третьяковым. Шестьдесят две иконы, которые Павел Михайлович завещал присоединить к основному собранию и выставить для обозрения, поместили в витрины, напоминавшие резные иконостасы-киоты, сделанные в Абрамцевской мастерской Е. Г. Мамонтовой по рисункам Виктора Васнецова. Это и была первая полноценная экспозиция древнерусской живописи в отечественном музее.
С того самого вечера, когда Черногубов принес в Трубниковский «Илью Пророка», Остроухов в одно мгновение превратился из отрицателя иконы в ее ревностного пропагандиста. Поняв, что русская икона по своему художественному значению ничем не уступает итальянской живописи Треченто или Кватроченто, он словно обрел второе дыхание. Илья Семенович сам признавался, что первое время ни о чем ином, кроме икон, не мог даже и думать. Его кипучая умственная энергия нашла себе новое применение.
«Все гениальное просто: необходимо быть человеком широко образованным и при этом любознательным, обладающим вкусом, интуицией, даром предвидения и огромным жизненным опытом. И тогда, раньше других уловив тенденции времени, можно начать собирать нечто незаметное для глаз современников, еще „лежащее под ногами“ и потому сравнительно доступное. Очень скоро (главное, успеть до этого времени составить серьезное собрание) уникальность и историческую значимость того, что собираешь ты, осознают другие. Искусствоведы станут изучать эту тему, найти качественный предмет станет сложно, а цены устремятся вверх». Этот пассаж посвящен отнюдь не Остроухову, а современному коллекционеру Александру Добровинскому (открывшему феномен советского Палеха и Мстёры, именуемого с его легкой руки «Агитлаком»). Слишком уж хорошо сформулировал собиратель Александр Кроник суть коллекционерского дара: заметить, оценить и заразить окружающих.
Благодаря иконам Остроухов охладел к картинам. Судя по тому, что Илья Семенович почти перестал их покупать, они просто перестали его интересовать: ничего иного, кроме иконы, сделавшейся для него «почти маниакальным увлечением», более для Остроухова не существовало. («Остроухов говорит, что он ночи не спит с этими открытыми им образами. И пишет о них, и бредит ими», — записала с его слов Н. Б. Нордман-Северова). Меньше чем за пять месяцев он купит тридцать (!) икон XV–XVI веков, определение которых доверит Николаю Петровичу Лихачеву, петербургскому коллекционеру, одному из лучших знатоков иконописи. На первом, собственноручно составленном списке икон Илья Семенович сделал приписку карандашом: «Начал собирать иконы в ноябре 1909 года». Поэтому любые домыслы на предмет времени первой покупки исключаются.
Собирать иконы Илья Семенович начал с такой стремительностью, что барон Николай Врангель, поместивший первую статью об остроуховском собрании в «Аполлоне», ни словом не обмолвился о его иконописной части. Возможно, в тот момент новому остроуховскому увлечению никто значения не придал. Считается, что интерес к иконе подогрел Анри Матисс, чей панегирик древнерусской живописи поместили почти все московские газеты («Старые русские иконы — вот истинное большое искусство. В них, как мистический цветок, раскрывается душа народа, писавшего их»; «Такого богатства красок, такой чистоты их, непосредственности в передаче я нигде не видел. Это — лучшее достояние Москвы»; «Современный художник должен черпать вдохновение в этих примитивах»). За свое недолгое пребывание в древней столице Матисс успел восхититься не только остроуховскими иконами. Вместе с Остроуховым он побывал
