Дарители - Мария Барышева

Слава понял, что он бредит, и совершенно растерялся, решив, что уже не довезет Схимника не только до больницы, но и вообще до города. Но тот вдруг снова сел прямо, и его пальцы с удивительным проворством забегали по шее и лицу, нажимая какие-то точки. Через несколько минут его лицо приняло осмысленное выражение, и, заметив в руке Славы направленный на него пистолет, Схимник слегка усмехнулся.

— Ну-ну.

— У тебя, наверное, заражение крови. Врач…

— Врач мне не нужен, я сам вполне врач, просто кое-что пошло не так, — спокойно заметил он, вытащил из внутреннего кармана пиджака ручку, а из бардачка какую-то бумажку, и начал быстро писать. — Я этот город знаю… — он глянул на часы, — езжай сразу на железный вокзал… Возьмешь деньги…снимешь хату, потом купишь вот это все, — Схимник бросил исписанный листок рядом с рычагом переключения скоростей. Слава скосил на него глаза и кивнул.

— Я все сделаю. А ты мне расскажешь потом, что произошло за эти три месяца.

— Ну… наконец-то я слышу хоть какой-то обоснованный аргумент, — ехидно сказал Схимник, снял с пальца свой перстень и убрал его в карман. — Вот это уже жизненно, а то прям сказка про благородного сэра… И все равно дурак ты. Я буду спать — не буди меня, пока все не сделаешь. Ствол спрячь — нарвешься…

Он закрыл глаза и отвернулся к окну. Слава поднял листок и начал читать, и, стараясь смотреть одновременно и на написанное, и на дорогу, чуть не въехал во встречную машину, за что получил истерично-испуганный вскрик клаксона и быстро затихшие позади гневные матерные вопли. Схимник даже не пошевелился, только его голова от толчка безвольно съехала вправо, и, предположив худшее, Слава, держа руль одной рукой, потянулся к его шее, чтобы проверить пульс, но прикоснуться к ней не успел — Схимник произнес, не открывая глаз:

— Отвали — живой я!

Слава поспешно отдернул руку и до тех пор, пока «импреза» не въехала, наконец, в небольшой город, название которого он тут же забыл, больше ни разу не посмотрел вправо. А Схимник проснулся только, когда Слава, приоткрыв дверцу с его стороны, осторожно потряс его за плечо. Приподнявшись, он огляделся, потом мутно уставился на темный подъезд небольшого трехэтажного дома сталинских времен. Возле подъезда теснились густые розовые кусты, и заросший кленами и рябиной дворик был пустынен. Где-то в соседнем дворе гортанно страдал кот и слышался чей-то пьяный хохот.

— Ты там уже был? — спросил Схимник.

— Был. Ничего, нормально. Хозяйку я уже проводил, — Слава помог ему выбраться из машины, запер дверцу и перекинул через плечо небольшую спортивную сумку, в которой что-то звякнуло. — На второй этаж. Сможешь подняться или я как-то…

— Давай ключи и сумку, — сказал Схимник, слегка покачиваясь, и протянул руку. — Я поднимусь, а ты пока отгони машину на какую-нибудь стоянку — слишком приметная для такой дыры.

— А ты уверен, что…

— Давай!

— Смотри…Пятнадцатая квартира, — Слава отдал ему ключи и сумку, подождал, пока Схимник не исчез в подъездной темноте, потом сел в «импрезу», с трудом развернул ее и выехал на дорогу.

Стоянка обнаружилась всего лишь в двух кварталах от дома, и, оставив машину, Слава вернулся пешком. Вечер был теплым, в палисадниках уже вовсю цвела сирень, наполняя темноту густым ароматом, почти заглушавшим все прочие уличные запахи, а он шел и курил, наслаждаясь короткой прогулкой. Какой-то прохожий попросил у него огня, и Слава щелкнул зажигалкой и дал ему прикурить. Это была мелочь, но и она для него сейчас имела огромное значение — любая деталь теперь была значительной, выпуклой, четкой, словно он рассматривал мир через огромную линзу. Почти шесть месяцев он смотрел на жизнь сквозь окно, но теперь, наконец-то, сам оказался в заоконном мире, и он казался ему прекрасным, хотя в последние месяцы своей прошлогодней свободной жизни Слава относился к миру с кротким отвращением.

Он шел и думал о Наташе, о том, какая она теперь стала. Слава так толком и не решил, хочет ли он снова с ней встретиться. Ему хотелось увидеть ту, которая ранним осенним утром с загипсованной рукой, испуганная, разбитая шла на Дорогу, на свой поединок; ту, которая почти с детским восторгом смотрела на Воронцовский дворец; ту, с которой он занимался любовью под легкий плеск сентябрьского моря; ту, которая кричала, когда он уезжал и которой обещал вернуться… Но видеть ту, о которой Схимник с легким, каким-то предметным презрением сказал «Она жива», Слава не хотел, и это и пугало, и злило его. По дороге ему попался телефон-автомат, и Слава подумал, не позвонить ли ему Наташе, и даже остановился, но тут же вспомнил, что звонить ему некуда. Конечно, можно было бы позвонить Генке Римаренко — может, он что-то знает… Но Слава не стал этого делать.

Окна кухни и комнаты на втором этаже уже ярко светились, а когда Слава поднялся, то услышал из-за входной двери звук работающего телевизора. Он толкнул незапертую дверь, вошел и тщательно закрыл ее за собой. Разувшись, он заглянул в пустую кухню, где на плите весело посвистывал чайник, потом прошел в комнату. Схимник, сняв пиджак и рубашку, сидел на кровати, на голом матрасе и раскладывал рядом с собой Славины покупки, изредка поглядывая на экран старенького черно-белого «Фотона», по которому передавали областные новости. На Славу он посмотрел раздраженно, как будто был недоволен тем, что тот вернулся так быстро.

— Поищи — не завалялось ли где-нибудь одеяло, — сказал он и с легким щелчком отломил кончик стеклянной ампулы. — Я начинаю мерзнуть, а это плохо. И притащи горячей воды — чайник, наверное, уже вскипел.

Он спокойно всадил иглу шприца себе в локтевую вену и слегка напрягся, медленно вводя лекарство, и Славу, смотревшего на это, передернуло.

— Сейчас, она показывала какие-то в шкафу… — он отвернулся и пошел к поцарапанному шкафу, занимавшему почти полкомнаты, достал одеяло, потом сбегал на кухню и принес воду.

— Чего теперь? — осведомился он, присаживаясь на стул возле кровати. Схимник поднял на него мутные глаза, задержав пальцы у края одной из пластырных полосок, удерживавших повязку, частично пропитавшуюся грязно-алой жидкостью. На матрасе валялось уже несколько пустых шприцев и ампул.

— Теперь лучше сходи на кухню, покури… или еще чего-нибудь. Смотреть на это не очень-то приятно, никакого эстетизма.

— Схимник, я не кисейная барышня, — холодно заметил Слава. — Что касается эстетизма, то я как-то видел тебя с пробитой башкой. И свою послебольничную рожу в машинном зеркале. Тоже не очень приятно. Но ничего, смотреть можно. Ч-чем помочь?

— По ходу определимся… — пробормотал Схимник и резким рывком снял повязку.