Солдат удачи - Дина Лампитт

Он победоносно фыркнул, и Горации неудержимо захотелось дать ему пощечину. Она уже была готова пересказать ему последние слова Джона Джозефа (если, конечно, он действительно сказал их и это ей не приснилось), но вовремя прикусила язык. Зачем обсуждать с этим бездушным негодяем самые сокровенные тайны своего сердца? Она поднялась и сказала:

— Думайте что хотите, мистер Монингтон. У меня есть личные причины, по которым я не желаю жить в замке Саттон… и личные причины, по которым я хочу избавиться от поместья.

Он снова фыркнул и покраснел, как индийский рубин.

— Неужели! — из его рта брызнули капельки слюны. — Неужели вы верите во все эти россказни о проклятии? Я-то думал, что женщина вашего происхождения должна быть разумнее. Ну, в таком случае, что говорить о женских капризах!

Горация сердито взглянула в его слезящиеся глазки.

— Так знайте, что я действительно верю в эту легенду, и… хотя я не намерена обсуждать это с вами… Джон Джозеф в нее тоже верил. Он всю свою жизнь старался уехать как можно дальше от поместья. Вы были со мной откровенны, так вот, я тоже буду откровенна. Хотя в деле продажи замка вы и можете мне помешать, но где я буду жить — не ваше дело. Итак, мистер Монингтон, я желаю вам всего хорошего и сообщаю, что намерена остаться здесь, в Лимингтоне, а в поместье по-прежнему будут жить моя мать и отчим, — произнесла она.

Лицо старика застыло, превратившись в злобную маску, он даже зашипел. Но в следующий момент он овладел собой и спокойно спросил:

— Вы знакомы с кузеном вашего покойного мужа? С моим племянником Фрэнсисом Сэлвином?

Горация непонимающе взглянула на него и ответила:

— Конечно. Я прекрасно знаю его и его семью. А что?

— Я хотел пригласить его в Сарнсфилд Корт — и вас тоже. Так что, как вы видите, у меня есть наследник, Горация. И Саттон перейдет в его руки.

Никакого разумного ответа Горации в голову не пришло, и она просто воскликнула: «О!»

Мистер Монингтон продолжал говорить уже совершенно спокойным тоном и смотрел на Горацию почти дружелюбно:

— В таком случае, я попрошу мою жену прислать вам приглашение. Можете на это рассчитывать. Всего доброго, Горация.

И, неуклюже поклонившись, Томас Монингтон удалился, а Горация смотрела ему вслед и пыталась сообразить, что же означает эта странная перемена в его поведении. Возможно, он подумал, что кузен Фрэнсис сможет смягчить удар, который испытала Горация, обнаружив, что ее план продажи поместья провалился.

Горация вздохнула, покачала головой и, взяв два поводка, позвала Лули и Портера — щенка терьера, которого воспитал для нее Фрэнсис Сэлвин. Накинув на плечи шаль, она вышла во двор.

Стоял май, и в воздухе кружились цветочные лепестки. Теплый западный ветер обрывал цветы с ветвей и целыми тучами осыпал их на землю. В дуновении ветерка слышались шепоты и звуки близящегося лета, жужжание пчел и дальний голос кукушки.

Настроение Горации, сильно испорченное беседой с Томасом Монингтоном, снова улучшилось. За прошедшие восемнадцать месяцев все происходило именно так, как предсказывал Фрэнсис Хикс, хотя в эту минуту, играя с собаками на лужайке, она едва ли отдавала себе в этом отчет. Со временем она научилась вспоминать о Джонс Джозефе без слез и уже начинала понемногу снова интересоваться тем, что происходит вокруг нес. Она снова почувствовала вкус к жизни и, вопреки протестам матери, сняла домик в Лимингтонс и поселилась там с немногочисленной прислугой.

Но одна мысль для нее оставалась совершенно невыносимой. Она понимала, что прошло уже очень много времени с тех пор, как состоялась поминальная служба по Джекдо, что с тех пор о нем так и не было никаких известий и что, скорее всего, тогда в церкви у нее была галлюцинация, вызванная успокоительным лекарством.

Она могла бы поклясться, что в последнюю секунду перед тем, как она потеряла сознание, с ней говорил дух Джона Джозефа. Но она ошиблась. Джекдо был мертв, и она его больше никогда не увидит.

Впрочем, мужского общества ей вполне хватало. Мистер Колкьюхоун — английский консул в Бухаресте, освободивший ее из плена, — нанес ей визит в Лимингтон и стал заходить в гости. А затем, когда прошел год со дня смерти Джона Джозефа, он явился к Горации, протер свой монокль, упал на одно колено перед ней и признался, что влюбился в нее с первого взгляда, несмотря на то, что вокруг было так ужасно и рядом с ней стоял капитан.

— Вы — самая красивая женщина на свете, — сказал он.

Естественно, Горация ему отказала. Правда, мистер Колкьюхоун был слеплен из хорошего дипломатического теста, и в декабре он вернулся, чтобы возобновить ухаживания. Но его ожидал большой удар: придя к Горации, он застал у нее кузена Фрэнсиса Сэлвина, который решил навестить сестру на Рождество. Мистер Колкьюхоун решил, что у него есть более счастливый соперник, и отказался от своих намерений.

Вдова не смогла сдержать смеха, когда получила письмо от мистера Колкьюхоуна. То, что кузена Фрэнсиса можно было воспринять всерьез, показалось ей невероятно смешным. Не то чтобы он был уродлив (хотя немного похудеть ему бы не мешало), просто это был эдакий бодрячок и рубаха-парень — абсолютное воплощение английского сельского джентльмена. Он почти ни о чем не говорил, кроме соколиной охоты, бакланов и других птиц (в которых он превосходно разбирался) и охоты как таковой. Каждый раз, беседуя с Горацией, он упоминал, что возвращается с очередной охоты — на лисиц, на кабана, на дичь.

Но Горации это нравилось. Он был добрым, дружелюбным и даже в чем-то талантливым. Он набросал портрет Лули — очень похожий на толстенькую жизнерадостную собачонку, в которую она снова превратилась, когда тяготы военного времени остались позади. Он вообще любил рисовать собак.

По своей странной смеси увлечений — завзятый спортсмен, птицелов и художник-любитель, — он чем-то напоминал Горации ученого медведя, который ловит рыбу лапой, пляшет, чтобы повеселить ребятишек, и греется на солнышке, лежа на спине. Кроме того, он совершенно не интересовался дамами, и создавалось впечатление, что этому медведю совершенно не нужна спутница жизни.

При мысли о нем Горация улыбнулась и замурлыкала под нос какую-то мелодию. Потом она подумала: «Надо спросить Джона Джозефа…» — и тут же опомнилась. С тех пор, как он умер, такое случалось с ней миллион раз: реальность доходила до нее на долю секунды позже. И вот теперь ей снова захотелось спросить своего мужа, не похож ли, с его точки зрения, кузен Фрэнсис на ручного медведя. И еще она хотела спросить, как быть с дядей Томасом Монингтоном и с замком Саттон. Но ведь если бы Джон Джозеф был жив, будущее поместья не вызывало бы сомнений, да и дядя Томас Монингтон не смог бы никак им помешать.