Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
II
Действительно, когда в дискуссиях об интеллигенции возникает вопрос об определении этого слоя, то рассуждения участников (надо ли говорить, что обычно это люди, определяющие себя как интеллигентов, а не, например, служащих, наёмных работников, военных и т. д.) развиваются, как правило, по двум линиям. Либо определение подменяется набором более или менее случайных и разнопорядковых признаков-характеристик («заяц – это его нос, уши и лапы»; почему не: «глаза, шерсть и член»?).
Либо, что ещё хуже и беспомощнее, начинаются разговоры об идеалах свободы, борьбы с тиранией и тоталитаризмом нравственности. Иными словами, рациональная и социально-экономическая, по сути, проблема переводится в эмоциональную и идейнонравственную плоскость, где можно молоть чепуху, не неся за это никакой, прежде всего интеллектуальной, ответственности. Сегодня по степени бессодержательности, интеллектуальной безответственности и импотенции, пожалуй, лишь дискуссии о цивилизациях («столкновение цивилизаций») могут тягаться с дискуссиями по интеллигентской тематике.
Особенно часто на первый план выталкивается нравственность как необходимое для социального определения интеллигенции качество (типа: интеллигент не может быть безнравственным). У А.С. Кустарева такой подход вызывает, мягко говоря, недоумение своей антинаучностью. Я бы добавил к этому еще одно: увы, подобный подход интеллигенции к самоопределению не только несет на себе печать еще одной претензии – претензии на монополию на нравственность и на определение последней. Это не только вызывает улыбку, но и совершенно разрушительно для интеллигенции. Представители последней, будь то дореволюционная Россия, СССР или РФ совершали немало безнравственных поступков (достаточно вспомнить травлю либеральной интеллигенцией Достоевского и Лескова, обстановку в советских творческих союзах, холуйство эрэфской «творческой интеллигенции» перед новыми хозяевами – олигархами и многое другое. Боюсь, при «нравственном» подходе к определению интеллигенции она просто исчезнет, нуллифицируется, как слой.
И вот что интересно. Сама «нравственность», «нравственная позиция» определялась интеллигенцией в России идеологически и политически!
Да, именно так. Например, интеллигент, так или иначе, должен находиться в оппозиции власти (А.С. Кустарев сформулировал это афористически: «самовоспроизводство интеллигенции через морально-политическую оппозицию власти»). Отсюда – симпатии и поддержка, как минимум – моральная, хотя не только она, русскими интеллигентами-либералами конца XIX – начала XX в. революционеров (включая террористов), призывы к революции. В 1917 г. выяснилось: накаркали и – «ступай, отравленная сталь, по назначенью». Революция – в лице народа и новой власти – отоварила антисамодержавную интеллигенцию, единственной защитой которой от народа, как выяснилось, и была самодержавная власть. Исчезла она, и в 1920-е годы народ и мещанство дружно набросились на радетелей о его счастье, ну а в 1930-е годы совинтеллигенция сама довершила этот процесс, перейдя к самоистреблению (доносы, кампании), т. е. активно помогая власти «перебирать интеллигентных людишек», а затем свалив всю вину исключительно на «безнравственную тоталитарную власть».
История повторилась во второй половине 1980-х-1990-е годы; трагедия 1917 г. «повторилась» фарсом 1991 г., когда интеллигенция совершила очередной акт социального самоубийства; разумеется, речь идет об основной массе, а не о нескольких тысячах бывших совинтеллигентов, гордо именующие себя «статусной» (корпоративной) интеллигенцией (по-видимому, «статус» получили за то, что вовремя примкнули к ворам, ограбившим страну, и немало потрудились над тем, чтобы обыкновенное ворье в особо крупных размерах представить в качестве «капитанов бизнеса»), превратившихся в медиаинтеллектуалов и культурбуржуазию, короче – в обслугу олигархического капитала, киллер-капитала. Так фарсово развязывается процесс, кровавым узлом завязавшийся во время на противостояния «Народной воли» и царского правительства.
Дело, однако, не только в политике, но и в идеологии. Если либерал или левый – то интеллигент. А вот если консерватор, правый или не дай Бог патриот-государственник, то уж, конечно, не интеллигент. Хотя бывают и исключения. Связаны они с феноменом культов и культиков интеллигентской тусовки (или салона) как базовой единицы иерархической организации интеллигенции. А.С. Кустарев приводит несколько таких культов – Бродского, Высоцкого, Солженицына. Механизм производства подобного рода культов и гениев прекрасно проанализирован П. Палиевским в статье «К понятию гения». Любой внекультовый подход к «божку» квалифицируется как посягательство прежде всего на групповые интересы (принцип: «Он с нами, и он гений» – П. Палиевский) и потому вызывает агрессивную, бешеную реакцию. Пример – реакция ряда литераторов на статью С. Куняева о Высоцком.
Объектам культа позволено многое, им прощается то, что не прощается тем, кто занимает более низкое место в интеллигентской иерархии или вообще находится вне ее. в. Топоров в отличной статье «Слава и дело» в отличном сборнике «Похороны Гулливера в стране лилипутов» (СПб., 2002) заметил, что после романа «У последней черты» на В. Пикуля «обрушился либеральный террор», который «в годы застоя (когда он, как в наши дни, не являлся официозом) отличался особой казуистичностъю и изощренностью»; писателю отказали в интеллигентности (антисемит!). И это при том, продолжает В. Топоров, что в романе Пикуля «не сказано ровным счетом ничего (и ни для кого) обидного, чего не было бы сказано у Солженицына в «Красном колесе». Разве что Пикуль оказался – тут уж никуда не денешься – первооткрывателем темы. Какой темы? Нет, не пресловутой еврейской, хотя и ее в каком-то смысле, конечно, тоже. Темы причин падения империи, которая – не найдись этих причин – могла бы еще лет двести и простоять. Главной (в самооценке) солженицынской темы. Но одни и те же люди жадно припадали к потрескивающим приемникам и слушали, восторженно слушали в авторском исполнении солженицынские главы об убийце Столыпина Богрове и плевались, буквально плевались при одном упоминании имени Пикуля».
В этом отчетливо проявилась одна важная особенность совинтеллигенции (и русской интеллигенции) – жесткая иерархичность группы, претендующей на свободу (мысли и духа) и некое особое социальное достоинство. Таким образом, интеллигенция (либералы, революционеры, диссиденты, причем как тутошние, так и отправившиеся в эмиграцию) на иной основе, но воспроизвела в своей среде иерархические принципы той власти, которую отрицала, ненавидела и т. п. И это лишний раз свидетельствует о привластном (отвластном, околовластном) характере русской интеллигенции и особенно совинтеллигенции (поэтому лишь отчасти можно согласиться с тезисом П.Б. Струве, что российская интеллигенция принимает эстафету у казачества – это и так, и не так). Мы, таким образом, вернулись к вопросу о реальном научном определении интеллигенции, причем с точки зрения не самой интеллигенции, а более широкого целого и не на основе рассуждений о нравственности, а на основе принципов системности и историзма.
III
Начну с тривиальной констатации: интеллигенция – объективно одна из наиболее трудно поддающихся определению групп. Это только на первый взгляд все просто – мол, группа, выполняющая интеллектуальные функции. Тогда, выходит, жрецы майя и Древнего
