О том, что видел: Воспоминания. Письма - Николай Чуковский

Мой стиль испорчен многолетней газетной поденщиной.

У меня хватает вкуса, чтобы не питать пристрастия к моему стилю.

Я гораздо больше люблю твой стиль, полнокровный, не юркий, широкий. Мне никогда не написать ни одной страницы твоего «Ярославля». Я потому и настаиваю, чтобы твои переводы были более строги и четки, что я знаю твои силы и верю в них. Ты знаешь, как люблю я твои переводы стихов. Именно потому, что ты так силен, мне больно видеть твою нарочитую слабость. В «Союзе рыжих» есть фразы, которых ты не написал бы, если бы хоть на минуту вгляделся в текст.

Я пишу это не для того, чтобы скулить. Я просто хочу, чтобы ты, переводя «Янки», мобилизовал все свои силы. «Янки» — прекрасный роман, его будут читать миллионы детей, делать его кое-как — не годится. Возьми в библиотеке Союза хороший словарь, Александровым[698] здесь не обойдешься, заведи черновики и беловики, прочитывай переведенное вслух, ведь ты сделаешь этот перевод гораздо лучше, чем его сделал бы я, и моя редактура будет для меня сплошным удовольствием.

Конечно, было бы лучше, если бы у тебя не было никакого редактора. Я постараюсь это устроить; ведь переводил же ты без редактора Сеттона Томсона. Но нельзя переводить Твена, как ты переводил Томсона; Томсон, по-моему, наименее удачный из твоих переводов и настоятельно требует редактуры. Не сомневаюсь, что Твен у тебя выйдет прекрасно, и тогда я официально откажусь от его редактуры.

По поводу Марины. «Палец механика» переведен ею лучше, чем «Пятнистая банда», а «Второе пятно» лучше, чем «Палец механика». Ей надо тщательнее вчитываться в текст, медленнее переводить, но не бросать этого дела ни за что: у нее большие способности к переводу, но очень мало было практики.

Что поделывает Гуля? Попроси его написать мне письмо. Я сочинил несколько загадок. Пожалуйста, прочти ему, пусть отгадает. Первая загадка такая:

Мудрец в нем видел мудреца,          Глупец — глупца,          Баран — барана.    Овцу в нем видела овца    И обезьяну — обезьяна.Но вот подвели к нему Федю Баратова,И Федя неряху увидел лохматого.

И еще:

Словно небывалые чудесные цветы,Полетели зонтики с небесной высоты.

И еще:

Железная рыба плывет под водой,Врагам угрожая огнем и бедой.

И еще:

Между черными тучами рыщутНеустанные наши лучиИ без отдыха на небе ищутЗлого недруга в черной ночи.

И еще:

Я лаю со всякой      Собакой.      Я воюСо всякой совою.И каждую песню твоюЯ вместе с тобою      Пою.Когда же вдали пароходБыком на реке заревет,       Я тоже реву:       «У-у!»

Пусть пришлет мне отгадки. Прочитала ли Таточка «Хижину»? Какие плохие рисунки!!!

Мы несколько раз видались здесь с Шолоховым. Какой очаровательный и крепкий человек. Вчера он сказал мне: «Выпьем за то, чтобы Вы организовали свою жизнь так, как я организовал свою». Это действительно доброе пожелание, ибо он организовал жизнь свою мудро. Приехал с матерью своею, не видится ни с кем из писателей, со мною водится отнюдь не по писательской линии.

Мама послала тебе вчера наш долг — тысячу рублей.

Радуйтеся и веселитеся! Целую вас всех.

Ваш К. Ч.

17 февраля 1941 г. Ленинград

Милый папа.

Я перевожу «Янки» со всей тщательностью, на которую только способен. Сделал пока совсем мало, потому что меня одолел грипп. Сегодня первый день нормальная температура.

Напрасно ты решил, будто я не хочу, чтобы ты редактировал «Янки». Напротив, я этого очень, очень хочу, и буду рад, если ты не откажешься редактировать. Перевод трудный. Поглядываю для справок в добросовестный, но скучный и тусклый перевод Губера[699].

Теперь вот какая история: Ярцев[700], встретив меня, спросил, согласен ли я заняться «Рейнеке-Лисом». Так как «Рейнеке-Лис» прельщает меня не особенно, я ответил, что занят до 1 июня переводом «Янки». Тогда он вынул план Детиздата на 1941 год и выяснил, что «Янки» в плане не стоит. Тогда он сказал:

— Я поговорю с Куклисом, он отсрочит вам договор на «Янки» и у вас будет возможность заняться «Рейнеке-Лисом».

Я был неподготовлен к этому разговору и так растерялся, что ничего ему не ответил. Когда он ушел, я сразу же вспомнил, что «Янки» мы не к 41 году готовим, а к 42-му, и Куклис это знает. (Я кончу перевод летом, осенью ты его проредактируешь, ясно, что он не выйдет в 41 году).

Пожалуйста, объясни Куклису при встрече, что я хочу переводить «Янки», а для «Рейнеке-Лиса» найди кого-нибудь другого. Я охотно согласился бы на редактирование стихов «Рейнеке-Лиса», но Ярцев хочет, чтобы стихи перемежались с прозаическим переложением, а я перекладывать ничего не умею, и у меня это выйдет хуже, чем у многих других.

Кстати, «Двойное пятно» в Шерлоке переведено не Мариной, как ты полагаешь, а мною. Марина перевела «Голубой карбункул», «Палец инженера» и «Пятнистую банду».

Когда, наконец, ты ложишься на операцию? Уже столько времени ты к этому готовишься. Отчего ты откладываешь?

А в Барвиху ты поедешь? Что ты пишешь сейчас? Твои «Воспоминания» имеют в Ленинграде огромный успех. В библиотеках их рвут друг у друга.

Роман мой[701] кончен и уже набирается как в «Звезде», так и в «Советском писателе». Я очень жду его, волнуюсь и пр.

Как отлично, что мама приезжает, буду рад с ней повидаться!

Катя отказалась от 300 рублей. Марина сделает еще попытку уговорить ее, но, во всяком случае, ты нам ничего не присылай, пока мы не сообщим, что она взяла деньги. Привет Бобе. Что он?

Коля.

17 февр. 1941.

19 февраля 1941 г. Москва[702]

Милый Коля. Я говорил с Куклисом. Он просит сказать тебе, чтобы ты не думал о «Рейнеке Лисе», а переводил бы «Янки». Ярцев не знал, что он сообщает тебе давнишнее (уже аннулированное) предположение редакции. Привет бабеньке!

Твой К. Ч.

6 апреля 1941 г. Москва[703]

Спасибо, Коля, и за книгу[704], и за поздравление[705]. Книгу я еще не кончил, но она мне очень нравится. И предисловие отличное[706]. Я недавно был в Музее Красной Армии. Там есть специальные залы, посвященные войне с белофиннами. Есть куски разбитых нашей артиллерией дотов, есть макеты Линии Маннергейма[707], множество фотографий — и твоя книга кажется мне, благодаря этому, еще более волнующей.

Жаль только, что я не знаю, какой очерк обработал ты, а какой — Григорьев.

Что твой роман? Пришли книжку «Звезды», чуть он выйдет.

«Хижина» имеет бешеный успех. «Шерлок» на днях будет набран. «Союз рыжих» вместе с моей статьей о Шерлоке будет напечатан в ближайшей книге «Пионера»[708]. Чуть появится моя статья — все журналы расхватают другие рассказы: журнал «30 дней», «Смена» и друг.

Сейчас мы составляем трехлетний план Детиздата. Туда входит весь твой Сеттон Томпсон, «Остров сокровищ», «Принц и нищий», «Хижина». Все это пойдет огромными тиражами, и у тебя будет возможность, не тревожась мыслями о деньгах, писать следующий роман — о чем? О чем? В самом деле — о чем? Хорошо бы тебе съездить на Дальний Восток или на Камчатку — впрочем, колит, очевидно, не позволяет тебе далеких операций.

Завтра ложусь в больницу. У меня все время такая душевная боль, что о боли физической думаю с удовольствием. Беда только в том, что операция совсем не нужна. Грыжа не беспокоит меня, это такая уютная, милая, изящная, микроскопическая грыжа, что любо. Мне очень повезло с нею, бывают грыжи гнусные, когда кишки вываливаются черт знает куда. Снова принимаюсь за Некрасова — с восторгом.

Целую всех. Если помру — не поминайте лихом.

Твой старый 60-летний отец.

17 апреля 1941 г. Москва[709]

Милый Коля. Твои «Фрегаты» печатаются. Они выйдут одновременно со второй частью «Лета». «Звезду» не присылай. Достану, прочту. Сейчас прочитал новый роман Райта «Сын Америки»[710]. Есть чудесные куски; замечателен высокий (только в Америке встречающийся) стиль абсолютной художественности, но последняя часть пошла под откос, автор запутался в идеях, в идейности. — Мою книжку «Воспоминаний» все хвалят. В «Новом мире» была хвалебная рецензия, в «Литгазете»[711] и проч. Но, конечно, ты прав. Я вправе требовать от себя большего. Я подал заявление — не издадут ли они второе издание[712]? Я увеличу чуть не вдвое о Репине, — сильно расширю о Горьком и прибавлю о Леониде Андрееве и Блоке. Андреев — единственный, кого можно показать не в двух измерениях, а в трех. «Штурм» я прочитал с огромным удовольствием. Завтра отнесу эту книгу в «Правду» — поговорю. Во 2-й книге «Инт. л-ры» много моих переводов из Уитмана[713], и — странно, Уитман, когда я увидел их в печати, разонравился мне совершенно.