Стальной волосок - Владислав Крапивин

— Нет, в самом деле! Немножко по мелодии, а главным образом по настроению… Но вообще — то у меня «чудовищно субъективные музыкальные ассоциации», это папа однажды сказал. Когда я довел его до «состояния барабанной колотушки».

— За что ты так папу?

— А мы поспорили. По каналу «Культура» передавали «Ленинградскую симфонию», и я «осмелился сделать наглое заявление», что Шостакович главную тему позаимствовал из Пятой симфонии Чайковского. Папа сказал, что я безмозглый цыпленок и что надо различать заимствование и развитие музыкальных традиций… Я обиделся на «цыпленка» и добавил, что романс Шостаковича из фильма «Овод» похож на «Итальянское каприччио»… Папа раскричался, велел мне убираться на кухню и не выходить до вечера… Это давно было, когда мы жили вместе и я ходил в музыкалку…

— А почему ты не стал ходить в музыкальную школу?

— Ну, Любовь Петровна, никаких же способностей! Кроме умения барабанить гаммы и пиликать простенькие песенки на флейте. Вроде бетховенского «Сурка»…

— Тогда почему же папа хочет устроить тебя в музыкальный кадетский корпус?

— Потому что «сын, достигший подросткового возраста, должен быть как — то определен в жизни»…

— А ты не противишься?

— Я пробовал… слегка. А мама с папой говорят: «Предлагай тогда альтернативные варианты». А у меня нет пока никаких вариантов. Я еще ничего не выбрал… Да там не совсем настоящий корпус, а вроде продленного дня. Сначала общие занятия, потом музыкальные. А вечером — домой. Главное отличие от школы в том, что форму носят. Из — за этой формы туда многие и хотят попасть… Ну, интересно же: погоны, аксельбанты, участие в парадах…

— А тебе это неинтересно?

— Не знаю… Иногда как представишь, то вроде бы интересно… Только я ведь этого еще не пробовал…

Лорка слушала разговор молчаливо и грустновато. И Ваня понимал ее: «Вот кончится лето, уедешь в Москву…» Эта грустноватость проникала и в его настроение. Одно утешало: «Еще не скоро». Стоял конец июля…

Как — то снова заговорили про пушку, про обычай полуденного выстрела, попавший сюда из далеких времен, с «Артемиды». Бывший при разговоре Тимофей Бруклин вдруг заявил, что обычай этот исполняется туренскими пацанами неправильно.

— Ведь на самом — то деле солнцестояние настает не точно в полдень, а в каждом году по — разному. Это надо смотреть в астрономических сборниках.

— А нам по фигу, — заявил Квакер. — У нас тут свое время отсчета. Да, ребята? Шарахнули в двенадцать часов — и гуляй дальше.

— Ну, ладно, пусть в двенадцать, — не унимался Тим (и украдкой поглядывал на Лику). — Но полдень — то должен быть астрономическим. А не тем, что нам предписывают всякими указами, когда назначают часовые пояса да летнее — зимнее время… Истинный полдень — это когда тени смотрят строго на север…

Занудного Бруклина готовы были снова оспорить, но Никель вдруг сказал:

— Ребята, а Тим, наверно, в чем — то прав… Истинный полдень — это… как — то честнее. С точки зрения природы… Ведь выстрел — то — в честь солнца. Значит, надо, чтобы все было по его закону…

Ваня уже не первый раз подумал, что у Ника есть право на такие суждения. У мальчика, который в неполные одиннадцать лет побывал на границе жизни и смерти. На этой границе, наверно, приходит особое знание законов мира…

— А как определить, чтобы строго на север? — недовольно сказал Квакер. — По компасу нельзя, там всякие магнитные уклонения, нам на географии толковали про это.

— Очень просто, — вмешалась Лика. — Надо понаблюдать перед полуднем. Когда тень станет самой короткой, это и есть направление на северный полюс.

— А есть еще примета, — напомнил Андрюшка. — У церковных крестов один конец всегда смотрит на юг, другой на север. Такой обычай…

Линию истинного полдня искали и определяли три дня. И никто не сказал «да на фиг мозги себе пудрить, айда купаться». Проверяли направление и по крестам, и по длине тени (а полуденное солнце жарило макушки и плечи). Отдельно работал Тим, с помощью своего туристического компаса, в который вносил какие — то таинственные поправки. И когда все собрались на краю лога, на береговом выступе, куда в день солнцестояния выкатывали пушку, оказалось, что Тимкина линия и линия остальных совпадают! Ура! Бруклин удостоился Ликиной снисходительной улыбки…

Выяснилось, что истинный полдень с теперешними двенадцатью часами не имеет ничего общего. В Турени он наступает на два часа с минутами позже.

— Оно и понятно, — разъяснил Тимофей. — Еще давным — давно, в Советском Союзе, ввели декретное время — добавочку на час. Мол, так удобнее вставать на работу. Когда на небе полдень — в стране уже час дня. А сейчас добавляют еще «летнее время» — с весны по осень. Кому это надо, непонятно, однако добавляют. И получается, что солнце доезжает до зенита у нас только в два часа. Да плюс еще минутные поправки из — за часовых поясов и меридианов. А мы живем и ничего не знаем о таком безобразии…

Лика сказала, что это еще не самое большое безобразие. Два дня назад на улице Чюрлениса повырубили старые яблони. Говорят, чтобы «расширить полосу движения». Квакер сказал, что надо сделать с теми, кто отдал такой приказ. Лорка и Лика деликатно притворились, что не расслышали… Тимофей напомнил, что ни чиновников, ни законы времени переделать не хватит сил. А вот построить солнечные часы с линией истинного полдня — вполне по силам.

За эту идею он удостоился еще одного благосклонного взгляда Анжелики Сазоновой.

На том самом выступе, на обрыве у лога, выложили из обломков кирпичей окружность. Набрали в логу несколько ведер мягкой глины (надо сказать, была работка!), выстелили глиной внутри окружности площадку. Из собранных на свалках фаянсовых осколков — разноцветных и блестящих — стали выкладывать циферблат. Получался пестрый, непонятно что изображающий узор.

— Дикий абстракционизм, — сказала Лика. Но она руководила укладкой черепков, и «абстракционизм» вышел красивый. Что — то вроде неземных, перепутавшихся крыльями птиц.

По кругу разместили вверх блестящими донышками пустые консервные банки. На них черной нитрокраской написали римские цифры. Это для «нормального» времени. А для истинного полдня выложили чисто — белую тонкую полоску.

Посреди круга решили поставить гладкий двухметровый шест — нашелся такой в Андрюшкином сарае. Покрыли той же нитрокраской. А для верхушки Квакер вырубил из тонкого дюраля силуэт петушка.

— В честь петуха Евсея, — усмехнулся он.

Евсей отражал солнце, как серебряный.

Встали вокруг часов. Тонкая тень шеста подползала к белой сияющей черте. И наконец закрыла ее.

— Ребята… — сказала Лорка. И взяла за руки с одной стороны Ваню, а с другой Квакера. Квакер, видать, слегка застеснялся, но другой рукою взял за ладонь Тростика. А тот — Лику. А Лика — Тимофея… В общем, все сцепились руками, и получился ребячий круг.

— Все здесь, да? — спросила Лика, хотя и так было ясно, что все.

— И Агейка, — вдруг тихонько сказала Лорка.

— И Гриша Булатов, и Павлушка Григорьев… — откликнулся ей Никель.

— И Костик, и Ремка, — проговорил Ваня, и у него щекотнуло в горле…

Помолчали, ощущая толчки крови в ладонях.

— В общем все мы тут… — вздохнул Андрюшка Чикишев.

— И всегда… — сказал Никель…

А через день часы оказались разломаны, растоптаны, разбиты. И опять собрались все. И стояли молча. Просвеченные солнцем уши Квакера пылали, как два сигнала боевой тревоги. Наконец Квакер выговорил:

— Ну, Рубик, ну, с — су… сволочь…

— А что теперь будет с часами? — спросил Тростик. Он успел слазить под откос и храбро отыскал в кусачих травах помятого, но уцелевшего Евсея.

— Сделаем снова, — сказал Квакер. — У меня на дворе. Даже лучше будут. Вместо глины я приготовлю цементный раствор. На века…

И за два дня сделали часы снова. Почти такие же. Тростик сказал, что «даже лучше».

— И пусть теперь эти гады сунутся, — добавил Квакер. — Матуба оборвет им штаны и… все остальное…

— Игорь… — сказала Лика. — Здесь дети…

— Ну, не всё. Частично, — уступил Квакер.

Затем опять встали вокруг часов. Опять дождались настоящего полдня и вспомнили тех, кто был здесь незримо. Все равно эти мальчишки были!..

И старый профессор по прозвищу Граф сейчас тоже был мальчишкой, хотя, наверно, не знал об этом…

Стоял самый конец июля. Солнце палило, как в июньские дни. Закаты стали наступать чуть раньше, но пока на это никто не обращал внимания.

«Еще целый месяц…» — думал Ваня. Лорка была рядам и держала его за пальцы. На реке ритмично вскрикивал буксирный катер…