Прочь из моей головы (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна

Всё бы ничего, но такие случаи ежегодно исчислялись сотнями.

В эпоху интернета и социальных сетей, конечно, можно было бы часть историй списать на подражательство и попытки накрутить лайки на горячей теме, но Йен утверждал, что люди терялись на мостах Сен-Жюстена и раньше.

– Значит, стоило их называть не «исчезающие мосты», а «исчезательные»? – подытожила я, отпивая какао из фирменной кружки с логотипом железной дороги. На вкус так себе, никакого сравнения с домашним, но в пути многое кажется лучше, чем оно есть на самом деле – или уместнее, что ли. – Или там разлучающие.

– Возможно, стоило бы, – ответил Йен, и улыбка у него стала откровенно трикстерская. – Но иногда они действительно исчезают. Представь, ты спускаешься на берег, а потом оборачиваешься – а там ни моста, ни твоего спутника.

Наверное, я представила это даже слишком хорошо, потому что в горле у меня резко пересохло. От глотка остывшего какао стало только хуже; я закашлялась и оставила полупустую чашку. Темнота за окном сгустилась настолько, что деревьев уже не было видно, но некоторые её участки казались темнее прочих. Они проносились, растягиваясь, как чернильные оттиски на пористой бумаге – неуловимо иные по текстуре и свойствам, чужие, не принадлежащие миру…

…мёртвые, да.

Иногда мне казалось, что с ними у меня было даже больше общего, чем с живыми.

– А почему Хорхе сам не занялся этими мостами? – спросила я через силу, чтобы сбросить с себя вязкую депрессивную одурь. – Ну, кроме того, что он хотел тебе отпуск устроить.

Йен хмыкнул, словно в вопросе было что-то очень смешное.

– Во-первых, для того чтобы разлучиться, нужны как минимум двое, а мой прекрасный наставник – одиночка и мизантроп…

– …Салли легко это исправит, хочет он того или нет…

– …а во-вторых, и люди, и мосты исчезают только днём.

– Шах и мат, – улыбнулась я и машинально потянулась к кружке. – Действительно, обстоятельства непреодолимой силы. Солнце – штука на редкость неподкупная.

Как ни странно, какао на сей раз мне даже понравилось; всё-таки контекст решает многое. К тому же вдали, чуть левее головы поезда, разгорались цветные огни, голубые, розоватые и жёлтые.

Мы подъезжали к Сен-Жюстену.

Город оказался именно таким, каким его описывал Йен: парочки, разврат, глинтвейн и бардак. Едва сойдя с поезда, мы застукали двоих за страстными поцелуями перед табло прибывающих рейсов; звуки были такими откровенными и громкими, что перекрывали даже приятный голос диктора, зачитывающего объявления, и развесёлую музыку.

– Да уж, – нервно хохотнула я, скрывая неловкость. – Начинаю догадываться, почему Хорхе сбагрил это задание на тебя. Такая обстановка явно не в его вкусе.

– И не в моём, – уверил меня Йен весело. Мой неподъёмный чемодан у него в руке казался не столь уж большим – и совершенно невесомым, судя по тому, как он им помахивал в такт шагам. – Я предпочитаю нечто более утончённое.

– Например?

– Например, тебя, – невинно откликнулся он.

Меня кинуло в жар.

– Подхалим.

– О, что ты, солнышко, я всего лишь говорю правду, – Йен склонился и прижался своим лбом к моему. В желтоватом полумраке вокзала серо-голубые глаза слабо светились розоватым серебром. – И, дабы я сумел как можно скорее подтвердить вескими делами громкие слова, скажи, где ты забронировала для нас номер. М-м-м?

Мне потребовалось, наверное, секунд пять, чтобы усилием воли свернуть мысли с романтических рельсов и перекинуть на более-менее практичное направление.

– Значит, номер… – пробормотала я и рефлекторно сглотнула: губы Йена были слишком близко, и целоваться хотелось со страшной силой. Останавливало меня одно: фоном для нас стала бы та самая неугомонная парочка под табло, к которой уже направлялись гвардейцы. – Тебе говорит о чём-нибудь название «Монреми»? Нет? Тогда слушай. Это гостиница на правом берегу Стилы, там, где сходятся Северный и Южный каналы. Довольно популярная и безбожно дорогая… Но интересно другое. Несколько лет назад всплыл забавный факт: кто-то не поленился пересчитать количество бронирований в месяц на количество дней, и выяснилось, что хозяева каждый раз сдают в два с половиной раза больше номеров, чем имеют. Но при этом жалоб на овербукинг нет.

Йен задумчиво отстранился и причесал пятернёй волосы, как часто делал в лаборатории.

– То есть все заселяются в итоге куда-то? Может, большая часть гостей отменяет бронирование в последний момент? – предположил он.

– Сомнительно, – отмела я версию. – Когда резервируешь там номер, у тебя сразу просят полную оплату, а в случае отмены возвращается только половина. Кто захочет терять деньги?

– Аргумент, – с усмешкой согласился Йен. – Что ж, пойдём в твою загадочную гостиницу. Неплохое начало расследования, как на мой взгляд, – и он наконец двинулся с вокзала, раздвигая толпу в стороны, кажется, одним усилием мысли.

Я направилась следом, пряча довольную улыбку: мои раскопки в горах материалов по Сен-Жюстену пришлись всё-таки ко двору, и благородная жертва в виде утреннего сна – самого сладкого, как водится – не прошла даром.

– Ты серьёзно – насчёт расследования? – вырвалось у меня. И я смутилась, поясняя: – Ну, всё-таки гостиничные номера не имеют никакого отношения к исчезающим мостам…

Йен только улыбнулся:

– Вот и посмотрим. В маленьких городках, знаешь ли, тайны обычно связаны между собой. Хватайся за всё необычное – и не прогадаешь.

Подальше от вокзала городские кварталы уже не казались такими шумными, хаотичными и переполненными. Грязноватое жёлтое освещение постепенно сошло на нет; после неширокого пояса темноты – между железной дорогой и историческим центром расположились в несколько вихляющихся рядов частные дома за высокой оградой – фонари стали такими низкими, что их можно было достать рукой, а свет – мягким и каким-то чистым, что ли. От переулка к переулку оттенки разнились – голубоватый, бледно-лиловый, бело-золотистый, оранжевато-розовый, как от лампочки под старым абажуром с бахромой…

– Надо же, плафон сделан из сплавленных кусочков бутылочных стёкол, – Йен заворожённо прикоснулся к фонарю, склонившемуся над тихой улицей, как нераспустившийся ночной цветок. – Наверно, он мой ровесник.

Я невольно улыбнулась:

– Выходит, это вековые битые бутылки? Романтично звучит.

– Даже негодный хлам через сто лет приобретает ореол благородства, – задумчиво протянул Йен и щёлкнул ногтем по плафону. Стекло отозвалось долгим гудящим звоном, от которого сыроватая осенняя свежесть и пронзительная тишина стали будто бы ещё глубже, ещё полнее. – Как я, например.

– Шутки у тебя…

– Столетние?

Мы рассмеялись.

Брусчатка под ногами постепенно становилась всё более вытертой, плотно подогнанной – ближе к центру за мостовыми следили. То там, то здесь стали появляться заманчивые открытые двери, за которыми звенели бокалы, пахло кофе, грилем и подгорелым хлебом. Мне понравилось одно кафе, расположенное в холле городской библиотеки: оно, пожалуй, немного напоминало «Нору» с поправкой на провинциальный шик. Но закрываться таким свежим, оглушительным вечером в каком-то душном помещении не хотелось, так что Йен взял нам у уличной торговки два бумажных стакана с глинтвейном – картонный краешек и швы почти сразу же промокли, но зато ладони согрелись, да и в желудке стало теплее и веселее.

Мы кружили по городу, то отдаляясь от берега реки, то снова приближаясь к нему. На площади напротив моста поцелуев стояли две детские карусели, вокруг них грудились ларьки с уличной едой, а напротив завлекательно подмигивал иллюминацией вход в стриптиз-клуб.

Йен заглянул туда – и сразу же вернулся, разочарованный.

– Что там? – полюбопытствовала я, но он только цокнул языком и поджал губы.

От площади до гостиницы «Монреми» было уже рукой подать.

Само строение, кстати, выглядело вполне симпатично: симметричный фасад а-ля старый особняк, две башенки и дикий виноград, увивший всё вплоть до крыши. Лозы к зиме уже почти оголились, но кое-где на коричневато-бежевой, как крем-брюле, облицовке кровенели растопыренные пятерни листьев и чернели гроздья мелких ягод. Немного жутковато, если честно, но вообще местечко оказалось на редкость мирным – ни одной потерянной души, даже самой завалящей, медиуму вроде меня и ловить нечего. В холле было гулко и пусто; немного пахло старым деревом и пыльной тканью, но ближе к стойке всё забивал синтетический аромат сандала из курильницы. У телефона дремала женщина лет сорока, укутанная в безразмерную шаль.