Шестая жена короля Генриха VIII - Ф. Мюльбах

С резким смехом принцесса поспешила к двери, но Екатерина схватила ее за руку и принудила остаться.

— Что вы намерены делать? — спокойно спросила она.

— Что я намерена делать? — повторила принцесса вопрос Екатерины, и ее глаза засверкали, как у львицы. — Вы спрашиваете меня, что я намерена делать? Я тотчас пойду к отцу и расскажу то, что видела здесь. Он выслушает меня, и его язык еще в силах будет повернуться, чтобы произнести вам смертный приговор! О, моя мать умерла на эшафоте, а ведь она была невиновна. Посмотрим, ускользнете ли от эшафота вы, прелюбодейка!…

— Хорошо, ступайте к своему отцу и пожалуйтесь ему, — сказала Екатерина. — Но прежде вы должны выслушать меня. Я хотела уступить вам человека, которого любила. Своим признанием в любви вы разрушили мое будущее счастье, но я не сердилась на вас. Я понимала вас, так как Томас Сеймур достоин любви. Но вы правы: для супруги короля то была преступная любовь, как бы невинна и чиста ни была она. Поэтому-то я и хотела отказаться от нее, потому-то после первого же вашего признания я хотела молча принести себя в жертву. Так ступайте же и обвините нас пред своим отцом! И не бойтесь, я не отрекусь от своей любви. Я сумею совладать с собой и даже на эшафоте буду считать себя счастливой, так как Томас Сеймур любит меня.

— Да, я люблю вас, Екатерина! — воскликнул граф Сеймур, побежденный и очарованный ее величественным самообладанием. — Я люблю вас так горячо и пылко, что даже смерть вместе с вами кажется мне завидным жребием, и я не променяю его ни на какой престол и корону.

У Елизаветы вырвался крик ярости, и она одним прыжком очутилась у дверей.

Но что за шум раздался за ними? Казалось, что бурная волна вдруг вкатилась в переднюю и, приближаясь к будуару королевы, стала наполнять залы.

Елизавета приостановилась и стала прислушиваться.

Но вот двери растворились, и пред их взорами предстал бледный Джон Гейвуд. За ним были статс-дамы и дворцовые служащие.

— Король умирает! С ним сделался удар! Король при смерти! — кричали все наперебой, выражая свое отчаяние.

— Король зовет вас к себе! Король желает умереть на руках своей супруги! — сказал шут и, спокойно отстраняя порывавшуюся вперед Елизавету, прибавил: — Король никого не желает видеть, кроме духовника и своей супруги, и поручил мне позвать королеву.

Шут открыл дверь, и Екатерина через ряды плакавших и сетовавших придворных служащих и лакеев направилась к смертному ложу своего царственного супруга.

XII

«КОРОЛЬ МЕРТВ, ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЕВА!»

Король Генрих умирал. Его жизнь, полная греха, полная крови и злодеяний, полная измен и коварства, лицемерия и злобы, наконец приблизилась к концу. Его рука, подписавшая так много смертных приговоров, теперь сжалась в кулак в последней предсмертной судороге. Она одеревенела в тот самый момент, когда король намеревался подписать смертный приговор герцогу Норфольку, и король умирал, снедаемый сознанием, что не может придушить этого врага, которого без меры ненавидел. Могущественный король теперь был не более как слабым умирающим старцем и уже не в состоянии был более держать перо и подписать смертный приговор, которого он давно жаждал!… Теперь этот приговор лежал пред ним, но Генрих уже не мог использовать его. В Своей всеблагой мудрости и справедливости Господь покарал его самым тяжелым и ужасным наказанием. Он сохранил ему сознание, разрушил в нем не душу, но тело, и эта неподвижная, одеревенелая, холодеющая масса, лежавшая на постели, отделанной пурпуром и золотом, была королем; но теперь угрызения совести не давали ему умереть, и он с трепетом и ужасом смотрел в глаза смерти, во власть которой с беспощадной суровостью обрек такое множество своих подданных.

Возле постели стояли Екатерина и архиепископ кентерберийский Кранмер. Король с судорожным страхом не выпускал руки Екатерины, слушал благочестивые молитвы Кранмера, произносимые над ним, но постепенно слабел.

Наконец борьба смерти с жизнью окончилась победой первой. Генрих VIII навеки закрыл глаза на земле, чтобы снова открыть их на небесах, когда его грешная душа предстанет пред судом Божьим.

В течение трех дней не объявляли о его смерти; сперва хотели привести все в порядок, сперва необходимо было заполнить пробел, образованный его смертью; у правительства было желание, объявляя о смерти короля, одновременно показать и живую королеву, так как оно знало, что народ не будет плакать об умершем и радостно встретит остающуюся в живых.

На третий день наконец открылись ворота Уайтгола, и мрачная траурная процессия двинулась по улицам Лондона. Население в глухом молчании провожало взорами гроб короля, пред которым оно так сильно трепетало и для которого теперь не нашлось ни слова сожаления, ни одной слезы по умершем, в течение тридцати семи лет бывшем королем.

Процессия направлялась к Вестминстерскому аббатству, где Вольслей приготовил роскошную гробницу для своего короля. Но путь был не близок, и лошадям в траурных попонах, везших погребальную колесницу, приходилось часто останавливаться и отдыхать. Между прочим колесница остановилась на огромной площади, и вдруг из гроба короля стала сочиться кровь; она потекла по пурпурным складкам и залила мостовую. Толпа с ужасом смотрела на королевскую кровь и думала о том, как много крови он пролил на этом самом месте, так как колесница остановилась как раз там, где обыкновенно приводили в исполнение смертные приговоры и воздвигали эшафоты и костры.

Народ стоял и смотрел на кровь, текущую из гроба короля. Вдруг из толпы выскочили две собаки и стали жадно лизать кровь Генриха VIII. Толпа с ужасом разбежалась в разные стороны и стала перешептываться о бедном священнослужителе, несколько недель тому назад казненном на этом самом месте за то, что он не хотел признать короля верховным владыкою церкви и наместником Божьим. Проклиная короля на эшафоте, этот несчастный сказал:

— Когда-нибудь собаки будут лизать кровь короля, пролившего так много невинной крови!

Теперь проклятие казненного исполнилось.— собаки лизали королевскую кровь.

После того как траурная процессия оставила Уайтгол, когда труп короля уже не заражал своим присутствием дворцовых зал и двор собирался поздравить юного Эдуарда со вступлением на престол, Томас Сеймур, граф Сэдлей, явился в покои молодой вдовствующей королевы. На нем был торжественный траурный костюм и с ним пришли его старший брат Эдуард и архиепископ кентерберийский Кранмер.

Екатерина покраснела и с нежной улыбкой приняла их.

— Ваше величество, я являюсь сегодня напомнить вам о вашем обещании! — торжественно сказал Томас Сеймур. — О, не потупляйте взора и не краснейте. Благородному архиепископу известны ваши чувства, и он знает, что ваше сердце чисто, как сердце девушки, и что ни одна нецеломудренная мысль не запятнала вашей души; что же касается моего брата, то он не был бы здесь, если бы не его благоговейная вера в любовь, которой не поколебали ни бури, ни опасности. Я выбрал этих благородных друзей в качестве сватов и в их присутствии прошу ответить мне на следующий вопрос: ваше величество, король умер, и ничто не связывает вас; желаете ли вы быть моею? Согласны ли вы быть моей супругой и пожертвовать ради меня своим королевским титулом и своим высоким положением?