Исследование истории. Том II: Цивилизации во времени и пространстве - Арнольд Джозеф Тойнби

В отличие от Aidôs и Nemesis, которые пронизывают все аспекты социальной жизни, Hilm является vertu des politiques (добродетелью политиков){123}. Это нечто более изощренное, чем Aidôs и Nemesis, и, следовательно, менее привлекательное. Hilm не является выражением покорности.

«Его цель состоит, скорее, в том, чтобы покорить противника — привести его в смущение, продемонстрировав его ничтожность по сравнению с собой, удивить его проявлением чувства собственного достоинства и своим невозмутимым отношением… В сущности, Hilm, подобно большинству арабских качеств, это добродетель бравады и хвастовства, в котором больше показного, чем реального содержания… Приобрести славу Hilm можно недорогой ценой, сделав изысканный жест или сказав высокопарное слово… что уместно прежде всего в анархической среде — такой, как арабское общество, где каждое насильственное действие вызывает жестокое возмездие… Hilm, практиковавшийся омеиядскими последователями Муавии, содействовал задаче политического образования арабов. Он подслащивал их ученикам горечь, вызванную необходимостью жертвовать своей анархической свободой в пустыне в пользу правителей, которые были достаточно снисходительны, чтобы в управлении своей империей надевать на свою железную руку мягкую перчатку»{124}.

Эти мастерские характеристики сущности Hilm, Aidôs и Nemesis показывают, как хорошо адаптированы эти нормы поведения к специфическим обстоятельствам героического века. И если, как мы уже намекали, героический век по сути своей представляет собой мимолетную фазу в истории, то несомненными признаками его наступлечия и ухода выступают явление и исчезновение его специфических идеалов. Как только Aidôs и Nemesis постепенно исчезают из виду, их исчезновение вызывает вопль отчаяния.

…Лишь одни жесточайшие, тяжкие бедыЛюдям останутся в жизни.От зла избавленья не будет{125}.

Гесиод терзается от своей иллюзорной убежденности в том, что уход этих мерцающих огней, поддерживавших детей «темного века», является предвестием начала вечной темноты. Он не подозревает о том, что это гашение ночных огней — предвестие возвращения дня. Истина заключается в том, что Aidôs и Nemesis вновь поднимаются на небо, как только незаметное появление новой нарождающейся цивилизации делает их пребывание на земле излишним, вызывая к жизни иные добродетели, в социальном плане более созидательные, хотя эстетически, возможно, и менее привлекательные. Железный век, в котором, как горько жалуется Гесиод, он был рожден, фактически был веком, в котором живая эллинская цивилизация возникала из руин умершей минойской цивилизации. А Аббасиды, которые не нуждались в Hilm, являвшемся arcanum imperii (государственной тайной) их предшественников из династии Омейядов, были государственными деятелями, которые одобрили омейядское усилие по извлечению выгоды из уничтожения сирийской военной границы Римской империи, чтобы вновь создать сирийское универсальное государство.

Демона, который овладевает душой варвара, как только варварская нога переступает павшую военную границу, действительно трудно изгнать, поскольку он ухищряется испортить сами добродетели, которыми его жертва была вооружена. Об Aidôs вполне можно было бы сказать те же слова, которые мадам Ролан[501] сказала о свободе: «Каких только преступлений не совершалось во имя тебя!» Массовые зверства являются отличительными чертами героического века — как в истории, так и в легендах. Для деморализованного варварского общества, в котором совершаются эти черные дела, их присутствие настолько привычно, а страх перед ними настолько приглушен, что барды, чьей задачей является увековечивать память о военачальниках, не колеблясь, взваливают на плечи своих героев и героинь грехи, в которых те неповинны, когда очернение их характеров начинает преобладать над их героизмом. Герои совершают свои ужасающие зверства не только по отношению к своим официальным врагам. Ужасы семейной вражды дома Атрея[502] превосходят ужасы разграбления Трои. «Дома», разделенные внутри себя подобным образом, вряд ли просуществуют долго.

Сенсационно неожиданное падение мнимого всемогущества — такова характерная участь варварской державы героического века. Замечательными историческими примерами являются закат гуннов после смерти Аттилы и закат вандалов после смерти Гензериха[503]. Эти и другие исторически засвидетельствованные примеры вызывают доверие к преданию, повествующему о том, что волна ахейского завоевания подобным же образом разрушила и уничтожила поглощенную ею Трою и что убитый Агамемнон был последним всеахейским военачальником. Как бы широко не распространялись завоевания этих военачальников, они были неспособны создавать социальные институты. Судьба империи даже такого изощренного и сравнительно цивилизованного военачальника, каким был Карл Великий, является драматической иллюстрацией этой неспособности.

4. Фантазии и реальность

Если картина, представленная в предыдущей главе, истинна, то приговор, который можно вынести героическому веку, будет суровым. Самым мягким приговором будет признание его бесполезной выходкой, а самым строгим — осуждение его как уголовного преступления. Приговор о его бесполезности можно услышать в зрелой поэзии викторианского литератора, еще продолжавшего ощущать мороз неоварварского века.

Последуем пути тех белокурых завоевателей, высоких готов,Со дня, когда они выводили свои голубоглазые семействаС холодных пастбищ Вислы, со своей мрачной родиныУ богатых янтарем берегов Балтийского моря.В незамутненной силе своей мужественностиОни нащупывали лишь понаслышке известный путь к неведомой земле обетования.Набрасывались на разорванные края порфирной державы,Топча ее широкий подол, побеждая ее армии,Убивая ее императора и сжигая ее города —Разграбленные Афины и Рим. Заняв место Цезаря,Они правили миром, где прежде правили римляне.Однако эти три столетия грабежа и крови,Бесчеловечности и беспричинной жестокостиВскоре проходят… Те готы были сильны, но они погибли.Они не писали, не работали, не мыслили и не творили.Однако поскольку поле заросло плевелами и заплесневелой пшеницей,Их жатва заслужила некую похвалу — иначе они бы не оставили следа{126}.

Этот умеренный приговор, вынесенный по прошествии пятнадцати столетий, вряд ли мог бы удовлетворить эллинского поэта, с горечью осознающего, что он все еще живет в тех моральных трущобах, в которые варварские наследники превратили «талассократию Миноса». Преступность, а не бесполезность — таков тяжелый приговор, вынесенный Гесиодом постминойскому героическому веку, который в его времена все еще посещал нарождающуюся эллинскую цивилизацию. Его приговор безжалостен.

Третье родитель Кронид поколенье людей говорящих,Медное создал, ни в чем с поколеньем несхожее прежним.С копьями. Были те люди могучи и страшны. ЛюбилиГрозное дело Арея, насилыцину. Хлеба не ели.Крепче железа был дух их могучий. Никто приближатьсяК ним не решался: великою силой они обладали,И необорные руки росли на плечах многомощных.Были из меди доспехи у них и из меди жилища,Медью работы свершали: никто о железе не ведал.Сила ужасная собственных рук принесла им погибель.Все низошли безыменно: и как ни страшны они были,Черная смерть их взяла и лишила сияния солнца{127}.

В приговоре потомства, вынесенном тому переполнившему чашу страданию, которое варвары приносят своим преступным безумием, этот отрывок из поэмы Гесиода мог бы стать последним словом, если бы сам поэт не продолжил дальше:

После того как земля поколенье и это покрыла,Снова еще поколенье, четвертое, создал КронионНа многодарной земле, справедливее прежних и лучше, —Славных героев божественный род. Называют их людиПолубогами: они на земле обитали пред нами.Грозная их погубила война и ужасная битва.В Кадмовой области славной они свою жизнь положили,Из-за Эдиповых стад подвизаясь у Фив семивратных;В Трое другие погибли, на черных судах переплывшиРади прекрасноволосой Елены чрез бездны морские.Многих в кровавых боях исполнение смерти покрыло;Прочих к границам земли перенес громовержец Кронион,Дав пропитание им и жилища отдельно от смертных.Сердцем ни дум, ни заботы не зная, они безмятежноБлиз океанских пучин острова населяют блаженных.Трижды в году хлебодарная почва героям счастливымСладостью равные меду плоды в изобилье приносит{128}.

Какое отношение имеет этот отрывок к тому отрывку, который непосредственно ему предшествует, и ко всему каталогу поколений, в который он вставлен? Данный эпизод нарушает последовательность каталога в двух отношениях. В первую очередь, это поколение проходит здесь торжественным маршем, не отождествляясь — в отличие от предшествующих золотого, серебряного, бронзового и последующего железного поколений, ни с каким металлом. А во вторую очередь, все другие четыре поколения должны следовать друг за другом в убывающем порядке их качества. Кроме того, судьбы трех предшествующих поколений после смерти соответствуют течению их жизни на земле. Что касается людей золотого поколенья, то