Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - Михал Огинский

Между тем Бонапарт появился в столице очень скромно и остановился в своем маленьком домике на улице Шантрен, которую муниципалитет спонтанно переименовал в улицу Победы.

Я прибыл в Париж накануне приезда Бонапарта и поставил перед собой цель чаще бывать в высшем свете, чем в предыдущий раз. Я решил как можно больше общаться с членами правительства и с самыми известными людьми того времени. Мне хотелось, чтобы все во мне видели не представителя польских патриотов, а самого обыкновенного гражданина Польши, живущего в изгнании. В таком случае мне не придется никого утомлять бесконечными жалобами о состоянии моей страны, за мной не будут следить иностранные агенты, я без всякой предвзятости буду относиться к своим собеседникам, из какой бы страны они не были. А самое главное – никто не подумает, что я пытаюсь выудить какую-то информацию. Ни у кого не возникнет ко мне никаких подозрений, и я смогу войти в любое общество, чтобы услышать различные мнения от всех, с кем сведет меня судьба.

Я обнаружил, что практически все французы любят поляков и находят у них немало общего со своим характером. Они хвалят поляков за их обходительность в общении, за их достоинство и любовь к родине. Французские военные не перестают восхвалять польские легионы. Однако эти приятные и лестные оценки никоим образом не проясняли подлинные намерения французского правительства, которое в тот период вело себя крайне нерешительно и было слишком озабочено внутренними проблемами собственной страны, чтобы заниматься еще и Польшей.

Меня представили новому министру иностранных дел Франции Талейрану. Я познакомился с такими важными лицами как Баррас, Бартелеми, Пишегрю, Тальен, Сийес и большинством французских генералов, принимавших участие в итальянской кампании.

Всех этих людей чаще всего я встречал в доме графа Лекутле де Кантеле. Они заходили сюда отобедать либо провести вечер. Именно здесь я узнал много подробностей о важнейших периодах французской революции и о главных событиях военных операций в Италии и Германии. В этом доме я также познакомился с генералом Бонапартом. Нас представил друг другу хозяин дома, и сразу после этого Наполеон поинтересовался, давно ли я уехал из Константинополя, как там поживает Обер дю Байе, кто из военнослужащих остался с ним, какие впечатления на меня произвела Турция?.. Мои ответы были столь же краткими, как и вопросы.

Однажды, когда я обедал у графа Лекутле де Кантеле, явился адъютант Бонапарта и подтвердил заказ генерала, который задерживался и не смог своевременно приехать.

После обеда находящиеся в зале дамы стали расспрашивать Наполеона о последних новостях из Рима, так как уже все знали, что дворец посла Франции Жозефа Бонапарта окружили, а генерал-адъютант Дюфо убит. Наполен очень любезно и доброжелательно пообщался с любопытными дамами и даже рассказал кое-какие подробности об этом происшествии. Говорил он хриплым голосом, и мне показалось, что в ту пору он должным образом еще не овладел навыками самовыражения. Я утверждаю это, вспоминая тот разговор, свидетелем которого стал сам. Бонапарт что-то говорил о видении, которое у него было за несколько дней до убийства генерала Дюфо, но я не смог расслышать подробностей о связи этого видения с реальностью. Слушали его, затаив дыхание, хотя всех удивило не столько само видение, сколько то, что такие вещи звучат из уст героя дня.

Затем многие дамы собрались у пианино и попросили меня сыграть марш, который я написал для польских легионов. Наполеон тоже подошел к инструменту и сказал: «А давайте послушаем! Ведь это о польских легионах. Только всегда следует добавлять: об отважных польских легионах, потому что поляки дерутся как дьяволы».

После этого заговорили о музыке, о выдающихся итальянских композиторах… Бонапарт также поддержал этот разговор, с похвалой отозвавшись о Паизиелло.

Через два дня министр иностранных дел Талейран дал великолепный бал в честь возвращения генерала Бонапарта из Италии. Собрались высокие зарубежные гости и лучшие люди Франции[76].

Сам генерал Бонапарт явился на бал с большим опозданием. Взгляды всех гостей уже давно были устремлены на дверь, через которую он только что вошел в зал. Люди, не встречавшие его раньше, были немало удивлены. Перед ними стоял мужчина невысокого роста, худощавый, смуглое от усталости и от избытка солнечных лучей лицо, гладкие блестящие волосы, ниспадающие до самых глаз, простой серый сюртук, на вид человек серьезный и не очень располагающий к себе.

Казалось, Бонапарт совсем не замечал ни праздничной суеты, ни заискивающих взглядов гостей и чувствовал себя чужим на этой пышной церемонии, где главным лицом был все-таки он сам. Кое с кем из ближайшего окружения он все же обменивался короткими репликами, но как только замечал, что вокруг него растет толпа желающих приблизиться к нему, разглядеть, услышать его, Бонапарт хладнокровно переходил в другое место, а то и в соседние залы, где все повторялось сначала. Вскоре Наполеон уехал: то ли от усталости, то ли от скуки, то ли от желания заняться более полезными делами. Бонапарта совершенно не волновало, какое впечатление на публику произвело его появление на балу[77].

Сразу же после возвращения Бонапарта в Париж к нему явились руководители всех политических партий. Принимать их Наполеон отказался.

Парижане жаждали увидеть его. Толпы народа стояли на улицах и площадях, по которым предположительно он мог проехать. Однако никому так и не удалось встретиться с генералом. Правительство проявляло к нему огромное уважение. И когда у членов Директории возникала необходимость проконсультироваться с Бонапартом, к нему присылали кого-нибудь из министров с любезным приглашением принять участие в заседании. После изгнания Карно вакантное место в Институте было предложено Бонапарту. Желая засвидетельствовать признательность республики генералу Итальянской армии, правительство устроило грандиозное празднество, формальным поводом которому стала доставка в Париж мирного договора, подписанного в Кампо-Формио. Перед Люксембургским дворцом были воздвигнуты огромные декоративные сооружения, на которых над пятью членами Директории развивались знамена, завоеванные в Италии. С речью выступил сам Бонапарт. Из его уст, между прочим, прозвучали и такие слова:

«Чтобы обрести свободу, французский народ вынужден был воевать с королями. Чтобы получить конституцию, основанную на разуме, ему довелось восемнадцать столетий бороться с предрассудками: религия, феодализм, деспотизм приходили на смену друг другу и управляли Европой. А с момента подписания мира, который вы заключили недавно, начинается эпоха представительной формы правления. Я вручаю вам Кампоформийский мирный договор, ратифицированный императором. Этот мир обеспечит свободу, процветание и славу республике. Когда благополучие французского народа будет основано на лучших конституционных законах, станет свободной и вся Европа и т. д.».

Я часто виделся с Сулковским, который был одним из адъютантов Наполеона и почти никогда с ним не расставался. Как-то он рассказал мне, что Бонапарт – человек довольно молчаливый, хмурый, задумчивый, как правило, чем-то озабоченный. На публике никогда не улыбается, а вот в узком кругу, среди своих, как это бывало в доме графа Лекутле де Кантеле и везде, где не было людей, чье присутствие стесняло его, генерал охотно включался в разговор и поддерживал беседу. В общении с глазу на глаз с Сулковским он откровенно и доверительно делился своими планами, а порой до слез смеялся, услышав какую-нибудь пикантную историю о дамах, которых знал лично. Как уверял меня Сулковский, вернувшись в Париж, Бонапарт поселился в маленькой, очень скромно обставленной квартире, и большую часть дня проводил над географическими картами. Он расстилал их на ковре в своем кабинете и с компасом и карандашом в руках переходил от одной карты к другой, намечая маршруты предстоящих кампаний и планируя то вторжение в Англию, то поход в Египет. В свет выезжал редко. Иногда посещал театр, где всегда предпочитал место в задрапированной ложе. Чаще всего домой возвращался часам к девяти, а затем при лампе читал до двух-трех часов ночи.

Несмотря на все знаки уважения, которые Директория оказывала Бонапарту, ни для кого не было секретом, что ее руководители завидуют генералу. Завидуют его славе, его весу и влиянию, его популярности. А вот солдаты и офицеры, возвращающиеся во Францию, с восторгом рассказывали о боевых способностях своего генерала.

Тем временем разногласия между членами правительства создавали все больше и больше препятствий для нормального развития страны. Работа центральных органов управления Франции не оправдывала ожиданий людей. Со всех сторон сыпались жалобы и нарекания. Многие стали с надеждой обращать свои взоры на триумфатора итальянской кампании.