Доминум - Полина Граф

Мы встали перед большими темными воротами, на которые не ложился свет огня.

С Пустым что-то происходило. Неожиданно для себя я понял, что он улыбается. Еле зримо, но он и вправду это делал. Подобное настораживало, но еще больше меня взволновали его слова.

– А я уже и не верил, – с благоговением выдохнул он, словно испытывал облегчение.

Я напрягся.

– Что мы здесь делаем?

Вместо ответа он провел рукой по воротам, стараясь не дотрагиваться до черно-белых цепей. Внезапно на камне зажглись символы, мало чем напоминавшие обычные буквы или даже руны. Куча ломаных линий, переходивших в круги и точки, складывались в причудливые узоры, обретая какое-то значение. Я почти улавливал его, но внутренний переводчик сбоил. Хотя Антарес прекрасно знал этот язык.

– Тэ… Тэс… – силился прочесть я, но смысл, что вертелся на языке, просто ускользал.

– «Тэсмагдум эдео хабес реремо», – необычайно оживленным голосом вымолвил Пустой, глядя на надпись, испещрявшую древние ворота. – «Все из ничего». Ты не сможешь понять магнификум душой. Это первый язык. Язык обрядов, Вселенной. Его нужно учить. Подвинься.

Я послушался, хоть происходящее вызывало у меня все меньше доверия.

– Эти пустотелые твари, – причитал он, оглядывая цепи. – Что они пытались сделать?

– Осторожнее! – не выдержал я, когда он потянул цепи на себя.

Они оглушительно зазвенели. Раздалось низкое жужжание, словно где-то гудели провода. Пустой скрутил звенья в своих руках, а затем с хрустом переломил их. Цепи замерцали, а потом испарились снопом серых искр. В тот же миг сквозь меня прошла горячая волна энергии. Мне с трудом удалось сохранить равновесие.

– Что ты натворил?..

– Они не имеют над ней власти. – с холодом ответил он, глядя на меня из-под полуопущенных век. – Они не имеют права. Я сделаю все возможное, чтобы помешать им, сколько бы раз ни повторялся круг!

Он топнул, и пол просто обрушился у меня под ногами. Я летел вниз, сквозь темноту и алые огни, все больше наполняясь животным ужасом. Упасть мне довелось в грязном и сыром проулке. Всякую мысль разом отбило. Я чувствовал смрад гниения и ужасный голод, затмевающий разум. Надо мной нависала Мемора-Лэстрада, пытавшаяся отнять у меня осколок Антареса. Я растерялся, позабыл, как двигаться. Отчаяние пробирало до самых остатков души. Хотелось оборвать воспоминание, не показывать ей сферу. Просто вырваться из этого времени, покинуть болото памяти. Остановить, остановить, остановить.

– Не думай об этом, – произнес Пустой, стоя позади заоблачницы. Его силуэт казался еще чернее, чем источаемая ею Тьма. – Это всего лишь воспоминание. Ты постоянно напоминал о том же другим. Теперь и сам осознай.

Я встрепенулся, точно выплыл из-под воды. И ведь верно. Страх был ненастоящий. Все это ужасная история, ее требуется лишь вытерпеть в последний раз. С этой мыслью я разбил алую сферу о землю. Забрезживший свет заволок все вокруг, а как только угас, вокруг уже образовалась пустыня. Я со всех ног убегал от метеороидов. Их мощные лапы фонтаном взметали пыль в раскаленный воздух. Монстры нагоняли. Сердце грохотало о ребра. Ужас охватил душу, заставлял бежать вперед. За установленной падшими границей меня ждал лишь взрыв боли, в который превратилось все тело. Песок пропитался серебром.

Когда агония отпустила разум, меня отправило по иным пугающим и мрачным воспоминаниям. Их оказалось так много, что я устал считать. Маленькие и серьезные. От неудачной попытки научиться плавать до клыков, разрывающих плоть. Разум всегда пытается спрятать такие воспоминания как можно дальше, оставляя лишь светлые образы. Но тьма все равно копошится глубоко внутри, гниет и копится, в конце концов прорываясь наружу. И я вновь проходил через все пережитое, лишь изредка вслушиваясь в наставления Пустого.

А затем я вновь вспомнил о рыданиях мамы, которой только рассказали о смерти отца, и тяжелый пресс памяти вдруг ослаб. Я оказался в палате Лазарета, после того как сразился с Лэстрадой, а Фри и Дан о спорили о какой-то чуши: от недостатков современной музыки до несостоятельной политики Европы, которую Фри отстаивала с нелепо умным видом. Они и меня пытались привлечь к обсуждению, но я не хотел встревать, ведь было так приятно просто слушать их. Почему-то именно тогда, после всего произошедшего, наблюдая за беспокоящимися обо мне протекторами рядом, я понял, насколько раньше был одинок. Многое еще помнилось плохо, но друзей у меня здесь прежде точно не водилось. Теперь же я обзавелся сразу несколькими и был им за все благодарен.

Светлые воспоминания текли одно за другим, золотые и медовые, переливающиеся в теплых солнечных лучах и блеске дождя за окном. Первая победа на соревнованиях по стрельбе, с отличием оконченная школа, день рождения, на который отец подарил мне телескоп. Так странно было понимать, что и хорошие, и страшные воспоминания питали мою душу Светом. Все было важным, и все делало меня сильнее.

Мы с отцом сидели на веранде загородного дома жарким августовским днем. С сада тянуло густым травяным ароматом, а шмели жужжали над яркими клумбами. Я тогда был мал, едва в школу пошел. Отец рассказывал, что видел в своих поездках, о диковинах разных стран, параллельно делая со мной бумажные самолетики. Когда мы стали пускать их в саду, выяснилось, что его летели куда дальше и увереннее.

– Как ты так бросаешь? – заинтересовался я.

Он пояснил, что просто собирает самолетики иначе, и показал как, объясняя основы аэродинамики. Я с восторгом слушал и поглощал информацию, внезапно загоревшись самой мыслью об усмирении воздуха. Примерно тогда, кажется, я понял, что мне нравится идея полетов и аэроинженерии, хоть еще толком ничего о ней не знал. Мы продолжили складывать бумагу до раннего вечера, и я проанализировал так много ошибок и мелочей, что отцовские самолетики стали уступать моим. Он, казалось, даже порадовался этому, а затем впервые предложил мне пойти пострелять с ним из лука…

Потом меня отбросило на много лет назад, и я вновь убегал, только не знал, от чего именно. Но оно настигало. Я слышал стремительные шаги и треск веток. В руках я держал отцовский лук, но даже он не мог помочь. Оглянувшись всего раз, я увидел вдалеке черную фигуру. Золотые глаза, казавшиеся неестественно яркими в свете зенитного солнца, жадно меня пожирали. Мужчина ускорил шаг. Вокруг него сгустилось непроглядно черное облако, из которого вырывались образы птиц.

Мне не уйти. Он поймает меня, заберет, убьет. Я один, совершенно один.

И тут я врезался во что-то мягкое. Меня схватили за плечи, быстро уволокли за толстое мшистое дерево и заставили сесть. Я отбивался.

– Максимус, успокойся, – поспешно сказала девушка. – Прошу, тише, все хорошо,