Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

Га вытянул шею и посмотрел на меня.

– Что теперь? – спросил он.

– А теперь человек заблудился в собственной жизни. И оба погибли. И он и его история.

Я настроил запуск автопилота. Га был силен духом и поэтому я поставил его на восемь.

– Расскажите мне, как это бывает, когда люди близки…, – попросил я.

– Это оказалось довольно просто, – ответил Га. – Рассказываешь все другому человеку, плохое ли, хорошее, то, что помогает тебе казаться сильным и за что бывает стыдно. Если ты убил мужа своей жены, ты должен ей об этом рассказать. Если мужчина напал на тебя, намереваясь изнасиловать, ты должен и это рассказать. Я рассказал тебе все, как сумел. Я, может, и сам не знаю, кто я такой. Но актриса свободна. Не уверен, что я до конца понял, что такое свобода, но я прочувствовал ее, и теперь она тоже ее почувствовала.

Я кивнул, испытав удовлетворение от услышанного, и вновь обрел свое внутреннее спокойствие. И, наконец, сблизился со своими родителями. Командир Га был моим другом, хотя он и лгал, утверждая, что актриса жива. Он настолько в это уверовал, что для него это стало правдой. Благодаря своей запутанной логике, он открывал мне, своему другу, чистую правду.

– Увидимся на той стороне, – сказал я.

Он устремился взглядом в несуществующую точку.

– Моя мать была певицей, – произнес он.

Когда Га закрыл глаза, я щелкнул переключателем.

Он сделал несколько непроизвольных движений, глаза его сверкали, руки поднялись, ртом он ловил воздух, словно карп, выскакивающий из воды в пруду для медитаций. «Моя мать была певицей» – были его последние слова, будто лишь ими, единственными, он мог описать то, кем был.

Я забрался на соседнее голубое кресло, но не стал закреплять ремни. Я хотел, чтобы команда отдела «Пуб Ёк» знала, что я сам выбрал свой путь и отверг их методы. Я подсоединил свою «сбрую» и переключил внимание на запуск аптопилота. Я не хотел ничего помнить об этом месте, поэтому поставил его на восемь с половиной. Но и лоботомия была мне ни к чему. И я поставил на семь с половиной. И если уж быть до конца откровенным с самим собой, я мог признаться, что боялся боли. И я поставил автопилот на шесть с половиной.

Дрожа от надежды и, как ни странно, от сожаления, мой палец щелкнул переключателем.

Руки мои поднялись передо мной. Казалось, будто они принадлежат кому-то другому. Я услышал стон и осознал, что он исходил от меня. Электрический язык глубоко залезал в мой мозг, наподобие того, как языком ощупывают зубы после еды. Я представлял себе, что меня охватит оцепенение, но мое мышление было взвинченным, мысли парили. Все было необыкновенным: отблеск металлической арматуры, яркая зелень глаза мухи. Существовала только вещь сама по себе, без какой-либо привязки или окружения, словно рассудок потерял связь со всем остальным. Голубизна, и кожа, и кресло – я не мог свести их воедино. Запах озона был невероятным, накал лампочек нереальным. Тонкие волосинки у меня в носу сделались жесткими. Эрекция моя была ужасной и тоже существовала как-то сама по себе. Я не увидел ни покрытой льдом горной вершины, ни белого цветка. Я осмотрел комнату, ища их глазами, но видел лишь нечто разрозненное: блеск, пятно, шероховатость.

Я сознавал, что Командир Га движется рядом со мной. С парящими в воздухе руками я мог сделать лишь одно – легонько повернуть голову и наблюдать за ним. Одну руку он высвободил из ремня и тянулся к ручке запуска. Я видел, что он включил автопилот на максимум, и это была смертельная доза. Но я больше не мог переживать за него. Я шел своей дорогой. Скоро я окажусь в сельской местности, в деревне, где полно зелени и царит безмятежность, где крестьяне молча взмахивают косами. Там я встречу вдову, и мы не будем тратить время на ненужные ухаживания. Я подойду к ней и скажу, что я ее новый муж. Вначале мы будем спать на разных сторонах кровати. Какое-то время у нее будут свои правила. Но со временем наши гениталии соединятся, это будет правильно, и доставит нам удовольствие. Летними вечерами после того, как у меня случится извержение, мы будем лежать в постели и слушать, как наши дети бегают в темноте и ловят лягушек. Моя жена будет хорошо видеть обоими глазами, и поэтому поймет, когда я погашу свечу. В той деревне у меня будет имя, и люди будут называть меня тем именем. Я задую свечу, и она станет уговаривать меня спать крепко-крепко, и по мере того, как электричество в моем разуме становилось острее, словно бритва после заточки, я вслушивался в ее голос, произносивший имя, которое вскоре станет моим.

Утром Командира Га разбудил рев двигателей американского военного грузового самолета. Дети уже проснулись и таращились в потолок. Они знали, что это был не тот самолет, который раз в неделю летает в Пекин, и не легкомоторный, отправлявшийся во Владивосток пару раз в месяц. Дети вообще никогда не слышали звука самолета, потому что полеты над Пхеньяном были запрещены. После того, как в 1951 году американцы сбросили на северокорейскую столицу зажигательные бомбы, над ней больше не пролетел ни один самолет. Га разбудил Сан Мун. Они стали вслушиваться в гул самолета, который направлялся на север как бы со стороны Сеула, откуда ничему не позволено было прилетать в Пхеньян. Он посмотрел на часы – американцы прибыли на три часа раньше. Великий Руководитель будет в ярости.

– Они низко летят, чтобы предупредить о своем прибытии, – сказал он. – Чисто по-американски.

Сан Мун повернулась к нему.

– Пора, – сказала она.

Он посмотрел ей в глаза, чтобы увидеть в них отголоски сегодняшней ночи любви, но она смотрела в будущее, а не в прошлое.

– Пора, – согласился он.

– Дети, – крикнула Сан Мун. – Сегодня мы отправляемся в путешествие. Пойдите, соберите нам с собой что-нибудь поесть.

Когда они ушли, она натянула на себя халат и закурила у окна, наблюдая, как над рекой Тэдонган снижался огромный американский самолет, выпустив шасси. Она повернулась к Га.

– Ты должен кое-что понять, – сказала она. – Если Великий Руководитель о ком-то и беспокоится, то только обо мне. Он думает, что я ничего от него не скрываю, что меня выдает мое лицо, и с этим ничего поделать нельзя, и поэтому я не гожусь в заговорщицы. Он считает меня единственным человеком в мире, которому он может доверять. У него много женщин, целый киппым[37], но важна для него только я.

– Тогда сегодня он сильно обожжется.

– Я не о нем, – вздохнула она. – Я о тебе. Пойми, если я вырвусь из цепких объятий Великого Руководителя, то кто-то за это поплатится, а какой будет расплата, трудно даже представить. Ты не можешь остаться. Ты не можешь стать расплатой…

– Не знаю, откуда у тебя такие мысли обо мне, – возразил он. – Но…

– Это у тебя в голове постоянно вертятся какие-то мысли, идеи, – перебила его она. – Я думаю, ты вбил себе в голову, посмотрев тот фильм, что благородный человек должен пожертвовать собой.

– Ты вытатуирована на моем сердце, – напомнил он. – Ты всегда будешь со мной.

– Ты должен остаться со мной навсегда.

– Все будет хорошо, – успокоил ее он. – Я обещаю. Все будет просто прекрасно. Верь мне.

– Когда ты так говоришь, мне становится страшно, – произнесла она, пуская струйку дыма. – Все это напоминает какую-то проверку на преданность. И придумал ее даже не мой муж, а какой-то извращенец.

Га думал о том, как меняется самоощущение человека, когда он узнает, что его жизнь вот-вот изменится, не говоря уже о том, когда момент этот наступает. Разве Сан Мун этого не понимала? Она высказала ему свое мнение на этот счет. В ответ он лишь улыбнулся мысли о том, как в одно утро все может измениться, если очень сильно этого захотеть.

– Этот твой взгляд, – сказала она. – Даже он выводит меня из себя.

Она подошла к нему. Га так хотелось, чтобы она подольше оставалась рядом с ним.

– Ты поедешь со мной, слышишь? – настаивала она. – Ты понял? Я не смогу без тебя.

– Я никогда тебя не оставлю.

Он хотел прикоснуться к ней, но она отстранилась.

– Почему ты не хочешь сказать, что поедешь со мной?

– А почему ты не слышишь, что я говорю? Конечно, я поеду!Она недоверчиво посмотрела на него.

– У меня всех отняли – сестру, отца, мать. Даже того жестокого мужа. Одного за другим. Сделай так, чтобы такое больше не повторилось. Так не должно быть, ведь у тебя есть выбор. Посмотри мне в глаза и скажи это.

Он так и сделал – посмотрел ей в глаза и произнес:

– Ты сказала, что я должен остаться с тобой навсегда, и вот он я, навсегда. И скоро случится так, что ты не сможешь от меня отделаться.

Сан Мун надела белый чосонот, а красный и синий повесила в машине. Га, переобувшись в свои ковбойские сапоги, спрятал банку персиков в рюкзак и похлопал по карману, проверяя, там ли фотоаппарат. Девочка гонялась за собакой, чтобы надеть псу поводок.