Роман лорда Байрона - Джон Краули

В 1821 г. Саути опубликовал поэму «Видение суда», в предисловии к которой назвал Байрона «главой сатанинской школы»:

«…Произведения этих поэтов в сладострастных своих эпизодах дышат духом Велиала; и духом Молоха — в отвратительных образах жестокостей и ужасов, которые эти авторы так любят живописать, — но в еще большей степени им свойствен сатанинский дух гордыни и дерзновенного кощунства, свидетельство того жалкого уныния, в котором они пребывают».

Байрон ответил одноименной поэмой, в предисловии к которой писал:

«…Великодушному лауреату угодно было нарисовать картину фантастической "сатанинской школы", на которую он обращает внимание представителей закона, прибавляя, таким образом, к своим другим лаврам притязания на лавры доносчика. Если где-нибудь, кроме его воображения, существует подобная школа, то разве он не достаточно защищен против нее своим крайним самомнением?»

Развернутый ответ Саути Байрон дал и в приложении к первому изданию драмы «Двое Фоскари» (1821).

…Байрона, всех дел его и гордыни его… — Формула из обряда крещения. Крещаемый или его крестные родители (если это младенец) отрекаются «от сатаны, всех его дел и всех его ангелов, всего его служения и всей его гордыни».

…я помню, как Саути выражал некогда желание совместно с поэтом Кольриджем создать в Америке, на берегах Саскуиханны, колонию, где царила бы идеальная гармония… — Байрон не уставал напоминать об этом поэтам, давно расставшимся с мечтаниями молодости.

Не каждый же, как Саути, моралист,Болтавший о своей «Пантисократии»[107],Или как Вордсворт, что, душою чист,Стих приправлял мечтой о демократии!

…во время ирландского восстания 1798 года заявит, что будь он взрослым, сделался бы английским лордом Эдвардом Фицджеральдом — По крайней мере, полтора десятка лет спустя он заявлял именно так (дневник, 10 марта 1814 г.).

Графиня де Жанлис была воспитательницей детей в семье герцога Шартрского: по крайней мере одна из ее дочерей, по общему мнению, была его отпрыском. — Памела (Стефани Каролина Анна) Симс (17737-1831), возможно, бывшая дочерью Луи-Филиппа II, герцога Шартрского и Орлеанского (1747–1793), которого не спасло от гильотины даже отречение от титула и принятое имя «гражданин Филипп Эгалите», — и Стефани Фелисите Дюкре де Сент-Обен, графини де Жанлис (1746–1830).

…лорд Б. провозглашал презрение к писательницам — «синим чулкам»… -

О вы, чулки небесной синевы,Пред кем дрожит несмелый литератор,Поэма погибает, если выНе огласите ваше «imprimatur»[108].В обертку превратит ее, увы,Парнасской славы бойкий арендатор!Ах, буду ль я обласкан невзначайИ приглашен на ваш Кастальский чай?

— и проч.; см. в особенности обширную буффонаду (по определению самого Байрона) «Синие чулки».

…«толпу пишущих женщин»… — Замечания Байрона о «пишущих женщинах» слишком грубы, чтобы их можно было привести здесь, не оскорбив пристойность читателей.

Для мадам де Сталь он делал исключение… —

«Не знаю женщины более bonne foi[109], чем мадам де Сталь [1766–1817]: в ее сердце жила подлинная доброта. Она с большим вниманием отнеслась к моему разладу с леди Байрон — или, вернее, леди Байрон со мной — и оказала некоторое влияние на мою жену… Полагаю, мадам де Сталь сделала все возможное, чтобы примирить нас. Она была лучшим существом в мире» (Байрон — Медвину).

Байрон неизменно отмечал приятность беседы мадам де Сталь, но не припомню, чтобы высказывался о ее сочинениях.

Мальчиком, как и многие из его сверстников, он был страстно увлечен Наполеоном, однако впоследствии разочаровался в мнимом освободителе Европы… -

«Что за странные вести об этом Енаковом сыне анархии[110] — Буонапарте! С тех пор как в Харроу, в 1803 году, когда началась война, я защищал его бюст от подлецов, державших нос по ветру, он был для меня hero de Roman[111] — правда, только на Континенте; здесь я его не желаю. Но мне не нравятся все эти побеги — отъезд из армии и проч., и проч. Когда я сражался в школе из-за его бюста, я, конечно, не предполагал, что он убежит от самого себя. Не удивлюсь, однако, если он еще всех их расколотит. Давать себя разбить настоящим воинам — это еще куда ни шло; но дать себя разбить трем чистопородным олухам из старых законных династий… O-hone-a-rie! — O-hone-a-rie!»[112] (дневник, 17 ноября 1813 г.).

См. также прим. к с. 259.

Ничто он не любил так сильно, как оказаться на борту корабля, оставляя позади отвергнутое им или отвергнувшее его и устремляясь к неизвестному. — Из стихотворения «Стансы к некой даме [Мэри Чаворт-Мастерс], написанные при отъезде из Англии»:

Пора! Прибоя слышен гул,Корабль ветрила развернул,И свежий ветер мачту гнет,И громко свищет, и поет;Покину я мою страну:Любить могу я лишь одну.Но если б быть мне тем, чем был,Но если б жить мне так, как жил,Не рвался я бы в дальний путь!Я не паду тебе на грудьИ сном блаженным не засну…И все ж люблю я лишь одну.

И нужно ли напоминать знаменитые строки из прощания Чайльд-Гарольда (1, XIII)?

Прости, прости! Все крепнет шквал,Все выше вал встает,И берег Англии пропалСреди кипяших вод.Плывем на Запад, солнцу вслед,Покинув отчий край.Прощай до завтра, солнца свет,Британия, прощай!

Промчится ночь, оно взойдетСиять другому дню,Увижу море, небосвод,Но не страну мою.Погас очаг мой, пуст мой дом,И двор травой зарос.Мертво и глухо все кругом,Лишь воет старый пес..

Я знаю, слезы женщин — вздор,В них постоянства нет.Другой придет, пленит их взор,И слез пропал и след.Мне ничего не жаль в былом,Не страшен бурный путь,Но жаль, что, бросив отчий дом,Мне не о ком вздохнуть.

Вверяюсь ветру и волне,Я в мире одинок.Кто может вспомнить обо мне,Кого б я вспомнить мог?Мой пес поплачет день, другой,Разбудит воем тьмуИ станет первому слугой,Кто бросит кость ему.

Наперекор грозе и мглеВ дорогу, рулевой!Веди корабль к любой земле,Но только не к родной!Привет, привет, морской простор,И вам — в конце пути —Привет, леса, пустыни гор!Британия, прости!

Я была среди тех, кого он покинул. -

Дочь сердца моего, малютка Ада!Похожа ль ты на мать? В последний раз,Когда была мне суждена отрадаУлыбку видеть синих детских глаз,Я отплывал — то был Надежды час.И вновь плыву, но все переменилось.Куда плыву я? Шторм встречает нас.Сон обманул… И сердце не забилось,Когда знакомых скал гряда в тумане скрылась.

Глава седьмая

Главнокомандующий союзническими Армиями… — Артур Уэлсли, первый герцог Веллингтон, мнение о котором Байрон менял так же резко, как и о Наполеоне.

«Это — мужчина, Сципион нашего Ганнибала. Но успехом при Ватерлоо он обязан русским морозам, уничтожившим весь цвет французской армии» (Томасу Mvpy, 7 июля 1815 г.).

«Негодяй Веллингтон — любимое детище Фортуны, но ей не удастся прилизать его так, чтобы получилось нечто приличное; если он проживет дольше, его разобьют — это несомненно. Никогда еще Победа не проливалась на столь бесплодную почву, как эта навозная куча тирании, где вызревают одни лишь гадючьи яйца» («Разрозненные мысли», № 110; октябрь 1821).

О Веллингтон (иль Villainton[113] — зоветТебя и так двусмысленная слава;Не победив тебя, не признаетВеличья твоего француз лукавыйИ, побежденный, каламбуром бьет)!Хвала! На пенсию обрел ты право.Кто смеет славы не признать твоей?Восстанут все и завопят о Ней[114].

Мы знаем, после славного походаТебе даров немало принеслиЗа то, что, Реставрации в угоду,Ты спас легитимизма костыли.Испанцам и французскому народуОни прийтись по сердцу не могли,Но Ватерлоо заслуженно воспето,Хоть не дается бардам тема эта.

Но, что ни говори, война — разбой,Когда священных прав не защищает.Конечно, ты — «головорез лихой»;Так сам Шекспир подобных называет;Но точно ль благороден подвиг твой —Народ, а не тираны, пусть решает.А им-то лишь одним и повезло:Им и тебе на пользу Ватерлоо.

Но я не льщу, ведь лестью ты упитан!Устав от грома битвы, так сказать,Герой, когда имеет аппетит он,Скорее оды предпочтет глотать,Чем острые сатиры. Все простит онТем, кто его способен называть«Спасителем» народов — не спасенных,И «провиденьем» — стран порабощенных..

Ей-богу, даже сам Наполеон,Пожалуй, не имел такого случая —Спасти от кучки деспотов закон,В Европе утвердить благополучие.А вышло что? Победы шум и звонИ пышных славословий благозвучиеСтихают, а за ними все слышнейПроклятья нищей родины твоей!

Но муза неподкупна и вольна,Она с газетой дружбы не водила:Поведает истории она,Как пировали жирные кутилы.Как их пиры голодная странаИ кровью и деньгами оплатила.Ты многое для вечности свершил,Но ты о чело-вечности забыл.

лейтенант поспешил к себе в палатку, где найденного молодого человека уже уложили в лейтенантову постель, а на горячий лоб раненого прикладывала смоченную в лейтенантовом одеколоне тряпку лейтенантова Долорес… — Ср. эпизод из второй песни «Дон-Жуана» (CXXXIV–CXXXV), где о выброшенном на берег герое заботится прекрасная Гайдэ: