Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова

Зная, что мой Серёжа служит шофёром на Ладоге, Азаров встал и в знак уважения продекламировал отрывок из стихотворения:

Мне на войне не повстречался он,

Хоть знал я многих фронтовых шофёров,

Но хлеб, который автобатальон

Доставил в наш непобедимый город,

Но кровь, что он для раненых привёз,

Хотя по льду хлестала смерть вдогонку,

Но дети, что нам дороги до слёз,

Усаженные в мёрзлую трехтонку,

Так сблизили и породнили нас,

Хоть не встречались ни в гостях, ни дома.

Как будто и меня в войну он спас,

До самой малой чёрточки знакомый…[47]

Я плакала, и милый Азаров плакал вместе со мной.

И ещё одна радость в нашем издательском деле: в киоски “Союзпечати” поступил первый номер возобновлённого в осаждённом городе журнала “Ленинград”.

Подумать только, больше года нас морили голодом, убивали снарядами и бомбами, а мы пишем стихи, издаём журналы и читаем. Жадно, взахлёб читаем.

Нет! Никогда и никто не сможет победить наш народ.

Пока есть на земле хоть одна книга на русском языке — Россия будет жива».

* * *

С первых дней войны сотрудникам ленинградских редакций и издательств пришлось работать в трудных условиях города-фронта. Многие журналисты, редакторы газет и журналов ушли в Красную армию и народное ополчение. В редакции газеты «Балтиец», например, из девяти работников осталось всего два.

Значительно сократился состав редакций и в «Ленинградской правде» и «Смене». В связи с этим Ленинградским обкомом партии для работы в военные и городские газеты были направлены многие видные писатели и поэты: Николай Тихонов, Всеволод Вишневский, Вера Инбер, Александр Прокофьев, Виссарион Саянов, Вера Кетлинская, Евгений Фёдоров и др. Так, во фронтовой газете «На страже Родины» за один только июль 1941 г. тринадцать раз выступал А.Прокофьев, одиннадцать — В.Саянов. Неоднократно печатались там стихи и статьи Н.Тихонова, О.Берггольц, В.Азарова, В.Рождественского и др…[48]

* * *

Десять километров по лесу Катя отмахала за четыре часа. Дошла бы скорее, но задержала быстрина реки со сломанным мостом. Чтобы не замочить рацию, пришлось искать брод. Один раз почудился запах дыма из человеческого жилья, и Катя, точнее Надя Зайцева, прибавила шаг, огибая опасное место. Она уже почти свыклась с новым именем и на «Катю» не оборачивалась, как первое время, но всё же иногда тянуло назвать своё имя. Тогда она тайком писала его на песке и сразу же стирала четыре крупные школьные буквы.

Жидкий рассвет забрезжил у кромки поля, с которого просматривались крыши домов. Дальше придётся передвигаться короткими перебежками. Присев на корточки, Катя сверилась с картой, где рукой начштаба была поставлена жирная красная точка. Справа река, слева остатки барской усадьбы, а впереди пункт назначения — деревенская баня. Там будет ждать дед.

Сунув руку в карман, она ради спокойствия потрогала гранату-лимонку и посмотрела под ноги на вдавленные в землю каблуки ботинок.

Приказ «следов не оставлять» сидел в голове как приколоченный. Опасные лунки сравнялись кончиком палки. Вроде всё?

Хотя Катя почти уткнулась носом в землю, на открытом пространстве она чувствовала себя огромным великаном, неуклюже скачущим от куста к кусту. Собственное дыхание звучало пыхтением паровозной трубы.

Она почти добежала до сруба, когда со стороны бани раздался мужской шёпот:

— Откуда дровишки?

На мгновение застыв на месте, Катя быстро отозвалась на пароль:

— От тёти Наташи из Василёвки.

— Иди вперёд, не оборачивайся.

На ходу дед снял с неё вещмешок, едва не за шкирку втащив в баню:

— Раздевайся! Быстро!

Перед Катиными глазами мелькнуло суровое лицо, по глаза заросшее седой бородой, и короткопалые руки с тёмными лунками ногтей. Катина голова едва доставала деду до середины груди.

— Ну, снимай жакетку.

Катя насупилась:

— Не буду. В инструкции про раздевание не было сказано.

— Экая ты дурёха, внученька.

С медвежьей хваткой дед облапил её за плечи и скользнул рукой в карман, где лежал боезапас.

— А это что?

К Катиному носу сунулась ладонь с гранатой.

— Это я на всякий случай. Если немцы. Чтоб подорваться, — попыталась объяснить Катя.

Дед оборвал:

— Мне не подрывница нужна, а радистка, так что без глупостей. Ещё раз замечу оружие — отправлю обратно. Выкладывай всё в корзину.

Он показал на лыковую корзину, набитую щепками для растопки, куда Катя покорно выложила ещё две гранаты и пистолетик из внутреннего кармашка.

— Остальное клади.

После заминки Катя добавила в корзину фонарик, карту, часы и компас.

— Карандаш есть?

— Есть.

— Тоже выкладывай.

Огрызок карандаша Кат положила на циферблат часов и вздохнула:

— Всё.

Она вспомнила про финку на поясе, но решила промолчать. Финка — не пистолет. Мало ли зачем девушка носит финку, может, она капусту крошит.

Тем временем дед одним взмахом оторвал от пола деревянную кадку, открыв чёрную прореху между досками:

— Что смотришь букой? Живо пихай туда рацию.

От сырой земли несло холодом и тленом.

Катя бросилась на колени, подтягивая за собой мешок с рацией. Под руку попался банный веник, исхлёстанный до голика. От него пахло сухим берёзовым листом и копотью.

Невольно вырвалось:

— В баньке бы попариться!

Дед коротко, горлово хохотнул, как жернова внутри покрутил:

— Теперь часто мыться будешь, каждую связь с центром. — И только поставив бадью на место, он в первый раз взглянул на Катю пристально: — Ишь ты, какая пичужка! Это хорошо, Надюха, меньше подозрений вызовешь. Запомни, — он шевельнул бровями, нависшими над маленькими чёрными глазами, — меня зовут Тимофей Иванович Лыков, а твоя мать, моя дочка — Галина Тимофеевна, — третьего дня умерла, и ты пришла ко мне пёхом из деревни Александровка. Деревню на днях немец сжёг, так что концов не найти. — Он потёр в воздухе пальцами, словно гася свечу. — Завтра аусвайс тебе выправлю. Поняла?

— Да, — закивала головой Катя, — поняла, дедушка Тимофей Иванович.

— Ну и лады. Иди в избу и жди меня. А если кто зайдёт — плачь шибче. А меня спросят, ответишь, что пошёл к фельдшеру.

Дедова изба стояла в глубине двора за зелёным забором из широких досок. Добротная, на высокой подклети. Три окна по фасаду и полукруглое, наборное над дверью. В Катиной деревне такая богатая изба была только у уполномоченного ОРСА — отдела рабочего снабжения, да и ему досталась от раскулаченных. Подружка Ольга однажды угодила мячом прямо в окно горницы, за что уполномоченный грозил взыскать с неё деньги через суд и обзывал вредительницей.

В сенях