Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 - Гэв Торп

Томас и Жерни немного разошлись и обменялись нервными взглядами. Шансов практически не было. Сержанты были ветеранами, а старший ещё и облачён в доспех. Томас и Жерни были фермерами, лишь несколько часов назад взявшими в руки оружие. Ни одна из сторон, казалось, не решалась сделать первый шаг. Томас понял, что сержанты лишь выигрывали от ожидания, а вот он мог потерять всё. Вряд ли битва за стенами дома продлится долго, и скоро вернётся ещё больше солдат. Томас подавил желание убежать и спрятаться. Из-за стен дома больше не были слышны глухие крики, и ждать он больше не мог. Солдаты продолжали стоять за столом, блокируя путь на лестницу. Жерни нерешительно топтался за спиной, бесцельно водя остриём меча перед лицом.

Наконец, уверенный в том, что это станет последним и самым глупым поступком из всех им совершённых, Томас рванулся вперёд, выставив меч и практически закрыв глаза в безмолвной мольбе к памяти своего отца.

Вы никогда не услышите звук, который будит вас. Однако он был совершенно уверен, что что-то неладно в его доме, так что маркиз Жильбер сел, атласная простыня соскользнула и открыла его голую, безволосую грудь. И он что-то услышал: глухой стук и треск, раздававшиеся снаружи его спальни. Он быстро, но неумело, оделся, ощущая отсутствие отпущенного им на вечер камердинера. Посмотрев в полированное зеркало, он, как и каждое утро, нахмурился на своё брюшко. Маркиз был вынужден признаться самому себе, что уже не тот худощавый и опасный человек, как в годы своей молодости, однако, вряд ли что-то, что теоретически могло находиться в его доме, смогло бы заставить его попотеть. Он пристегнул рапиру, которой ни разу за всю свою изысканную жизнь не нанёс вульгарный рубящий удар, и подобрался, рискнув бросить ещё один мимолётный взгляд в зеркало, прежде чем отодвинуть запоры на двери и выйти в коридор.

На верхней ступеньке лестницы стояли два мальчика. У одного из них — судя по виду, старшего — сильно текла кровь из пореза на щеке. Жильбер посмотрел вниз. Там, у подножия лестницы, лежали двое его людей, само собой убитые, когда преградили дорогу этим малолетним бунтовщикам. Огарок свечи на столе освещал одну из его книг, очки и пустую бутылку, в которой некогда, очевидно, был портвейн, его портвейн.

Он фыркнул. Его никчёмные солдаты пьяными проводили больше времени, нежели трезвыми. Взгляд Жильбера поднялся по лестнице и вновь упёрся в мальчишек. Они держали в руках мечи. Держали, слегка отдалив от себя, словно опасаясь, что кровь на лезвиях клинков могла их отравить. Хороший фехтовальщик любит свой клинок, особенно окровавленный Жильбер тихо пошёл к «воинам». Один из них, младший, что-то невнятно выкрикнул и рванулся к нему вдоль балкона. Другой, из щеки которого текла кровь, остался на месте. Жильбер встал в фехтовальную стойку и ждал. Атакующий малец понял, что он один, пробежав где-то три четверти пути к цели, и обернулся, открыв спину. Старший мальчик был явно слишком напуган, чтобы атаковать. Умный мальчик.

Жильбер, оттолкнувшись ногой для более дальнего прыжка, рванул вперёд и обрушил лезвие своего клинка на спину мальчишки, прочертив кровавый рубец от плеча до поясницы, и парень упал, крича от боли. Жильбер аккуратно сломал ему нос, наступив на затылок каблуком ботинка, и направился поприветствовать второго, испуганного, гостя.

Казалось, парень нашёл в себе крупицы мужества, когда расправил плечи и встал лицом к лицу с маркизом, а не бросился вниз по лестнице, как, очевидно, ему хотелось. Жильбер совершил простенький обманный выпад, и мальчик последовал за ним, словно форель за червём. Колено маркиза встретилось с его лицом, и парень крутанулся через голову и покатился вниз по ступенькам, сталкиваясь с каждой третьей, словно жаждал поскорее добраться до самого конца. Он остался лежать неподвижно, и Жильбер обернулся.

Мелкий снова поднялся. Браво. Жильбер встал в дуэльную позицию со всеми соответствующими расшаркиваниями и деталями, а после, как и следовало по правилам поединка, дал понять, что его противник может начать, когда будет готов. Когда мальчик посмотрел в его глаза (какой гнев, однако!), пришедший в отличное расположение духа Жильбер отметил, что это был тот самый негодяй, которого они искали. Как символично, что он мог убить его здесь, да ещё и клинком, сделанным его собственным отцом. Хотя Жильбер сомневался, что ребёнок в силах оценить иронию момента.

Маркиз начал играть со своей маленькой жертвой. Он уходил с пути всё более отчаянных атак, вращаясь и кружась, словно танцор. В промежутках между очередным выпадом мальчишки он кончиком лезвия оставлял ему небольшой порез на лице или руке. В конце концов, Жильберу надоела эта игра, и ему пришло в голову, что было бы неплохо выяснить, есть ли ещё бунтовщики в его доме. Он представил себе, с некоторой долей мрачного веселья, как взыщет сполна с того, кто был ответственен за сей жалкий бунт, и вновь развернулся к своему противнику.

Мальчик сделал выпад, явный и скучный, медленно и неуклюже. Жильбер был большим поклонником встречных контратак, манёвров, в которых один фехтовальщик, вместо того, чтобы отражать наступление своего оппонента, атакует первым, ловя противника на встречном движении. И сейчас он использовал этот свой излюбленный приём, в результате чего лезвие его рапиры прошло мимо клинка мальчика и упёрлось в основание его рёбер. Рапира с позолоченной рукоятью немного вошла в тело, а затем согнулась — и щёлкнула.

У Жильбера был краткий, очень краткий момент, чтобы понять грозившую ему опасность, прежде чем клинок мальчика глубоко вошёл в живот. Оба упали на пол, и кровь хлынула из ран. Только мальчик сумел встать.

В последний миг к Жильберу пришло осознание, что он на самом деле никогда полностью не доверял кузнецу, и что для него не стало сюрпризом, когда он обнаружил, что сын кузнеца был смутьяном.

«Каков отец, таков и сын», — подумал он, умирая.

Время после битвы стало временем печали для Монтрей. Выжившие сержанты, большая их часть, покинули деревню, когда выяснилось, что маркиз больше не сможет им платить. Один остался и женился на деревенской девушке, когда их роман выплыл на свет, а другой завязал со своим ремеслом и устроился на мельницу, которая пустовала после смерти Жерни.

Томас недолго оставался в Монтрей, и далеко не все огорчились, когда он ушёл. Хотя никто не жалел о смерти маркиза, но многие считали, что цена была слишком высокой, да и всё не было уж так плохо. Томас никому не сказал, куда идёт, кроме, возможно, своей матери.

Усадьба большей частью пустовала, одиноко стоя на своём конце деревни, и быстро пришла в негодность. Вскоре стало своеобразной традицией жителей Монтрей, когда текла крыша или отвалилась дверная петля, съездить в усадьбу и воспользоваться добром маркиза для ремонта своих жилищ.