Алексиада - Анна Комнина

Вы, навеки священные императоры, севасты и августы Ромейской державы, будете, разумеется, соблюдать все, записанное в хрисовуле вашей священной царственности, и будете выполнять свои обещания. Я, со своей стороны, подкрепляю свой договор с вами следующей клятвой. Я клянусь страстями недоступного страданиям спасителя нашего Христа, непобедимым крестом его, который он принял ради спасения всех, и этими святейшими евангелиями, уловившими весь мир в свои тенета; держа их в руках и мысленно присовокупляя к ним крест Христа драгоценный, терновый венок, гвозди и копье, пронзившее его божественный животворный бок, я клянусь тебе, могущественный и святой наш император господин Алексей Комнин, и разделяющему с тобой власть трижды {371} дорогому киру Иоанну Порфирородному в том, что буду придерживаться всех соглашений и слов, слетевших с моих уст, и во все времена буду соблюдать их. Я клянусь, что забочусь сейчас и впредь буду заботиться о благе вашего владычества, что не допущу и мысли о ненависти и коварстве по отношению к вам, но останусь верен заключенным мною соглашениям, никоим образом не преступлю данной вам клятвы, не откажусь от обещаний и не буду замышлять ничего недружелюбного – ни я сам, ни все те, кто находится в моей власти и входят в состав моего воинства. Но мы облачимся в доспехи и выступим с оружием и копьями в руках против твоих врагов, а твоим друзьям протянем руку. Я буду всегда мыслить и поступать на благо и ради чести Ромейского государства. Пусть мне помогут в этом бог, крест и святые евангелия».

Такое было записано, и даны клятвы в присутствии поставивших свои подписи свидетелей в сентябре месяце второго индикта в конце 6617 года[1394].

При свершении этого присутствовали следующие свидетели, поставившие свои подписи: любезные богу епископ Амальфи Мавр и епископ Тарента Ренар вместе со своими клириками; богобоязненный аббат священного монастыря святого Андрея, расположенного в Лонгивардии на острове Бриндизи, и два монаха этого же монастыря; начальники паломников, которые подписались собственноручно, а их имена были выведены рядом с их подписями рукой любезного богу епископа Амальфи, который прибыл к самодержцу как папский посол. От императорского двора присутствовали: севаст Марин, сын Дагоберта Рожер, Петр Алифа, Вильгельм Ганд, Ричард Принчита, Жофруа Мали, сын Рауля Умберт, Павел Римлянин, явившиеся из Дакии посланники от краля и зятя императора[1395], жупан Пер, Симон и посланники Ричарда Сенешаля, новелиссим Василий-евнух и нотариус Константин[1396]. Такую письменную клятву самодержец взял у Боэмунда и вручил ему в ответ упомянутый выше хрисовул, подписанный, как полагается, киноварью императорской рукой[1397].

Книга XIV

1. Таким образом, исполнилось желание самодержца, и Боэмунд заключил приведенное выше письменное соглашение, поклявшись евангелием и копьем, которым безбожники пронзили бок нашего спасителя. Затем Боэмунд обратился с просьбой позволить ему вернуться на родину, а всех своих воинов. {372} поручил власти и усмотрению самодержца, попросив щедро снабдить их всем необходимым и разрешить перезимовать в пределах Ромейской державы; когда же кончится зима и они придут в себя от многих и тяжких трудов, позволить им отправиться туда, куда они пожелают[1398]. Это попросил он и сразу же склонил самодержца к своим просьбам. Боэмунд был возведен в сан севаста, получил много денег и отправился обратно к своему войску. Боэмунда сопровождал Константин Евфорвин, по прозванию Катакалон, который должен был уберечь Боэмунда от наших воинов, а главное, позаботиться об удобном и безопасном месте для войскового лагеря, выслушать и удовлетворить просьбы воинов. По прибытии в лагерь Боэмунд передал войско людям, специально с этой целью направленным самодержцем, взошел на монеру и отправился в Лонгивардию[1399]. После этого он прожил не более шести месяцев и разделил общую участь[1400].

Самодержец некоторое время еще занимался кельтами, а затем, уладив дела, отправился в Византий. Вернувшись домой, Алексей не позволил себе даже кратковременного отдыха; зная, что варвары совершенно опустошили все побережье Смирны до самой Атталии, он считал, что покроет себя позором, если не восстановит города в прежнем их виде, не приведет их в обычный порядок и не возвратит рассеявшихся повсюду жителей. Не забыл Алексей и об Атталии, но подумал и об этом городе.

В это время Евмафий Филокал (этот выдающийся муж из знати превосходил многих людей не только своим родом, но и умом, был благороден в мыслях и делах, верен богу и друзьям и как никто другой предан властителю; он, однако, не прошел никакого военного обучения, не умел обращаться с луком, оттягивать до груди тетиву и прикрываться щитом; в остальном же он был весьма искусен: умел устраивать засады и всевозможными хитростями одолевать врага) явился к самодержцу и стал настоятельно просить о назначении его правителем Атталии. Самодержец знал Филокала как неистощимого на выдумки и искусного в делах человека, которому постоянно благоприятствует судьба (чем бы она ни была и что бы мы ни подразумевали под этим словом[1401]; за что только Филокал ни брался, он всегда достигал цели) и поэтому удовлетворил его просьбу, дал ему большое войско и, снабдив многочисленными наставлениями, приказал во всем действовать расчетливо. По прибытии в Авид Филокал сразу же переправился через пролив и явился в Адрамитий. Этот некогда многолюдный город был совершенно разграблен и уничтожен Чаканом, опу-{373}стошавшим область Смирны. Видя, что Адрамитий полностью уничтожен – казалось, в нем никогда никто не жил, – Филокал сразу же отстроил город, восстановил его, созвал отовсюду тех его жителей, которым удалось спастись, пригласил большое число людей из других областей, поселил их в Адрамитии и придал городу прежний вид. Затем он поинтересовался турками, выяснил, что они в то время находились в Лампи, выделил отряд своего войска и отправил его против них.

Воины приблизились к туркам, завязали жестокий бой и сразу же одержали победу. Они зверски обошлись с турками и даже бросали новорожденных детей в котлы с кипящей: водой. Многих врагов они убили, многих взяли в плен и с ликованием отправились назад к Евмафию. Оставшиеся в живых облачились во все черное (они хотели, чтобы сами одежды поведали соплеменникам об их горестях) и стали бродить по территории, подвластной туркам; скорбно стеная, они рассказывали о несчастьях, выпавших на их долю, одеждами вызывали к себе всеобщее сострадание и побуждали турок выступить на их защиту. Тем временем Евмафий, который прибыл в Филадельфию, радовался успеху своего предприятия.

Между тем архисатрап по имени Хасан, владевший Каппадокией и обращавшийся с ее жителями, как с рабами, узнал о случившемся с уже упомянутыми турками, собрал свои силы, призвав немало воинов из других областей, довел численность войска до двадцати четырех тысяч и выступил против Евмафия. Евмафий же, как говорилось, человек искусный, не проводил беспечно время в Филадельфии и не предавался безделию в стенах города; он послал во все стороны наблюдателей и, чтобы они не пренебрегли своими обязанностями, вслед за ними отправил других людей, которым приказал постоянно бодрствовать, не смыкать глаза по ночам и наблюдать за проходами и равнинами. Когда один из наблюдателей заметил издалека турецкое войско, он прибежал к Евмафию и сообщил ему об этом. Евмафий же с его умом, умением ориентироваться в обстановке и мгновенно осуществлять свое решение понял, что у него нет достаточного войска для сопротивления столь многочисленному противнику, приказал запереть все городские ворота, запретив кому бы то ни было подниматься на стену, кричать, играть на флейте или кифаре. Короче говоря, Евмафий хотел, чтобы город казался всем проходящим мимо совершенно необитаемым. Подойдя к Филадельфии, Хасан окружил своим войском ее стены и оставался там в течение трех дней. Никто из обитателей города не выглядывал сверху, городские ворота были заперты изнутри, поэтому Хасан, у которого, впрочем, {374} не было гелепол и камнеметных орудий, решил, что войско Евмафия невелико и по этой причине не осмеливается выходить из города. Посмеявшись над немощью защитников города, он, исполненный презрения к Евмафию, направился другой дорогой[1402]. Выделив из своего войска десять тысяч человек, он отправил их против Кельвиана[1403], других...[1404]к Смирне и Нимфею, а остальных к Хлиарам и Пергаму. Послав всех воинов в набеги за провиантом, он сам последовал с отрядом, направившимся к Смирне.

Тем временем Филокал узнал о действиях Хасана и послал все свое войско против турок. Преследователи застали турок, отправившихся к Кельвиану, в то время, когда те безмятежно спали, и, на рассвете напав на них, учинили кровавую резню и освободили всех пленных, захваченных турками. Затем они бросились преследовать турок, отправившихся к Смирне и к Нимфею. Ромейские воины из авангарда выбежали вперед, с фронта и обоих флангов напали на турок, завязали бой и одержали полную победу. Многих врагов они убили, большое число захватили в плен, а немногие оставшиеся обратились в бегство, попали в водовороты Меандра[1405] и сразу же утонули. Меандр – это река во Фригии, самая извилистая из всех рек, делающая многочисленные излучины. Ободренные второй победой, ромеи бросились преследовать остальные отряды, однако им ничего больше не удалось сделать, так как турки намного их опередили. Затем они вернулись в Филадельфию. Евмафий, увидев их и узнав, как они доблестно сражались и старались никого не упустить из своих рук, щедро наградил их и обещал большие милости в будущем.