Спящий в песках - Том Холланд

– Проверить, не является ли Тутанхамон истинным наследником твоей крови. Увы, мои надежды были напрасны. – Улыбка Инена стала шире. – Я застал его уже в усыпальнице.

Эхнатон воззрился на него с плохо скрытым недоумением.

– Но мне говорили, что он погребен всего семьдесят дней назад.

– Верно.

– А до того ты не возвращался?

– Нет.

– Но тогда... – Эхнатон нахмурился, и огонь в его глазах неожиданно уступил место мрачной, смертельной пустоте. – Тогда.... Кто мог повелеть восстановить это... – Он обвел рукой тьму вокруг себя. – Это прибежище скверны?

– Ты не знал?

– Кто? – Лицо Эхнатона исказилось от жгучей боли. – Отвечай!

– Твоя мать, – злорадно произнес Инен. – Твоя мать и моя сестра, о фараон, царица Тии! Все было сделано ею!

– Я тебе не верю.

– Дело твое, но это правда.

– Не может быть!

– Загляни мне в душу, – предложил Инен. – Ты ведь сам знаешь, что я не в состоянии тебя обмануть.

Несколько мгновений Эхнатон молча буравил жреца пронизывающим взглядом, а потом промолвил:

– Если так, то решено. – Лицо его оледенело. – Решено. Это должно быть сделано сразу.

Эхнатон повернулся и зашагал прочь.

– Постой!

Ответа не было.

Инен устремился вдогонку и попытался ухватить племянника за край одежды, но тот обернулся и... Жрец буквально остолбенел, увидев, сколь страшно преобразился его племянник. Глаза его пылали, ввалившиеся щеки дрожали, рот злобно оскалился.

– Убирайся прочь! – прорычал он. – Прочь! Руки его при этом уже тянулись к горлу жреца, однако Инен успел отпрянуть.

– Что с тобой случилось? – воскликнул он, с трудом веря своим глазам. – В кого ты превратился?

Набрав воздуху, медленно и осторожно, словно слишком поспешный вздох мог нарушить его с таким трудом обретенное самообладание, Эхнатон ответил:

– О мой дядя, разве не ты рассказывал мне о том, что Исида, зная тайное имя Амона, могла благодаря ему добиться чего угодно?

– Да, – согласился Инен. – Именно поэтому она носит титул Великой Владычицы Магии.

– Тогда ты должен знать, что даруемое ею она может и забрать обратно.

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что бессмертию Осириса положен конец и все, кто подвержен этому проклятию, смогут наконец обрести покой. Вечности для них больше нет, ибо я решил навсегда покончить с этим.

– Ты?

– Да, я. – Эхнатон мрачно усмехнулся. – Неужели ты еще не понял? Я стал самой Смертью.

– Нет, – запинаясь, пробормотал Инен. – Нет, я ничего не понимаю.

– Я алчу жизни. А что, в конце концов, есть Смерть, как не такого рода голод?

– Значит... – Инен задрожал, вспомнив жуткий, звериный оскал. – Выходит, ты алкал и моей жизни?

– Вкус-с-с! – Эхнатон прошипел это слово едва слышно, однако Инену оно показалось заполнившим тьму громом. – Да, о мой дядя, тебе следует держаться от меня подальше. Я, как и раньше, предпочитаю, чтобы ты жил вечно, ибо, на мой взгляд, нет ничего страшнее и отвратительнее такой судьбы. Однако, если ты приблизишься ко мне, я не смогу справиться с желанием и вкушу твоей жизни, ибо вкус ее сладостен, прекрасен и воистину драгоценен. Любая человеческая жизнь служит для меня приманкой, но твоя желанна более любой другой.

Едва Эхнатон произнес эти слова, в очах его отверзлась бесконечная тьма, и Инен попытался оторвать взгляд от этого глубокого, беспредельного одиночества, дабы не раствориться в нем навеки.

– Почему? – прошептал он. – Почему именно моя жизнь столь для тебя желанна?

Тьма в глазах Эхнатона подернулась дымкой.

– Я есть Смерть, – ответил он. – Мне чуждо то, что дорого любому из живущих на земле: любовь семьи... матери, брата, сестры, ребенка...

– Матери? – прошептал Инен.

– Конечно, – усмехнулся Эхнатон, – ибо Тии есть жизнь моей жизни. Она значит для меня еще больше, чем для гебя... И больше, чем ты.

Усмешка его истаяла. Он застыл неподвижно, и жрецу показалось, будто отрекшийся фараон соткан из уплотнившейся тьмы, обволакивающей пламя свечи.

– Держись от меня подальше, – донесся из этой тьмы шепот. – Сегодня же убирайся из Фив, ибо, клянусь, если я увижу тебя снова, ты умрешь.

Последнее слово задержалось в воздухе, оно снова и снова звучало в сознании Инена. Однако, едва фигура племянника растворилась в окружающем мраке, жрец все же шагнул вперед.

"Умрешь... умрешь..." – продолжала шелестеть темнота, хотя там уже никого не было. Бывший фараон даже не ушел – он просто исчез.

Инен торопливо собрал свои пожитки и чуть ли не бегом покинул храм.

Страшное слово продолжало биться в его голове, и он решил во что бы то ни стало сегодня же покинуть город. Один, если иного выбора не будет. Однако, прежде чем уехать он решил побывать у сестры, надеясь, что сумеет отыскать ее раньше Эхнатона. Обходя ее покои, заглядывая в самые укромные и любимые ею утолки, жрец повторял про себя то, что собирался сказать ей при встрече: "О сестра моя, пойдем со мной – и мы обретем вечное счастье".

Неожиданно его обуял страх: а что, если Эхнатон, воплощенная Смерть, уже побывал здесь и успел забрать жизнь Тии? Ужас был невыносим, ибо Инен впервые осознал значение сказанного ему Эхнатоном: "...нет ничего страшнее и отвратительнее такой судьбы".

"Но нет, – подумал Инен, – моя судьба вовсе не будет ни страшна, ни отвратительна. Лишь бы только найти Тии".

Но поиски его оказались напрасными, ибо, в то время как Инен обшаривал закоулки дворца, Тии во весь опор неслась к долине. Фараон Эйэ по прибытии в Фивы немедленно сообщил вдовствующей царице о возвращении сына, но ее, как ни странно, это известие не обрадовало, а лишь испугало. Она стала допытываться, точно ли это был ее сын, а когда Эйэ заверил ее в том, что ошибка невозможна, настроение ее испортилось окончательно. Тии выбежала из комнаты, а фараону, пытавшемуся последовать за ней, велела оставить ее в покое. Эйэ ушел к себе, а потому так и не узнал, что Тии собрала человек двадцать слуг, вооружила всех кирками и лопатами и, когда солнце уже клонилось к закату, отбыла во главе этого отряда по дороге, что вела к долине.

Тии ехала в отдалении от своего конного эскорта, ибо ей трудно было находиться в обществе людей нормального телосложения, не имевших ни истонченных рук или ног, ни раздувшихся животов, ни огромных куполообразных черепов. За последние годы у нее выработалась привычка одеваться во все черное и скрывать лицо под вуалью, и все же на дороге, лишившись защиты стен своих покоев, она чувствовала себя неуютно. Обогнать же сопровождающих не составило для нее ни малейшего труда, ибо чем отчетливее выдавала внешность ее происхождение, тем более преисполнялась она энергии и силы.