Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лейб-гренадеры, сидевшие в Петропавловской крепости, ещё имели какой-никакой запас провианта для арестантов. Однако запас-то был рассчитан на меньшее количество едоков, нежели там скопилось. А кормить вместо двухсот заключённых тысяч пять без малого — разница есть… Да и объедать заключённых казалось неприличным. Муравьёв приказал закупать крупу и муку в городе. Но, видимо, не один он был такой умный, потому что цены у лавочников взметнулись до небес. Торговцы распродавали в основном то, что закупалось ещё в прошлом году. Кой-кому, правда, удавалось получать товары у крестьян за соль. Но соляных варниц или соляных озёр в Петербурге и его окрестностях не наблюдалось, а запасы соли у торговцев тоже были небесконечны. Да и поставки — капля в море. Крупные оптовики бездействовали. Кого-то из них арестовали, кого-то уже успели ограбить. Те, кто имел деньги, сидели тише воды, ниже травы, не желая рисковать. Крестьяне, которые в былые времена заполоняли столицу дешёвыми яйцами, булками и молоком, предпочитали сидеть по домам. Даже квашеную капусту, которую раньше приходилось выкидывать из-за недостатка покупателей, можно было купить только за серебро. Бумажные деньги печатались с завидной регулярностью, но были никому не нужны. Их, правда, зачем-то скупали иностранцы, но брали чуть ли не по стоимости снега. Зимой…
Петербургские мещане, «подъевшие» все зимние припасы, растрачивали остатки сбережений. Работы почти не было. Каменное строительство прекращено. Брёвна и доски, сложенные для строительства Исаакиевского собора, растащены на дрова самими рабочими. Бараки, стоявшие на месте стройки в самом сердце Северной столицы, превратились в премерзкую клоаку. Строителям, принимавшим важное (как им казалось!) участие в революции, вовсе не улыбалось возвращаться в «первобытное состояние», в коем они были до того, как их свезли в Питер…
Пребывание полуголодных рабочих привело к тому, что жители прилегающих к Исаакиевской площади улиц стали уезжать. Время от времени на улицах и внутри домов разгорались схватки строителей с жителями, которые сопротивлялись грабежу. Переселить их куда-нибудь подальше было невозможно, потому что у почти что тысячной армии чернорабочих было запасено немало оружия, собранного ими в памятную ночь. Допустим, у правительства хватило бы сил просто уничтожить всю чернь, заполонившую несколько кварталов. По этому поводу было собрано специальное заседание правительства, но к единому мнению власти так и не пришли. Военные — Бистром и Трубецкой при поддержке командующего пехотой Шипова — были за разоружение рабочих и переселение их (пусть и насильственное!) в сельскую местность. Батеньков, Рылеев и Сперанский — против. Они считали, что нельзя разбрасываться союзниками, сыгравшими такую важную роль в революции, и предлагали немного подождать. Вдруг-де они могут понадобиться. Для чего, так и не объяснили, имея, вероятно, только им ведомые соображения. Бистром теперь был вынужден держать усиленные патрули, которые держали «рабочую зону» в постоянном напряжении. Что говорить о пришлых, если и питерские плотники-столяры-кузнецы были никому не нужны! Даже сапожники сидели впроголодь — новой обуви никто не заказывал, а подмётки и заплатки народ наловчился ставить сам, чтобы не входить в траты. Горожане потянулись было по окрестным деревням, пытаясь поменять городские вещи на еду, но возвращались несолоно хлебавши. Либо не возвращались…
Зерно пейзане продавать отказывались наотрез (сев, дескать, был), а репы и капусты — самим мало. Можно было ещё хоть что-то взять, ежели у тебя было с собой хоть какое-то железо. Его брали охотно, понимая, что железа может потом и не быть. Но много ли железа на себе притащишь? Да и где его брать? Правда, по ночам народ ходил разбирать ограды вокруг дворцов. И ладно бы только народ! Офицеры правительственных войск, расквартированных в центре, сдерживали солдат, не желавших понимать, что любая ограда — не только груда красивого железа, годного на обмен с крестьянами, но и защитные рубежи при нападении! В нападение врагов, может быть, и верили, но каждую ночь из ограды Таврического и Зимнего дворцов штыри и перекладины исчезали десятками…
В окрестностях Петербурга расплодилось множество разбойничьих шаек. Там были и беглые солдаты, и арестанты, неосмотрительно выпущенные новой властью.
В первую очередь грабили деревни. Крестьяне, которых обирали до нитки и бандиты, и «усмирительные» отряды, начинали потихоньку звереть и организовывать собственные отряды самообороны. На всякий случай мужики забивали не только убийц и конокрадов, но и вообще всех подозрительных и чужих. Иногда Временное правительство, получившее сведения об очередном самосуде, отправляло для разбирательства воинские команды, которым было велено выяснять и, по мере возможности, наказывать за самосуд. Но солдаты, прибывавшие с огромным опозданием, могли только взять объяснение у старост да выпороть для острастки самых наглых.
В мае 1826 года началось восстание военных поселян, которого ждали, но надеялись, что оно всё-таки не начнётся…
Ни соратники, ни подданные порой не могли понять, что двигало императором Александром I в тех или иных поступках. Особенно когда бралась какая-то хорошая идея и превращалась в абсурд. К такой идее относились и военные поселения. Конечно, сама по себе идея была неплохая. Армия, составлявшая почти миллион человек, или, пользуясь официальной терминологией того времени, «едоков», съедала, в прямом и переносном смысле, четверть государственного бюджета. Куда как приятно было осознавать, что солдат, пашущий землю, обеспечивает себя сам. Сам «бес, лести преданный» умолял императора не переносить на русскую почву немецкого нововведения. При всех своих недостатках генерал прекрасно понимал, во что выльется копирование прусского ландвера Шарнгорста. И если у пруссаков солдат два месяца в году был именно солдатом, а остальное время — крестьянином, то у нас
