Гладиаторы - Олег Ерохин

«Прежде всего Орбелию нужно разыскать, — думал Марк, возвращаясь к Нарциссу. — Но как это сделать?» Было бы глупо бродить по Риму с утра до вечера в надежде увидеть опять ее паланкин — Рим слишком велик. Разумнее было бы высмотреть какой-нибудь след, оставленный Орбелией, — пусть хотя бы и нечеткий, и путаный: лучше идти по валежнику‚ чем блуждать, не зная ориентиров, по ровному месту.

«И что я только раздумываю? — удивился сам себе Марк. — Мне просто следует съездить к отцу: он-то знает, где теперь Орбелия!» Но перед тем, как съездить к отцу, следовало попросить у Нарцисса разрешения отлучиться — с Нарциссом нельзя было порывать. А заодно не мешало бы попросить у Нарцисса и лошадь.

Нарцисса дома не оказалось (как раз в это время Нарцисс, Мессалина, Клавдий и Паллант беседовали в дворцовом саду), и Марк удалился в свою комнату, решив во что бы то ни стало переговорить с Нарциссом этим же днем. До наступления сумерек Марк дважды спрашивал о Нарциссе, но Нарцисса все не было… Учитывая важность происшедших событий, Марк предположил, что Нарцисс надумал остаться во дворце до утра, и было улегся спать, но его разбудили. Оказалось, Нарцисс все же вернулся и сам приглашал его к себе…

— Пришло время твоей службы, Марк, — сказал Нарцисс, едва только молодой римлянин переступил порог его кабинета. — Я, если ты помнишь, избавил тебя от наказания за измену императору, а с сегодняшнего дня, кроме того, ты можешь не опасаться Палланта — он пообещал оставить тебя в покое. Так что, получается, тебе есть за что платить… Сослужишь мне одну службу — и мы будем с тобой в расчете.

— Я слушаю, господин мой, — покорно произнес Марк, решив свою просьбу об отпуске изложить Нарциссу позже, когда выяснится, что тот хочет от него.

— Знаешь Гнея Пизона? Нет? Это известный сенатор и республиканец. Мне стало известно, что у него находится письмо легата Далмации Камилла Скрибониана, адресованное ему и сенату. Это письмо ты должен у него если не выкрасть, то выманить.

— Ты предлагаешь мне сделать выбор между воровством и мошенничеством, господин мой? — с горечью спросил Марк.

— Я предлагаю тебе перестать быть глупцом, — отрезал Нарцисс. — Щепетильничают в наше время только идиоты… Кстати, почему бы тебе не поинтересоваться, как мне удалось добиться для тебя прощения императора? А прощение очень редкое — прощение измены! Что, молчишь? Ну так я сейчас расскажу тебе. Может, ты думаешь, что император простил тебе измену, проникнувшись уважением к твоей чистоте и честности? Или, может, ему пришлось по вкусу, как ты развлекался с его женой? Отвечаю: о твоих забавах с Мессалиной ему неизвестно до сих пор, что же касается твоей честности, то о ней, как понимаешь, в разговоре с императором было бы смешно упоминать. Все сделала Мессалина с моей подачи: Клавдий тиснул свою печать на свитке, дарующем тебе жизнь, между двумя поскрипываниями супружеского ложа.

Марк опустил голову. Нарцисс был прав — он не мог привередничать теперь, не отказавшись от жизни тогда, получив жизнь из рук Нарцисса.

Придется, видно, соглашаться. Он обязан Нарциссу, а кроме того, никаких моральных обязательств перед Гнеем Пизоном у него нет. Так что если и придется через что-то переступить, то только, разве что, через мораль всеобщую — мораль, запрещавшую воровство и обман вообще. Такая безотносительная к личности мораль, конечно же, существовала, и образ ее был запечатлен в совести его, но вот стоило ли следовать ей всегда?

Раньше Марк был уверен, что одним из обязательных качеств морали является ее незыблемость, ее одинаковость для всех случаев и отношений. Теперь — нет. Можно даже сказать, теперь он склонялся к противоположному: честность вообще, честность во всем и ко всем более не прельщала его. Однако если бы дело шло о жизни и смерти, ставить выгоду выше честности он не стал бы и теперь.

— И что же в этом письме? — спросил Марк.

— Нечто против императора — я не знаю толком что. Мне нужно это письмо, чтобы вырвать с корнем заговор, направленный против императора, если еще не сформированный, то формирующийся.

— И каким же образом ты думаешь заговорщиков изобличить?

Нарцисс пожевал тубами.

— Я представлю письмо императору. Император поймет, что тот, кто это письмо написал, и тот, кто читал его, не донес о нем, — враг ему.

— То есть, как я понял тебя, если я раздобуду это письмо и передам его тебе, то Камилл Скрибониан, Гней Пизон и, может, еще кто-то из знатных римлян будут казнены?

Нарцисс качнул головой.

— Возможно. Так ты что, боишься стать убийцей? Эти сенаторы убили бы императора, не задумываясь, предоставься им только такая возможность, так что император вправе убить их. Это как сражение на арене: если ты не убьешь, то тебя убьют… И если эти сенаторы тебя разоблачат, то ты будешь убит, не сомневайся. Видишь, у тебя причин жалеть их не больше, чем у императора…

С тех пор, как Марк оказался свидетелем борьбы сенаторов за власть, что развернулась на его глазах в день убийства Калигулы, у него не было иллюзий насчет высокой порядочности сенаторов, и борьба их с императором казалась ему не более правой, чем борьба императора с ними. Ввиду этого выступление его на стороне императора против сенаторов нельзя было назвать нравственным или безнравственным. Это что касается морали. Что же касается выгоды, то оно было ему явно выгодно, поскольку если бы по милости богов ему удалось раздобыть письмо Камилла Скрибониана к сенаторам, то этим самым он выполнил бы свой долг перед Нарциссом и перестал бы быть обязанным Нарциссу. Кроме того, помогая Нарциссу, он мог рассчитывать, что Нарцисс поможет ему разыскать Орбелию, а если она в беде, то и выручить ее.

— Хорошо. Я попытаюсь добыть письмо легата, — произнес Марк. — У тебя, как я понимаю, есть план на этот счет?

— Я знал, что ты не станешь красоваться передо мною шелухою притворной и дешевой добродетели, — удовлетворенно проговорил Нарцисс. — Задумка у меня такая: ты обратишь внимание Пизона своей будто бы нелюбовью к императору, ты войдешь в дом его, ты завоюешь его доверие, а потом под каким-нибудь предлогом ты выманишь у него письмо Скрибониана. К примеру, ты скажешь, что точно знаешь, будто к нему вот-вот должны нагрянуть преторианцы с обыском, и предложишь свои услуги по сокрытию письма. А затем ты принесешь это письмо мне…

— Но для осуществления такого плана потребуется много времени. Враги императора, возможно, не будут мусолить письмо так долго — ознакомившись с ним, они выкинут его, и все…

— Не думаю. Судя по тому, что мне об этом письме известно, это письмо для врагов императора является чем-то вроде заклятья, читая которое они пополняют запасы своего нахальства, которое кажется им смелостью и доблестью. Ну, а если это не так… Как бы то ни было, я не вижу другого способа добраться до письма легата кроме того, о котором я сообщил тебе, хотя, конечно, хотелось бы иметь лучший.

— Ладно, — кивнул Марк, соглашаясь с планом Нарцисса. — Но тут я вижу одну сложность: для того, чтобы завязать знакомство с Гнеем Пизоном, я должен быть если не богат, то хотя бы состоятелен — не думаю, что он позволит приблизиться нищему.

— Это препятствие преодолимо, — улыбнулся Нарцисс. — Завтра я выдам тебе миллион сестерциев на расходы. За полмиллиона ты можешь купить хороший (ну, неплохой) дом на Этрусской улице. Децим Юлиан продает его — он доканчивает остатки наследства, доставшегося ему от отца. Дом продается с обстановкой и рабами. Пожалуй, тебе следует купить его завтра же.

— Вижу, ты все предвидел, — вздохнул Марк. — Я все сделаю так, как ты сказал. Но до того, как закрутить это дело, позволь мне съездить к отцу. Он живет неподалеку от Рима… На поездку у мне нужна неделя.

— Раз надо, то поезжай, — сказал Нарцисс, поморщившись. — Только купить у Децима Юлиана дом ты должен завтра же, через неделю может оказаться поздно.

На другой день Марк с конем, груженным мешками с сестерциями, и двумя рабами Нарцисса направился прямо к дому Децима Юлиана. До цели Марк добрался быстро — благодаря тому, что один из рабов хорошо знал Рим, чем сам Марк похвастаться не мог.

Привратника у ворот не оказалось, что Марка удивило. Да и ворота не были заперты… Оставив рабов с сестерциями в маленьком дворике, Марк вошел в вестибул. Какой-то человек в рваной тупике хотел проскочить мимо него — видно, раб.

— Где твой хозяин, приятель? — поинтересовался Марк, хватая за плечо раба.

— В атрии‚ господин!

Раб махнул рукой на дверь в глубине вестибула. На лице его был страх и нетерпение. «Наверное, послан за чем-то своим хозяином», — подумал Марк. Молодой римлянин отпустил раба и зашагал к двери.

Посредине атрия стоял большой стол, уставленный кувшинами и глубокими тарелками с едой, напоминавшими лохани. За столом возлежали трое: центральное ложе занимал худощавый римлянин лет тридцати, по бокам от него жевали два толстяка, возраст которых было трудно определить с достаточной точностью, так как морщины (если они у них были) маскировались складками жира.