Шардик - Ричард Адамс

— Сообщение… — снова начал он.

Старик по-прежнему молчал, но голос подал юноша:

— Я доставлю ваше сообщение, господин. Прямо сейчас и двинусь в путь.

Кельдерек заставил паренька два или три раза повторить вслух и текст сообщения, и свои распоряжения. Старик стоял неподвижно, опираясь на посох и глядя в землю; весь его облик выражал не столько задумчивость, сколько спокойное терпение, с каким путешествующий вельможа или барон ждет, пока слуга не расспросит дорогу у хозяина гостиницы. Когда Кельдерек вручил посыльному деньги (подчеркнув, что тот получит гораздо больше сначала по прибытии к месту назначения, а потом по возвращении обратно с подмогой), паренек на них даже не взглянул, поблагодарил одним лишь поклоном и сразу зашагал в направлении дороги. Кельдерек долго смотрел ему вслед, полный сомнений, затем наконец повернулся к старику, стоявшему в прежней позе.

— Благодарю вас за помощь, господин. Поверьте, я этого не забуду. Вы правы, мне нужно поспать, но мне нельзя далеко удаляться от владыки Шардика: если он вновь тронется в путь, мой священный долг — последовать за ним. Нет ли у вас кого-нибудь, кто мог бы посторожить около меня и разбудить в случае необходимости?

— Давайте спустимся к восточной Избоине, — сказал старик. — Там вы найдете тенистое место, а я пришлю к вам человека, который посторожит, пока вы спите.

Прижав ладонь к воспаленным от усталости глазам, Кельдерек предпринял последнюю попытку пробиться сквозь невозмутимое спокойствие старика:

— Мои солдаты… великая награда… ваши люди будут благословлять вас… я полагаюсь на вас, господин… — Он потерял нить мысли и пробормотал по-ортельгийски: — Счастье, что я здесь оказался…

— Вас прислал бог, и наше дело — исполнить его волю, — раздалось в ответ.

Кельдерек решил, что это какое-то местное образное выражение, каким принято отвечать на благодарности гостя или путника. Он поднял котомку и оперся на подставленную руку провожатого. В молчании они двинулись вниз по склону, петляя между маленькими куполами муравейников и травянистыми кочками, и вскоре приблизились к зарослям высокой травы у расселин. Здесь старик без единого слова остановился, поклонился и уже широко зашагал прочь, когда Кельдерек запоздало сообразил, что тот уходит.

— Мы с вами еще увидимся? — громко спросил он, но старик, казалось, не услышал.

Пожав плечами, Кельдерек снял с плеча котомку с едой и сел на землю. Хлеб был черствым, весь сок в тендрионах давным-давно высох. Съев все до последней крошки, Кельдерек почувствовал жажду и осмотрелся по сторонам. Воды взять негде, разве только в каком-нибудь из оврагов есть родник или озерцо, но искать во всех трех у него нет сил. Он решил заглянуть в ближайший: Шардик вряд ли нападет на него, даже если вдруг бодрствует. Ну а если ни блеска, ни плеска воды он в сумраке не различит, так просто обойдется без питья, вот и все.

Спутанная трава и бурьян стояли по пояс. «Летом здесь, должно быть, заросли почти непроходимые, — подумал Кельдерек, — настоящая чаща». Всего через несколько шагов он споткнулся о какой-то твердый предмет и нагнулся, чтобы его поднять. Это оказался меч, местами изъеденный ржавчиной почти насквозь, с изящной рукоятью, украшенной почерневшей серебряной инкрустацией в виде узора из цветов и листьев: меч аристократа. Гадая, откуда он здесь взялся, Кельдерек лениво рубанул мечом по траве. Клинок переломился у основания, как сухая корка, и улетел в крапиву. Кельдерек швырнул рукоять следом и двинулся дальше.

Обрыв оврага вблизи оказался даже круче, чем выглядел издали: почти отвесным. Зловещее что-то чудилось в атмосфере этого места, невозделанного и бесплодного посреди изобильной равнины. И что-то странное слышалось в шуме легкого ветерка в листве: прерывистые низкие стоны, подобные стонам зимнего ветра в огромном дымоходе, но тихие, словно приглушенные расстоянием. Теперь затуманенному усталостью воображению Кельдерека края расселины представились краями глубокой ножевой раны. Он приблизился к самому обрыву и посмотрел вниз.

Под ним простирались верхние ветви деревьев, растущих ниже по склону. Блеск листвы, гудение и мелькание насекомых. Две огромные бабочки, только что проснувшиеся после зимы, махали кроваво-красными крыльями на уровне его пояса. Взгляд Кельдерека медленно проскользил по макушкам древесных крон и вернулся к крутому склону под ногами. Дунул ветер, ветви шевельнулись, и Кельдерек вдруг в страхе отпрянул назад — словно человек, внезапно понявший, что улыбчивый незнакомец, с которым он разговаривает, на самом деле безумец, собирающийся напасть на него и убить. Судорожно цепляясь за кусты, он напряженно вгляделся в расселину.

Под деревьями не было ничего, кроме темноты: темноты пещеры, темноты стоячего воздуха, населенного слабыми, гулкими звуками. За комлями нижних деревьев голая каменистая земля круто уходила вниз, сначала в сумрак, потом в густую черноту. Звуки, доносившиеся до него, были эхом, похожим на колодезное, но многократно умноженным в полете из невообразимой глубины. В холодном воздухе слышался слабый тошнотворный запах — не смрад гниения и разложения, а скорее запах вековой пустоты, где нет ни жизни, ни смерти, некой бездонной пропасти, куда с начала времен не ступала ничья нога, не проникал ни единый луч света. Зачарованный ужасом, Кельдерек распластался на животе, нашарил поблизости камень и швырнул вниз между ветвями. В тот же миг в памяти у него всплыло смутное воспоминание: ночь, страх и тяжкая поступь неведомой судьбы в темноте. Но столь велик был ужас, владевший сейчас Кельдереком, что воспоминание улетучилось, как сон, так и не прояснившись. Камень прошелестел в листве, ударился о ветку — и все, больше не раздалось ни звука. Мягкая почва? Сухие листья? Он бросил еще один камень, целясь в середину расселины, — и опять не услышал звука падения.

Шардик… где он? Кельдерек пристально всмотрелся в сумрак, ища хоть какое-нибудь подобие уступа на обрывистом склоне; ладони у него вспотели, ступни закололо от леденящего страха перед провалом, зияющим под ним.

Неожиданно, в порыве молитвы и отчаяния, он возопил:

— Шардик! Владыка Шардик!

А в следующий миг, казалось, все зловещие призраки и ночные духи, заточенные там в кромешном мраке, разом вырвались на волю и набросились на него. Их отвратительные вопли не были эхом, ибо не имели ничего общего с голосом Кельдерека. То были голоса горячечного бреда, буйного безумия, самого ада. Низкие и одновременно невыносимо пронзительные; далекие и одновременно мучительно режущие слух, давящие на глазные яблоки, забивающие легкие, как удушливая пыль, — они дышали гнусным, дьявольским злорадством обитателей проклятой вечности, которые терпят жестокие муки от одного вида друг друга во мраке. Сдавленно всхлипывая, прикрывая голову руками, Кельдерек отполз назад и заткнул уши. Мало-помалу жуткие звуки стихли, обычные ощущения и восприятия вернулись к нему, и, постепенно успокоившись, он погрузился в глубокий сон.