Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

В вестибюле клуба уже никого не было, но тусклая пелена табачного дыма еще голубела в нем, постепенно редея и рассеиваясь.

— Опоздали, — сказала Анна, прислушиваясь к тому, что происходило в зрительном зале.

Стоило постучать, и им открыли бы, но Анна не спешила войти, взглянула на Андрея, и он опустил руку. Медленно они прошли в дальний угол фойе.

Подосенов поглядел на жену и выжидательно улыбнулся.

— Помнишь, как мы с тобой в первый раз были в театре? — спросила она. — Ты пригласил меня в буфет, а потом у нас не хватило пятидесяти копеек. Помнишь? Ты бегал, разыскивал наших студентов, а я сидела за столиком и умирала от стыда: мне тогда казалось, что все знают, почему я сижу так долго.

— Зато теперь ты можешь выбрасывать по пятьдесят тысяч на сумасбродные затеи своего мужа, — с язвительной колкостью сказал Андрей.

— Зачем подковырка? У меня совсем другое на сердце, — проговорила Анна стеснительно. — Знаешь… Я очень хочу… Подари мне что-нибудь.

— Чего же тебе хотелось бы?

— Коробку конфет, духи…

— Обязательно подарю, — пообещал Андрей, немножко озадаченный ее внезапной прихотью.

Книжный киоск привлек случайно его внимание пестротой выставленных обложек.

— Знаешь, что я подарю тебе?

— Что? — спросила Анна, по-девичьи оживляясь.

— Я куплю тебе сейчас записную книжку. Здесь были очень приличные.

— Хорошо, — промолвила она с тем же оживлением, но уже принужденным.

Приезжие поэты не понравились ей: она столько читала и слышала похожего.

Но, несмотря на это и даже именно поэтому, Анна заставила себя выслушать все, что говорилось со сцены, и хлопала в ладоши так же долго, как все сидевшие вокруг нее.

«Возможно, стихи были лучше, чем показались мне», — подумала она, не доверяя своему рассеянному вниманию.

Она встала с места и, сразу оттесненная от Андрея, нерешительно остановилась в людской толчее, образовавшейся двумя течениями: одни устремились в буфет, другие — поближе к сцене, где стояло новое пианино.

— Пока соберутся музыканты, я сыграю, — услышала Анна голос Валентины и, обернувшись, увидела, как села та перед инструментом, и приподняв край платья, протянула узкие ножки, нащупывая ими педали.

Один из поэтов, высокий, костлявый и нервный, торопливо листал перед нею ноты, тихо переговаривался с ней. Его очень большие руки подчеркивали нескладность всей его фигуры, и Валентина рядом с ним казалась еще стройнее.

— Я сыграю «Каприз» Рубинштейна, — сказала она после некоторого колебания и, оглянувшись через плечо, поискала взглядом кого-то в толпе.

«Почему „Каприз“?» — подумала Анна, незнакомая с этим произведением композитора, почти испуганно замечая, что Валентина еще более похорошела за последнее время, глаза ее искрились, пышно, царственно лежали над открытыми висками и лбом крупные завитки волос, подобранные заколками с боков и блестящей волной спадавшие сзади на полуоткрытые плечи.

Пальцы Валентины коснулись клавишей. У нее были маленькие руки, ей трудно было играть, но мелодия все разрасталась и разрасталась и вдруг все рассыпалось под мощным ударом перезвоном хрустальных колокольчиков.

«Она выбрала то, что выражает ее настроение!» — думала Анна, мучаясь от своего бессилия перед обаянием этой женщины.

Андрей стоял неподалеку в толпе. Вещь, исполняемая Валентиной, захватила его. Именно такой музыки он хотел и ждал. Он был взволнован.

Поведя взглядом, Анна увидела его и поразилась: он точно хотел, но не мог понять, что с ним происходило, да так и забылся мучительно-напряженный, ей показалось, что он не слушал музыку, а неотрывно, не моргая, — как прошлый раз Ветлугин, — смотрел на Валентину, всю ее обнимал одним взглядом и ничего, кроме этих быстрых, сильных и гибких рук, кроме этих сияющих, залитых светом волос, не существовало для него, — так показалось Анне, и она закрыла глаза, потрясенная страхом и страданием.

«Я уйду, не могу, не в силах находиться здесь дольше».

Она отвернулась и медленно, никого не различая, пошла сквозь молчаливо расступавшуюся перед ней толпу.

Мрак охватил ее за дверями, Анна постояла на ступеньках и почти бессознательно ступила на песок, где тихо шептал невидимый дождь. Он обрызгал ее лицо, смочил плечи, но она не почувствовала ничего, так горело и ныло у нее в груди. Мокрая ветка зацепилась за платье, женщина рванулась и почти побежала по дорожке, спотыкаясь, слабо вскрикивая и заслоняясь руками, точно боялась в этом смутном мраке удариться о гудевшие вблизи провода.

Она быстро прошла мимо удивленной Клавдии, открывшей ей дверь, сердито отмахнулась от ее предложения выпить чего-нибудь согревающего. Заболеть? Меньше всего она думала о болезнях.

Маринка спала. Взглянув на дочь, Анна сняла намокшие туфли, стянула платье и с горькой усмешкой посмотрела на «красивую гулю». Сырое белье противно холодило тело, и Анна сбрасывала его, обрывая от нетерпения петли и пуговицы. Надев ночную рубашку, она ковриком, чтобы не обращаться к любопытной Клавдии, подтерла пол и, постепенно успокаиваясь, стала заплетать косу.

«Зря ушла домой, — сказал в ее душе ясный, холодный голос. — Ведь хорошо было… приисковый клуб — и такая музыка, и чуткое внимание рабочих, шахтеров, а она, вместо того чтобы радоваться, сорвалась и убежала, как девчонка…»

Анна попробовала даже улыбнуться, но улыбки не вышло. Она легла на спину, выпростала поверх одеяла руки, посмотрела на них. Они были смугловаты, сильны, крупны. Анна вспомнила огромные руки приезжего поэта, неуклюжие рядом с прекрасными руками Валентины.

«И я сама помогаю ей во всем! — подумала она с новым взрывом отчаяния. — Зачем нужно было спешить с перевозкой пианино?»

Анна вспомнила, как Андрей однажды пристрастился к танцам, и как ей было приятно тогда, что он, интересный, хорошо танцующий мужчина, не делал различия между красивыми и дурнушками, а перебирал их будто по необходимости.

Она взглянула на платье, небрежно брошенное ею на спинку стула… Любимое платье мужа.

Ей стало стыдно. Она поднялась с кровати, устроила платье на вешалке, расправила его и унесла за шкаф, чтобы не увидел Андрей, потом она взяла книгу, снова легла, но читать не смогла.

Она ждала и, когда муж пришел, с замиранием прислушивалась к его твердым шагам.

— Почему ты ушла? — спросил он, входя в комнату.

— Меня вызвали на рудник, — сказала Анна с героическим спокойствием, но глаза ее умоляли его не верить этой лжи.

— Я так и подумал, что тебя вызвали куда-нибудь, — беспечно сказал Подосенов. — Но ты не взяла плащ…

— Мне дали дождевик. Дождь шел…

— Да, дождь… Он все еще идет. — Андрей отдернул занавеску, открыл окно. Ему не хотелось ложиться в постель. С минуту он стоял, опираясь ладонями в края рамы, смотрел в прохладный мрак, где неумолчно, радостно плескались дождевые струи. — Вот в такую ночь хорошо спать на свежем сене, на сеновале, — сказал он, не оборачиваясь. — Я очень люблю спать, когда дождь стучит по крыше. — Голос его звучал негромко, но возбужденно и бодро; похоже, Андрей улыбался…

Анна наблюдала за ним подавленная, со странным, холодным любопытством. Все в ней опало вдруг. Она понимала, что Андрею должно быть весело сейчас потому, что еще не о чем было сожалеть, не в чем раскаиваться. Но, понимая, она не могла ни примириться со своим неизбежно надвигавшимся несчастьем, ни предупредить его.

— Танцевали? — тихо спросила она.

— Да, там еще танцуют. Я тоже два раза покружил… С Валентиной Ивановной.

Пытаясь справиться с нервным удушьем, перехватившим ей горло, Анна промолвила:

— Она играла хорошо.

— Да, она играла чудесно. — И, точно оправдываясь, Андрей добавил: — Мы шли домой с Уваровым. Он очень доволен вечером.

На участке деляны чувствовалась особенная праздничность, хотя все работали. Общее внимание привлекал только что сгруженный с тракторной площадки мотор водоотлива.

— Ловкий моторчик! Аккуратный, — приговаривал старик Савушкин, любовно оглаживая и осматривая его. — Сколько на нем загогулинок, и все к месту, все надобное. Исхитрился человек придумать такое! Вот она, наука! Какое замещение рукам! Попробуй-ка откачать ее, воду-то, из ямы… из шахты тем паче! А мотор день и ночь справляется со своим делом. Ни хвори ему, ни устали!

— Будет тебе там разглагольствовать! Поторапливайся! — ревниво и весело кричали Савушкину старатели, плотничавшие на возведении эстакады.

Савушкин хватался за топор и лез на эстакаду, пока его не отвлекали привезенная вагонетка, сизые усы рельсов, торчавшие за трактором или массивные закругления насоса, черного и грузного.

— Обзаводимся хозяйством! — гордо закричал Савушкин Анне и Уварову, увидя их на участке. — Механизируемся! Технически!