Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

– Епифаний велел кланяться тебе!

– Вспомнил! – в это же мгновение вскрикивает Кукша и растерянно замолкает.

Да, да, он вспомнил, он видел однажды священника Константина у Епифания!

– Так оно и есть, – поняв его восклицание, говорит молодой священник, – мы встречались в доме благочестивого Епифания.

– Добрый Епифаний! – бормочет вконец смешавшийся Кукша. – Если бы я мог увидеть его и сказать, как я ему благодарен за все!

– Не огорчайся, – замечает священник, – может статься, у тебя скоро будет случаи поблагодарить его.

За годы жизни в Царьграде Кукша привык поменьше спрашивать. Но самый его взгляд словно немой вопрос: «Так Епифаний все-таки приедет?»

– Больше я тебе пока ничего не скажу, – говорит священник в ответ на его взгляд, – потерпи еще немного.

Терпеть Кукша за свою жизнь тоже привык. Но сейчас он взволнован. Как хорошо, что он еще не уехал из Киева на север! По крайней мере, Епифаний не окажется в чужом городе без друзей. Хоть на первое время.

Теперь Кукша припоминает, что не только видел священника Константина, но и слышал от Епифания рассказы о нем. О нем и о его брате Мефодии. Братья родились не в Константинополе, а в Солуне, отчего их со временем прозвали солуньскими братьями. Родились они в семье тамошнего вельможи и военачальника. Константин – седьмой сын в семье, он родился слабым и болезненным, как будто его мать израсходовала на других детей все свои телесные силы. Суровый с виду здоровенный Мефодий – старший из сыновей. С появлением на свет маленького Константина Мефодий проникся к нему особенной любовью, может быть, именно потому, что младший был слаб здоровьем и требовал неустанной заботы.

Зато Константин оказался самым умным из сыновей, он с младенчества выказывал необыкновенные способности к наукам, а когда стал отроком, не одна только его родная Солунь дивилась его учености – слух о даровитом отроке достиг Константинополя. В это время греческим царством правила овдовевшая царица Феодора со своим малолетним сыном Михаилом. Один из воспитателей юного царя, хорошо знакомый с родителями Константина, послал в Солунь за отроком, чтобы он постигал науки в Царьграде вместе с Михаилом, – в надежде, что юный царь станет подражать в прилежании Константину.

Там под руководством самых ученых мужей царства, в том числе и Фетия, будущего патриарха, у которого был любимым учеником, Константин изучил все мыслимые и немыслимые науки, в весьма юном возрасте принял духовный сан – был рукоположен в священники, – а также поставлен библиотекарем в патриаршьей библиотеке, что при церкви святой Софии. Вот уж где ему было раздолье! Там же, в Константинополе, к нему и пристало прозвище Философ.

Мефодий же был некоторое время в военной службе, управлял одной из словеньских стран Греческого царства, в конце концов познал тщету всего мирского и посвятил жизнь Богу.

Никто не знает в точности всех путей этих братьев, всех их душевных устремлений, но в конце концов судьба распорядилась так, что оба они стали подвижниками христианской веры и вместе проходят избранное поприще.

В ожидании церковных предметов, которые вот-вот должны прибыть из Константинополя, князь Дир и другие русы, сопровождаемые Константином и Мефодием либо чернецами из монастыря Дионисия Ареопагита, ходят по городу, осматривают церкви и городские достопримечательности – произведения замечательных греческих зодчих и ваятелей.

Дольше всего русы простояли перед огромными каменными воротами с полукруглым завершением, на котором застыла в стремительной скачке четверня медных коней, управляемая горбоносым, похожим на князя Дира возницей.

– Царь Феодосий Великий, – объясняет чернец.

– У нас в Киеве, – говорит один из русов, – так-то, четверней в ряд, не ездят, разве что запрягут чередой ради большого груза. А так, чтобы четыре в ряд – нет, не ездят. Надо будет дома попробовать…

Но любопытнее всего русам, конечно, на городском торгу, где царит разноязычный говор и сгрудились товары со всего света. Тут трудно что-нибудь толком и купить, потому что от обилия и разнообразия товаров рябит в глазах и голова идет кругом. На что уж в Киеве на Подоле торг, но этот, верно, всем торгам торг!

А что сказали бы русы, если бы побывали хоть на одном из торгов Царьграда!

Обходя торг и прицениваясь к товарам, русы с радостью, словно родного повстречали, обнаруживают на прилавке соболей. Однако соболя, которых привозят сюда из Киева (откуда же еще!), стоят здесь во много раз дороже, чем в Киеве. Один из русов начинает громко возмущаться наглостью греческих купцов, но другой его успокаивает:

– Да ведь и киевские покупают шкурки у приезжих купцов в несколько раз дешевле, чем продают потом греческим! А и те, приезжие-то купцы, в свою очередь, покупают у ловцов в несколько раз дешевле, чем после продают в Киеве!

Ходят русы с Константином и Мефодием и на городскую стену – смотреть, не видать ли долгожданного корабля. Со стены открывается такая даль, что не всегда различишь в дымке черту, отделяющую небосклон от моря. При созерцании этой дали забываешь о торгах и соболях и невольно начинаешь думать о вечном.

Именно тут, на стене, Кукша осознает, что Константин Философ похож не только на своего старшего брата, но и на Андрея Блаженного. Однажды он обмолвился, назвав Константина Андреем, но тогда не придал значения этой обмолвке. Чем же, однако, Константин Философ похож на Андрея Блаженного? У Андрея светлые глаза и русые волосы, а братья кареглазые и темноволосые…

Еще в Царьграде, прощаясь с Андреем Блаженным, Кукша понял, что Андрей похож на Иисуса Христа. Не на Того, Которого все видят на иконах, а на Того, Которого каждый носит в сердце. Ведь Христос у каждого свой, хотя Он у всех и Один. Не из-за этого ли непостижимого сходства Андрей и приснился ему распятым на кресте? И не это ли сходство просвечивает в молодом священнике Константине?

Князь Дир и его спутники ходят в порт – навещают товарищей. Те уже продали воск и пушнину и отчаянно скучают – ведь князь Дир запретил им пьянствовать. И в самом деле, тут не до пьянства!

Все должны быть наготове: как только из Царьграда приплывет корабль, которого ждут солуньские братья, сразу придется плыть к себе на север.

Развлечений у торчащих на берегу дружинников немного – зубоскалить с торговками и рабынями, купаться в теплом море да удить рыбу. Рыбы здесь не меньше, а может быть, и больше, чем в Днепре, клюет она на все – на хлебный катыш, на блесну, на белую тряпочку и даже, бывает, на пустой крючок. Здесь, за пределами города, есть не одно подворье, где дружинники могли бы расположиться, но они предпочитают оставаться при кораблях.