Плавания вокруг света и по Северному Ледовитому океану - Федор Литке

Уже несколько времени тревожила меня перемена цвета воды, которая сделалась зеленоватой и мутной. Давая это заметить лоцману, расспрашиваю я его, нет ли тут каких-нибудь мелей. Но он утверждал решительно, что море здесь везде чисто. Слова его походили на истину, потому что глубина с самого того пункта, где мы привели к месту, беспрестанно увеличивалась. Для большей осторожности часовые не сходили с фок-рея, но не видели, однако же, ничего, похожего на опасность. При полутораузловом ходе лот был бросаем через четверть часа, так что мы на каждых 300 саженях имели глубину. К 7 часам 15 минутам возросла она до 35 сажен, и я совершенно успокоился, как вдруг получило судно жестокий удар носом и вслед затем другой кормой; глубина оказалась 3 и 21/2 сажени. Удары стремительно следовали один за другим, скоро вышибло руль из петель, сломало верхний его крюк и разбило корму, море вокруг судна покрылось обломками его киля, несколько минут не теряли мы хода – наконец, стали. Жестокость ударов усугубилась, и страшный треск всех членов брига заставлял ожидать каждую минуту, что он развалится на части.[249]

Лишась всякой надежды спасти судно, должен я был помышлять только о спасении людей. Уже отдано было приказание рубить мачты, как то самое, что привело нас на край гибели, сделалось и причиной спасения нашего: я разумею крепкий ветер и великое волнение, последнее отделяло судно от камней, между тем как первый понуждал его двигаться вперед, уже занесены были топоры, как судно тронулось снова и скоро вышло на глубину.

Миновала явная гибель, но положение наше тем не менее оставалось весьма опасным. Ветер дул с прежней силой, волнение нимало не смягчалось, наступала ночь, а мы были без руля. Натурально, что первой заботой нашей было вставить и укрепить по возможности это необходимейшее для корабля орудие. Кому известна хлопотливость этого дела и в добрую пору, тот легко вообразит, чего оно нам стоило при жестоком волнении, которое иногда и целые рули выбрасывает из мест. После полуторачасовой работы, в продолжение которой мне оставалось только любоваться усердием людей наших, громкое, согласное ура, первое еще, может быть, огласившее пустынные места эти, возвестило наш успех. К немалому нам успокоению и облегчению служили в это время превосходные качества нашего судна. Для уменьшения хода вынуждены мы были оставить только фок, стаксель и штормовую бизань, но и под одними этими парусами и без всякого управления продолжало оно идти весьма спокойно бейдевинд по полтора узла и с тремя румбами дрейфа, как бы под управлением искуснейшего рулевого, курс и ход его были все время отмечаемы по обыкновению точно так, как будто он ни на минуту не оставался без руля.

Я не могу при этом случае умолчать об одном обстоятельстве, доказывающем, как худо, особенно в морских делах, пренебрегать и безделицами, и сколь неблагоразумно для красы жертвовать хоть малейшими удобствами. На наших судах крючья, на которые навешиваются рулевые цепи, прибиваются обыкновенно под самым нижним контр-рельсом, для того, вероятно, чтобы украшения кормы и раковин не обезображивались висящими на них цепями, но из-за этого снять последние с крючьев и в тихое время нельзя иначе как со шлюпки, на волнении же, когда шлюпки спустить нельзя, освободить их нет почти никакого средства. Покойный штурман Федоров, служивший в 1821 году на нашем бриге, изведав на опыте неудобство это, еще в то время обращал на него мое внимание; не знаю, по какой причине тогда же этого не исправили, а так как после того совершили мы благополучно две кампании, то и не заботились более о крючьях. Но теперь, когда понадобились нам руль-тали, увидел я свою ошибку. Невзирая на все старания, какие только усердствующие и проворные люди прилагать могут, не могли мы снять цепей с крючьев и, наконец, вынуждены были с величайшим трудом и немалой опасностью закладывать концы веревок за нижние звенья цепей и ими действовать, как руль-талями. С еще большим волнением и менее покойным судном было бы и это невозможно; и тогда, бог знает, как бы мы вставили руль.

Для лоцмана нашего встреча этой банки была столь же нечаянна, как и для нас: он никогда не слыхивал, чтобы в этих местах находились какие-нибудь опасности. Это и неудивительно: для их судов двухсаженная глубина, на которой мы было остановились, есть фарватер безопасный; делать же промер на ходу нет у них и в заводе, и о существовании банки узнают они обыкновенно не прежде, как остановившись на ней. О малых глубинах догадываются они по стамухам (низким льдам), останавливающимся в тех местах зимой и долго не сносимых в весеннее время; здесь же не застаиваются они, вероятно, от сильных течений, царствующих в Карских Воротах, и от совершенной открытости места.

Эта банка, которую я по имени нашего штурмана назвал банкой Прокофьева, лежит от Кусова Носа на StW в 7 милях. Она не может иметь более мили в окружности. Чрезвычайная приглубость делает ее сугубо опасной. По северную сторону имели на 35 сажен глубины менее, нежели в полуверсте от нее; а по южную та же глубина в расстоянии 31/2 миль. Она есть не что иное, как вершина воздымающегося со дна моря утеса. Множество бурунов заставляет думать, что подобных банок около этих мест не мало, и поэтому не должно подходить к Кусову Носу без особенной надобности на расстояние ближе 7 миль.

Повстречавшееся нам несчастье заставило меня переменить совершенно план наших действий. Мы были теперь вовсе не в таком состоянии, чтобы помышлять о предприятии каких-нибудь новых обозрений. Руль наш, невзирая на все укрепления, какие только можно было придумать, держался довольно ненадежно; мы имели причины подозревать, что некоторые из нижних крючьев были или повреждены, или, подобно верхнему, вовсе изломаны; в таком случае великий ход или волнение могли бы для нас быть весьма опасными. Сверх того, самые эти укрепления делали все движения рулем затруднительными и медленными, так что и через фордевинд поворачивать было не без хлопот, оверштаг[250] же совершенно невозможно, разве только на тихой воде. Наконец, сверх местных в судне повреждений, которые должны были быть значительны, судя по открывшейся в нем течи от 5 до 6 дюймов в час, весь корпус его ослабел приметным образом: сначала члены его были соединены между собой столь плотно, что малейший удар в носовую часть, как, например, встреча льдины или удар волны, со всей силой отзывались в кормовой каюте; ныне же подобные удары производили в нем только дрожание, подобное дрожанию стальной пружины. Движение палубы при килевой качке было также весьма приметно. Столь явное расслабление связей судна заставляло ожидать, что течь в нем с каждым днем будет усиливаться. По всем этим причинам увидел я себя в необходимости поспешать с возвращением в Архангельск до наступления осенних бурь, к перенесению которых были мы совершенно неспособны.