Падение царского режима. Том 1 - Павел Щёголев

Председатель. – А протокол составлен?

Бурцев. – Они записывали. Но что с этими записями сделали, – не знаю… Марголин, когда я ввел Федорова и мы остались втроем, сказал: «Думал ли я когда-нибудь пожать руку убийцы моего лучшего друга?!»

Председатель. – А вы сами записали этот рассказ?

Бурцев. – Я пригласил французских журналистов, которые подробно опубликовали этот рассказ в «Matin», а затем в «Речи» появился экстракт из перевода этих показаний Федорова. Сущность того, что я сейчас говорю, я опубликовал в «Биржевых Ведомостях» не так давно, месяца три назад, в № 9 этой газеты. Я укажу, на что я обращаю ваше особенное внимание. В этом рассказе Федоров устанавливает, что имел дело с Казанцевым, агентом охранного отделения в Москве, и с графом Буксгевденом. Больше никого не назвал, но ему говорили, что есть большие люди, которые этим заведуют…

Председатель. – Где теперь Федоров?

Бурцев. – Страшная его судьба, мне даже трудно говорить о ней. Он несколько раз делал – так сказать – покушения на меня, приходил стрелять, резать и денег требовал… Я его, конечно, выгонял. Затем, когда я уехал из Франции, он поступил в французскую армию добровольцем и через 2-3 месяца устроил себе членовредительство, чтобы избавиться от окопов и получать пенсию. За это его осудили чуть ли не в каторжные работы. Может быть, он уже кончил свою жизнь. Оговариваюсь: я передаю со слов других, мне об этом писали. Это падение уже окончательное… Погибший человек…

Председатель. – Неужели не существует собственноручно записанного или, по крайней мере, записанного со слов Федорова и им подписанного показания его о том, как он убил Иоллоса?

Бурцев. – Я заставил его написать собственноручно.

Председатель. – Где рукопись?

Бурцев. – В моем архиве. И, кроме того, на ней имеются подписи целого ряда свидетелей: Урусова, Марголина.

Председатель. – Из соучастников Федорова вы назвали Казанцева, Буксгевдена, Герасимова. Может быть, еще кого-нибудь из представителей власти назовете?

Бурцев. – Я назову еще Климовича. Относительно Климовича у меня есть подробные сведения, проверить которые вы в состоянии. Дело в том, что, когда я приехал в Петроград, в конце ноября 1915 года, в тот же день ко мне явился от «Вечернего Времени» Манасевич-Мануйлов. Я никогда раньше с ним не виделся, но из-за границы я раз писал письмо такого рода – (через «Новое Время»), что, если он бывает за границей, – то пусть заедет ко мне, что он, по моему мнению, очень любопытный для меня человек и что мне, редактору «Былого», есть о чем с ним поговорить… Он пришел от «Вечернего Времени» и упомянул, что раньше не мог приехать, – опасался. Я ему ответил, что если в Петербурге есть два человека, которым надо поговорить по душам, то это он и я. С тех пор мы виделись очень часто и подолгу беседовали, и не было вопроса, на который бы он не отвечал. Он дал мне очень много ценных фактов.

Председатель. – Это верно, что вы просите его на поруки вам отдать?

Бурцев. – В одно из наших свиданий он, между прочим, говорил, что приехал Рейнбот, бывший градоначальник Москвы, и что в разговоре с ним, Манасевич, сообщил за верное, что Климович назначается директором департамента полиции. – «Неужели это верно?» – спрашивает его Манасевич.[*] – «Почему?» – «Да, кому же неизвестно, что он причастен к делу Иоллоса!»… Услышав это от Манасевича, я говорю ему: «Попросите, чтобы Рейнбот записал это». – Манасевич согласился; через некоторое время узнаю, что Рейнбот записал, но лично я не мог проверить и говорю со слов Мануйлова. Надо было дать официальный ход этому делу. Манасевич согласился передать записку Рейнбота Штюрмеру. По словам Мануйлова, записка была передана. Записка Рейнбота заключалась в том, что он, в качестве бывшего градоначальника, имел возможность впоследствии убедиться, что Климович имел отношение к организации Казанцевым убийства Иоллоса и к укрывательству убийцы.

Председатель. – В чем это отношение заключалось?

Бурцев. – В выдаче паспорта Федорову для побега. Затем установлено, что Казанцев имел сношения в Буксгевденом[*] и вел постоянно таинственные переговоры с ним.

Родичев. – Буксгевден был чиновником особых поручений при Гершельмане?

Бурцев. – Да. Гершельман также принимал участие во всей этой истории… Возвращаюсь к истории с рейнботовской запиской. Как говорили, Штюрмер, получив ее, заволновался, и был поставлен вопрос об удалении Климовича с поста директора департамента полиции. Не состоялось это потому, что в это время произошли новые перемены: Штюрмер отказался от поста министра внутренних дел и сделался председателем Совета Министров, а министром внутренних дел сделался Хвостов, и Хвостов отсрочил отставку Климовича. Климович не только не пострадал, а упрочился. Записка не была обнародована, ей хода не было дано, и Климович остался на этом месте. Существовала ли эта записка, какое ее содержание, – я точно не знаю. Но два раза я имел возможность, в интервью в «Вечернем Времени», коснуться существования этой записки и самого обвинения по адресу Климовича. От Климовича я не имел ни опровержения, ни возражения, – ни частного, ни в печати. Климовича я с тех пор не видел. Последний раз я видел его в апреле 1916 года, когда он объявил, что я должен уезжать; он решил меня выселить из Петрограда, но я обратился в Государственную Думу, и в конце концов меня оставили. Я здесь жил с паспортом и выехать просто отказался.

Председатель. – Эти показания ваши, значит, базируются целиком на словах Манасевича-Мануйлова, который, в свою очередь, говорил со слов Рейнбота?

Бурцев. – Я Рейнбота должен был видеть, но не мог. Я его не опрашивал.

Председатель. – Пожалуйста, продолжайте свои показания о «Союзе русского народа».

Бурцев. – Я сейчас ничего не могу определенного прибавить к уже сказанному.

Председатель. – В таком случае, перейдем к документам, которые у меня имеются. Вы что-то хотели сказать о Щегловитове и о показании Лыжина?

Бурцев. – Прежде всего, я поставил Щегловитова в известность о моем отношении к провокации в деле Азефа. Но ответа не имел. Это было между 1911-1914 г.г. Потом, когда я был арестован и был в Петропавловской крепости в 1914 году, я не думаю, чтобы Корсак не доложил Щегловитову о моем показании, данном в Петропавловской крепости, в совершенно определенной форме, для доклада Николаю II. Об этом показании и отношении к нему Щегловитова я дал целый ряд статей, что были в газетах. Я повторял это в своих изданиях за границей.

Председатель. – Вы хотели нам что-то сказать о Глобачеве?

Бурцев. – Да. А именно об его отношении к применению пулеметов. У меня сложилось убеждение, что обвинение против него или указание на его участие – неверны.

Председатель. – Значит, Глобачева надо вычеркнуть. Затем письмо Балка вы нам дали. Здесь фамилия Заварзин.

Бурцев. – Я слышал, что он освобожден. Его освобождение меня поразило, потому что у него репутация определенного охранника. О нем я, со слов Бакая, в «Былом» много писал, как о человеке, который не брезгал провокацией. Я сейчас точно не помню, – какое именно, – но только там прямое обвинение в провокации. У него порочная репутация: жандарм-провокатор. – Еще случай того же рода: выпущен сейчас на поруки Невражин, который, говорят, был правой рукой Протопопова. Это один из самых основных сотрудников Протопопова, замешанных в планы пулеметной расправы. На этой последней детали я, впрочем, не могу настаивать, но что он был непосредственный наперсник Протопопова и был арестован, а затем выпущен, – это я знаю.

Председатель. – А что вы можете сообщить о полковнике Собещанском?

Бурцев. – Я его лично знал в Петропавловской крепости в 1906 г. и теперь встречал: он меня возил в предварилку. Сведения об его участии в повешении Каляева – неточны: он столько же виноват, как все остальные, – а именно, как офицер жандармского гарнизона, который охранял Шлиссельбургскую крепость, когда Каляева вешали.

Председатель. – Каково было его официальное положение?

Бурцев. – Он был одним из офицеров Шлиссельбургской крепости. Яковлев, комендант крепости,[*] тоже присутствовал при этой казни. Но это по официальному положению.

Смиттен. – Вы, при первой вашей беседе в Комиссии, цитировали одно письмо: оно содержало указание на то, что вы получили подтверждение о деятельности автора письма, как провокатора. Вы это письмо передали Комиссии?