Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова - Владимир Хрусталев

Надворная, 29 января, Воскресенье.

В 9½ мы поехали в автомобилях до Охот[ничьего] дома Максимец, где штаб 163 Ленкоранского-Машебургского полка. Ехали мы через д. Пнюв, Пасечна и Зелена. Оттуда сели в сани и отправились на высоту 1036, где артиллерийская позиция, один взвод от нашего корпуса, – поехали дальше по ущелью на высоту 883, где находились участковые резервы, бат. 163 полка и стрелковый дивизион 9-й дивизии. Там я благодарил стрелков за их службу, пробовал пищу, осмотрел деревянные бараки нижних чинов, а затем мы вошли в избушку (офицерскую) и закусили, – провизия была наша. После завтрака поехали дальше на заставу, пехотную, версты 3, по долине, вернее по ущелью Быстрицы-Солотвинской. Оттуда возвратились к [высоте] 853 и поехали по ущелью Быстрицы до домика для командира дивизиона. Там мы оставили сани и пошли пешком на вершину горы Негрова, где находится наша застава. Кн. Бегильдеев, Врангель и Кулюбякин только начали подниматься и дальше не пошли, – кн. Вадбольский, Пуковский и я дошли до макушки в полтора часа. Перед нами торчала голая вершина Сивуля, где австрийская застава, а за нами гора Баярин, тоже голая, где стоит другая наша застава. На наших глазах происходила смена сводной див. с 9-й. В офицерской землянке нам предложили чай. Через 40 м. пришел Юзефович и через минут 10 мы начали спускаться, – это было около 5½ ч. Пуковский и я спускались бегом и мы летели сломя голову и через ½ ч. были у подножья горы, где домик. Кн. Вад[больский] с п…[564] пришел через 13 м. после чего мы в санях поехали обратно в штаб 163 п., где дожидались Юзефовича, кот. приехал через ½ ч. Оттуда на автомобиле возвратились к себе. Кн. Вад[больский] и Пуковский обедали. (Домой мы приехали в 8¾). Погода была солнечная от 12½. В горах снег глубокий. Горы, поросшие огромными пихтами и елями. Тропы проделаны очень умело дружинами. Мы пешком поднялись примерно на 800 метров. – У Наташи были: Борис, Гавриил, кн. Путятина, М-ме Донич, Добровольский и Алеша. Сегодня весь день морозило, утром 3°, веч. 7°.

30 января, Надворная, понедельник.

Утром мне представлялись лица разных санитарных организаций, обслуживающие наш корпус. После завтрака, к которому были приглашены шт[аб-] р[отмистр] Новицкий, пор[учик] Иллясов и шт. р. Любинский я раздавал свои фотографии и подарки некоторым чинам штаба. В 3½ ч. мы поехали в царство нашего интенданта, где смотрели хлебопекарню, мыловарение и кузницу, а на станции осмотрели склады и запряжку четырех собак, кот. возят на санях 10 пуд. После чая у меня был Пантелеев. К обеду был Цуриков. Потом мы сидели на террасе и смотрели на синематографическое представление. Погода была часть дня солнечная, маленький мороз в тени.

31 января, Надворная и отъезд в Каменец-Подольск, вторник.

В 11 ч. я сделал прощальный смотр 1-й бригаде 9-й Кав. д., которая была выстроена между Надворной и Пнюв. В Надворной на широкой улице были выстроены: мой конвойный эскадрон, 7-я Самокатная рота и все команды при нашем корпусе, кроме того, все офицеры штаба и чиновники, – в строю было 490 нижних чинов, а офицеров и чинов, всего 42. После прощания и раздачи Георгиевских медалей, они все прошли церемониальным маршем. К завтраку были: Никитин (он теперь служит в шт. VII армии), Семенов, пор. Давыдов и Иваненко. В 3 ч. я снимался со всем штабом, после чего Вяземский и я прошлись в сторону Быстрицы. Потом я снимался с моим конвоем, – зашел также посмотреть помещение канцелярии, зашел к Юзефовичу и кн. Бегильдееву. В 4¾ пили чай. В 8 ч. я дал обед всему штабу, кроме офицеров были и чиновники, всего нас было около 50 чел. Обед был в бывшем маленьком ресторане вместе с синематографом, стены были обтянуты холстом и разноцветными материями, все очень хорошо разукрашено. Я сидел между Яковым Д[авыдовичем] и кн. Бегильдеевым. Мне пришлось сказать прощальную речь. Кн. Б[егильдеев], Юзеф[ович] и Ангелов также говорили. Играли трубачи Казанского п. После обеда мы пошли в синематограф. В 10¾ мы поехали на станцию, меня все провожали, также и конвойный эскадрон с трубачами, – было трогательно и грустно. Со мною едут Юзефович, Врангель, Вяземский и п. Дараган (Бугского п.). Погода была солнечная, таяло, в тени 2 гр.

1 февраля, приезд в Каменец и отъезд в Киев, среда.

В 11 ч. мы приехали в Каменец, ко мне в вагон зашел главнокомандующий Ю.-З. фронтом генерал-адъютант Брусилов, с нач. шт[аба] Сухотиным и губернатором Мякининым. В 12 ч. мы поехали к Сухотину, а в 1 ч. завтракали с Брусиловым в его помещении. Потом я с Вяземским поехал с визитом к епископу Митрофану, затем к Мякинину. Он бедный потерял свою жену в июне, очень грустит, – у него теперь гостят его две сестры. Приехали тоже Врангель и Юзефович, – они нас угостили чаем и показывали гравюры. Возвратившись в 5½ в вагон, я принял кн. Масальского, затем играл на гитаре. До отхода поезда приехали ко мне Брусилов и Мякинин. В 6 ч. 30 м. поезд тронулся…»[565]

В письме из Киева вдовствующая императрица Мария Федоровна от 4 февраля 1917 г. сообщала великому князю Николаю Михайловичу в Грушевку:

«У меня были с визитом Дмитрий [Константинович] и мой Миша, который оставил свой прекрасный армейский (правильно, кавалерийский. – В.Х.) корпус и отправился в столицу. Он весь был под впечатлением прощания и трогательного приема, ему оказанного. Его путешествие по Карпатам было очень трудным, так как там совсем нет дорог, даже конных. Он должен был лазить по горам пешком. К счастью, он себя чувствует хорошо, и был мил, как всегда»[566].

Прощание Михаила Александровича с фронтовыми сослуживцами зафиксировал в воспоминаниях главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал А.А. Брусилов:

«В начале января 1917 года вел. кн. Михаил Александрович, служивший у меня на фронте в должности командира кавалерийского корпуса, получил назначение генерала-инспектора кавалерии и по сему случаю приехал ко мне проститься. Я очень его любил, как человека, безусловно, честного и чистого сердцем, непричастного ни с какой стороны, ни к каким интригам и стремившегося лишь к тому, чтобы жить частным человеком, не пользуясь прерогативами Императорской фамилии. Он отстранялся, поскольку это было ему возможно, от каких бы то ни было дрязг, как в семействе, так и в служебной жизни; как воин, он был храбрый генерал и скромно, трудолюбиво выполнял свой долг. Ему, брату Государя, я очень резко и твердо выяснил положение России и необходимость тех реформ, немедленных и быстрых, которых современная жизнь неумолимо требует; я указывал, что для выполнения их остались не дни, а только часы и что во имя блага России я его умоляю разъяснить все это царю, и если он (великий князь) разделяет мое мнение, то поддержать содержание моего доклада и со своей стороны. Он мне ответил, что он со мной совершенно согласен и как только увидит царя, он постарается выполнить это поручение. “Но, – добавил он, – я влиянием никаким не пользуюсь и значения никакого не имею. Брату неоднократно со всевозможных сторон сыпались предупреждения и просьбы в таком же смысле, но он находится под таким влиянием и давлением, которого никто не в состоянии преодолеть”. На этом мы с ним и расстались»[567].

Михаил Романов не участвовал в интригах и заговорах против Николая II. Наоборот, он всячески пытался помочь ему в январские и февральские дни 1917 г. В дневниках царя и царицы имеются пометки о шести его посещениях в течение этого периода Александровского дворца.

После возвращения Михаила Александровича с фронта в камер-фурьерском журнале от 6 февраля 1917 г. имеется запись:

«К полуденному чаю Их Величеств прибыл великий князь Михаил Александрович. От 6¼ час. Его Величество принимал великого князя Михаила Александровича, генерала от инфантерии Адлерберга и министра внутренних дел Протопопова»[568].

Н.С. Брасова, несмотря на опалу великого князя Дмитрия Павловича (высланного за участие в убийстве Распутина на Персидский фронт), продолжала поддерживать с ним переписку. Вот одно из писем Дмитрия на ее имя:

«Казвин. Персия. – 16 января 1917 год.

Наташа дорогая – мой милый друг.

Мне хочется сказать Вам, что хотя я так далеко, почти за 4000 верст от дома, от близких мне людей – мысли мои часто, очень часто идут к Вам. Очень хочется, но может быть и поздно, пожелать Вам всего, всего лучшего в этом только что начавшемся году. Дай Бог, чтобы для России этот год был бы действительно “новым” и порадовал всех тех, кто глубоко и искренно любят ее – нашу многострадальную родину.

Странно было получить от Вас телеграмму, где Миша просит полость от шведских саней моих. Значит у Вас настоящая, милая наша русская зима. Сколько я дал бы, чтобы снова иметь возможность катать Вас, как прошлой зимой. Очень хорошо было – милая – не правда ли! Что касается меня, то я уже успел попривыкнуть к новым местам, к моим новым товарищам. Они так мило и сердечно приняли меня, что их теплое отношение было большим мне утешением в далекой Персии. – Здоровье мое теперь совсем хорошо. Но когда только приехал, то простудился и дней 10 болел – оставаясь, конечно, на ногах. Да и трудно здесь не простудиться, пока не привыкнешь, ибо климат в Персии какой-то странный. Днем солнце прямо греет, а ночью холодно и пронизывающе. Дома не приспособлены к холоду. Здесь все рассчитано на летний зной, доходящий до 65° Реомюра. Природа страшно однообразна. Растительности нет почти. Еще около моря (Каспийского) там имеются леса, а здесь ровно, пусто, однообразно. Повторяю, что теперь и к этому я привык. Иногда хочется живого слова друзей. Ведь письма почтой идут почти 3 недели. Ах, милый друг, Наташа родная. Как часто я вспоминаю наши милые разговоры, как не достают мне они. Будьте счастливы. Богом хранимы и меня не совсем забывайте. Обнимите крепко Мишу. Если не скучно напишите словечко. Пошлите на Невский, 41. 26 ян[варя] поедет человек ко мне, будет ездить каждую неделю. Ну, а за сим, если можно, позвольте по дружески, от всего сердца поцеловать Вас – руку Вашу. Прощайте. Дмитрий…»[569]