Предел - Елена Лобанова

Конечно, показывать, что он обо всем догадался, было рано. Амалирос решил, что придется немного поиграть в наивного Темного. Следовало заманить для начала всю эту компанию куда поближе. На расстоянии он сам, к сожалению, до Даэроса дотянуться не мог. Рассказ про Предел и чёрные тарлы был отнесен Повелителем к разряду не-детских, но всё же сказок. Если в нём и была правда, то только местами.

А пока следовало усыпить бдительность той, которая думала, что он уже угодил, куда надо. Он даже знал, как это сделать: напрячься и выдавить из себя эту фразу: «Элермэ, ты — прекрасна!» Но это было слишком банально с учетом такого красивого Светлого заговора. Как Повелитель он должен был придумать что-нибудь оригинальное. Ну, например, стихи написать. Или нарисовать что-нибудь… В конце концов, Светлая Вестница была не слишком виновата — слабая Дева, всего лишь выполняющая приказ Тиаласа. Повелитель Темных завистливо вздохнул: ему бы таких поданных, чтобы даже честью жертвовали. Определенно, Светлую надо было одарить за такой подвиг.

Амалирос давно хотел попробовать себя в искусстве. Картины Великого Нальиса будили в нем самые прекрасные чувства. Они были вызовом: «А ты так сможешь?» Но он долго не решался. Наверное, надо было случиться самому необычному и коварному заговору, чтобы час настал.

Повелитель открыл тайник в стене спальни и вынул заветный холст и кисти. Кистей за время своих нерешительных мечтаний он насобирал на целую династию художников. А краски приходилось менять много раз, чтобы были. А то старые пересыхали.

Заперев дверь малого Зала — Спаси Создатель, кто-нибудь застанет его за «первой пробой», мало ли как «рука пойдет» — он уже почти приступил. Даже взял кисть. И тут художник, еще юный и потому уверенный в себе и непуганый критиками, столкнулся с вечной проблемой: «А что рисовать?». Деве следовало дарить что-нибудь романтическое. Что можно нарисовать такого романтического, чтобы показать, как он влюблен. То есть, сделать вид, как он влюблен. Амалирос одернул себя и напомнил, что он на самом деле не влюблен, а только притворяется.

Поначалу мысли о сюжете никак не хотели идти в правильно направлении. С заговорами все как-то получалось быстрее и проще. С одной стороны, можно было изобразить двух целующихся на фоне пейзажа. Но кому нужны чужие целующиеся? Не рисовать же вчерашнюю сцену в спальне. Такие картины вообще рисовать нельзя. С другой стороны, ему вчера так и не удалось бросить выползня к ногам Светлой Посланницы. Трофей был бездарно загублен — ободран и использован. И он решил подарить Элермэ свой портрет. «Амалирос, убивающий выползня». Когда она покинет его, исполнив свой долг, его портрет будет с вечным немым укором смотреть на неё со стены… Воображению Темного предстала картина, не менее интересная, чем портрет с выползнем: комната, затянутая черным шелком, одинокий светильник, алтарь из резного камня, его портрет на нем, а у подножия алтаря — рыдающая Элермэ. Для себя Амалирос уже решил, что он, злобный Выползень, будет страдать, то есть сострадать здесь один, зная, как она мучается. В этом, по его мнению, и заключалось Истинное Темное Благородство.

Солнце неумолимо вершило свой путь по небу и нарушало освещение, заглядывая в арки. Зеркало, которое Арк Каэль перенес на кресло, чтобы видеть себя и запечатлеть точно, все время пускало зайчики в глаза. Но размазывать эти восхитительно мягкие краски по холсту, скользить рукой за мыслью было так неимоверно приятно, что Повелитель первый раз в жизни почти забыл о неотложных делах. Шедевр был завершен, возможно, слишком поспешно. Он продлил бы это наслаждение, но… Пришлось оттирать руки, переносить холст в спальню и стирать краску с кресла, которое служило мольбертом. И все это быстро и срочно. Подданные за дверями уже вполне слышно переговаривались.

Такого поспешного суда в Подгорных Чертогах и в их Нагорной части еще никогда не было. Повелитель был бесчувственно краток. Никаких ядовитых речей, никаких сопутствующих угроз, одним словом, никакого развлечения для подданных. Даже сами преступники не успели побледнеть. Весь ужас приговора они осознали лишь, когда отправились к месту его отбывания. А подданные — когда покинули покои Амалироса. Приговор был просто потрясающе страшен, как и сам Вечно грозный Повелитель. Он даже не шипел по своему обыкновению и объявлял решение почти ласково: «Пятьсот лет на кухне в Верхних Чертогах. Каждый день являться на утренний прием, если не прикажу обратного. Освоить двести восемнадцать томов трактата „Блюда для Высшей Власти“. За год! Увести!».

Подданные расходились в страхе. Пятьсот лет. Наверху. Для владеющих Силой вне Света. Это была медленная смерть для их дара. На кухне! Прислугой! Да еще и с ежедневным явлением на всеобщее обозрение. После вчерашнего! Жуть. Мнение Темных было единодушным: совсем Выползень озверел. Лучше бы он выносил смертные приговоры. Только такой принципиальный злодей мог сделать жизнь настолько хуже смерти, что прошения прикончить и не мучить поступали к нему даже от брата. Брат Повелителя, правда, знал, что он может писать свои прошения хоть стихами, все равно — будет жить. Потому даже не старался заменить в своих письмах и пару слов за последние две сотни лет… Но факт-то никуда от этого не делся. Выползни милосерднее!

Амалирос все-таки решил обождать с картиной. Дарить непросохшее полотно было не очень хорошо и даже неправильно. Кисти и краски отправились под кровать, а картина заняла свое место в тайнике. Дня через два можно будет торжественно вручить. И раз один подарок откладывается, то надо было придумать что-нибудь еще. «Что-нибудь» уже неслось в голове, слагаясь в строки. Этому весьма способствовало стихотворение Даэроса на стене спальни. Оно напоминало о заговоре и несчастной Светлой. Почему-то все размышления Повелителя Темных оканчивались попыткой осмыслить величину её подвига и граничили с поистине Светлым состраданием. Он искренне полагал, что понимает, как Посланнице было невыносимо тяжело… Конечно. Даже представить сложно, как кто-то из его подданных отважился бы поцеловать его… хотя бы. Повелитель глянул на себя в зеркало. Нет, даже он сам не отважился бы. Слишком страшно. Смертоносно!

Однако, следовало не отвлекаться, а сосредоточиться. Написать надо было так, чтобы в стихотворении скользил легкий, практически невесомый намек на то, что он осведомлен о действительной цели Её визита. Конечно, сначала Элермэ не поймет. Но потом… это будет прекрасным дополнением к картине. Амалирос вспомнил, когда он первый раз обратил на Светлую пристальное внимание. Кажется, она стояла к нему спиной и возилась с черенками. Вот с цветов и стоило начать. Повелитель взял перо. Он сегодня был явно на пике творчества первый раз в жизни. До этого дня Амалирос вообще не занимался никаким творчеством, кроме государственного.

Увяли нежные цветы -Мои миэли.Но ты нежней их красоты.На самом деле!..

Элермэ тактично расспрашивала Исильмэ. Выведать что-либо ценное не получалось. Хотя, откуда её новой Темной родственницы могли быть сведения о Тёмных же ухаживаниях. Её возлюбленный был светлее некуда. Поэтому в их истории были и красивые слова, и стихи, и цветы, и маленькие прелестные подарки. Исильмэ с радостью рассказывала о временах юности, когда Светлый Посол покорял её сердце. «Он был так заботлив!». А некоторые вместо заботы подпрыгивали с кровати, как будто их пчела ужалила, и мчались к личному озеру искупаться. «Он говорил такие необыкновенные слова!». А Амалирос необыкновенно громко фыркал, ныряя. «Он укрывал меня своим плащом, и мы часами сидели и мечтали!». Нет. Темный Повелитель брезгливо взял двумя пальцами платье и отшвырнул на соседнее кресло. Сам усадил на «свежее мясо» и сам же потом скривился. О плаще даже мечтать не приходилось. «Морнин подарил мне такие восхитительные, изящно оформленные стихи!». Нет, этот даже прозой не намерен был разговаривать. Исильмэ несколько смутилась:

— Мы первые полгода только разговаривали, и лишь потом… Ну, ты понимаешь о чем я говорю.

О, да! Элермэ понимала. Снисходительное «юная кувшинка» и издевательское «голубица почтовая» не могли затянуться на полгода. Через полгода таких бесед у них точно ничего бы не вышло. Но с другой стороны, как можно полгода только болтать и мечтать? Никакой страсти. Пришлось удовлетвориться домыслами. Что-то вроде: «Страсть сломала все преграды и хрупкий лед её сопротивления». Так получалось вполне трогательно и романтично. С сопротивлением, конечно, были некоторые… недоразумения. Но как может дева, даже мысленно, произнести «хрупкий лед Его сопротивления». Это не то, что неромантично, это просто недопустимо.

Грустные размышления Светлой посланницы прервал приход Ар Минэля.