Сказания и повести о Куликовской битве - Дмитрий Лихачев

В четвертом примере настолько разные тексты (к тому же в «Задонщине» текст явно дефектный), что сопоставлять их просто нельзя.

Итак, в двух разных по смыслу и содержанию отрывках «Задонщины» и пространной летописной повести, в которых описана сходная ситуация — плач, совпадают, а вернее сказать, сближаются, единичные слова и небожшие словосочетания. Но все эти слова и словосочетания соответствуют по стилю контексту собственного произведения и полностью отвечают смыслу и содержанию того текста, в который они входят. Поэтому говорить о текстуальной связи между «Задонщиной» и пространной летописной повестью в процитированных выше отрывках нет абсолютно никаких оснований.

Другой пример текстуальной зависимости «Задонщины» от пространной летописной повести М. А. Салмина усматривает в том, что в «Задонщине», как и в пространной летописной повести, сыновья литовского князя Ольгерда Андрей и Дмитрий названы «Андреем Полоцким» и «Дмитрием Брянским». Видеть в этом какую бы то ни было текстуальную связь между обоими произведениями нельзя: еще при жизни своего отца Андрей был посажен князем в Полоцке, а Дмитрий — в Брянске, естественно поэтому, что ничем не связанные между собой тексты могли называть одного князя Андреем Полоцким, а другого — Дмитрием Брянским.

Таким образом, текстуальных свидетельств о непосредственной связи между «Задонщиной» и пространной летописной повестью нет. Поэтому ничто не противоречит заключению о том, что уже автор краткой летописной повести обращался к «Задонщине».

Пространная летописная повесть по объему приблизительно в пять раз больше краткой. Краткая летописная повесть, по существу, полностью вошла в пространную. Первая часть включена, в пространную в сильно измененном и переработанном виде — в этой части совпадения обнаруживаются в отдельных оборотах и словах. Вторая половина краткой летописной повести с некоторыми изменениями и дополнениями вошла в пространную полностью. Уже различие в объеме произведений говорит о том, что пространная летописная повесть, хотя она и основана на краткой, вполне самостоятельное произведение, значительно отличающееся от краткой летописной повести. В пространной летописной повести значительно больше подробностей фактического характера как о событиях, предшествовавших Куликовской битве, так и об обстоятельствах самой битвы. Ряд этих подробностей, в достоверности которых у нас нет особых оснований сомневаться, сообщает нам только пространная летописная повесть. Так, только в пространной летописной повести говорится, что о движении сил Мамая на Русскую землю сообщил великому князю Олег Рязанский, скрыв при этом свой собственный союз с Мамаем; только в пространной летописной повести говорится о том, что Мамай потребовал от московского князя выплаты дани в размере, установленном еще при хане Джанибеке, а не по существующим договорам с Мамаем — Дмитрий соглашался выдать дань в договорном размере, но отказался платить ее в прежнем размере. Есть и еще несколько такого рода подробностей. Целый ряд сведений, сообщаемых пространной летописной повестью, по содержанию и характеру совпадает с данными «Сказания ю Мамаевом побоище», но по деталям и подробностям сведения эти в обоих произведениях отличаются. Так, например, и в пространной летописной повести и в Сказании» сообщается о том, что Олег Рязанский посылал своего посла к Мамаю и к литовскому князю, но в летописной повести названо его имя — боярин Епифан Кореев. В «Сказании» говорится, что великий, князь Дмитрий Иванович рвался в бой первым, сообщается, что после сражения его нашли сильно контуженным. В пространной летописной повести говорится, что великий князь в начале боя «наѣха наперед въ сторожевых полцѣх… таче потомъ, не долго попустя, отъѣха князь въ великий полкъ» (с. 20), а затем сообщается, что на князе были разбиты все его доспехи, «но на гѣлеси его не бѣше язвы ни коея же, а бился с тотары в лице, ставь напреди, на первом суимѣ» (с. 22). Итак, мы видим, что пространная летописная повесть насыщена целым рядом фактических сведений, о которых в краткой летописной повести ничего не говорится. Однако основное отличие пространной летописной повести от краткой заключается не в этом, а в литературных особенностях пространной летописной повести, в ярко выраженной публицистичности этого памятника.

В пространной летописной повести много места уделено измене Олега Рязанского. И главное здесь не столько в сообщении каких-то исторических подробностей, сколько в публицистических эмоциях автора повести. Он страстно обличает рязанского князя: «.. и к лстивому сътонщику, дьяволю свѣтнику, отлученному сына божиа, помраченному тмою греховною и не хотѣ разумѣти, Олгу Рязаньскому, поборнику бессерменьскому, лукавому сыну» (с. 16). Подобного рода филиппики в адрес Олега Рязанского, которого автор сравнивает с Иудой и Святополком Окаянным, встречаются неоднократно.

Стиль пространной летописной повести книжный, риторичный, что нашло отражение и в метафорах, и в сравнениях, и в широком цитировании автором библейских текстов (чаще всего он прибегал к Псалтыри). Автор произведения обращался еще к целому ряду литературных источников: к «Житию Александра Невского», к паремийному чтению о Борисе и Глебе, к уже упоминавшемуся апокрифическому «Слову на рождество Христово о пришествии волхвов».

Пространная летописная повесть представляет собой своеобразную мозаику, составленную из описания событий, риторических (пышных, а подчас и вычурных) отступлений автора, обширных цитат из церковнорелигиозных текстов, молитв великого князя московского. Но это мозаика яркая, красочная, сделанная с исключительным мастерством. Вспомним описание сражения в краткой летописной повести и сравним с ним описание битвы в пространной летописной повести. Автор последней, сообщив о приходе великого князя к Дону, говорит о том, что в это же самое время приспело послание от Сергия. Приводится текст послания, в котором святой призывает князя и всех воинов к сражению. Затем следует торжественная тирада Дмитрия Донского «Сии на колесницах, а сии на конѣх…» (с. 19), в которой использован 8-й стих 19-го псалма. После этого автор говорит об исполчении полков и о том, что одни советуют Дмитрию перейти Дон, а другие удерживают его. Здесь автор делает отступление — описывает гнев Мамая, узнавшего о приходе к Дону московского великого князя, в это описание вставлена речь Мамая. За словами Мамая следует большой монолог Дмитрия Донского — московский великий князь молится богу, обличает «свирепство» Мамая, снова обращается с мольбой к богу о помощи, вспомпная библейскую историю о помощи бога Моисею. Заканчивается монолог московского князя его призывом к брату, князьям и воеводам. После этого говорится о переправе через Дон, описывается утро дня битвы, сообщается об изготовке русского воинства к сражению и затем следует риторическое восклицание автора: «И ключа смертныа растерзахуся, трусъ бе страшенъ, и ужасъ собранным чадом издалеча, от востокъ и западъ» (с. 20) и т. д. Таков стиль всей пространной летописной повести от начала и до конца. Автор пространной летописной повести — человек высокой книжной культуры. Его произведение волнует читателя своей страстностью, острой публицистичностью, своим литературным мастерством. Вместе с тем нельзя не отметить определенную вычурность произведения, смысловую затемненность отдельных отрывков текста.

Как уже отмечалось выше, С. К. Шамбинаго относил время возникновения пространной летописной повести к концу XIV в. (см. с. 309). Временем очень близким к 80-м гг. XIV столетия датировал первоначальный вид пространной летописной повести А. А. Шахматов. Он писал: «Прославление великой победы при жизни победителя вполне естественно, и, допустив существование повести в девяностых годах XIV ст[олетия], мы не видим основания не признавать возможности появления ее еще в восьмидесятых годах, т. е. через год — через два после славной победы. Имея в виду, что в этой повести не содержится намеков на постигшее Москву в 1382 году несчастие — взятие и сожжение ее татарами, я нахожу вероятным, что повесть возникла до этого события, а следовательно, в течение 1381 или в начале 1382 года».204 М. А. Салмина считает, что пространная летописная повесть возникла в конце 40-х гг. XV в. и, в любом случае, не ранее 1437 г., так как в этой повести среди погибших на Куликовом поле назван Федор Тарусский, который по данным других летописных источников (заметим — позднего характера) погиб в 1437 г. в бою с ордынцами под Белевом.205 М. А. Салмина отвергает возможность того, что могло быть два разных Федора Тарусских или же что имя это попало в текст пространной летописной повести на более позднем этапе литературной истории данного произведения. Несмотря на целый ряд убедительных доводов М. А. Салминой в пользу своей датировки пространной летописной повести, признать ее выводы бесспорными и окончательными все же нельзя. Для окончательного решения данного вопроса необходимы дальнейшие разыскания.