Падение царского режима. Том 2 - Павел Щёголев

Щегловитов. — Принцип несменяемости… Мне казалось, что в общем — да: мы его поддерживали…

Председатель. — Но, вероятно, были исключения, если вы говорите «в общем»?

Щегловитов. — Я потому так выразился, что, вероятно, некоторые исключительные случаи вызывали необходимость некоторого давления с моей стороны, при изменении служебного положения тех или других судей…

Председатель. — Но как же это вяжется с принципом несменяемости? Если допустить «некоторые случаи», то ведь, бог его знает, сколько их будет, этих случаев!… И затем, если допустить некоторое давление, так кто же определит предел этого?

Щегловитов. — Конечно, это почва очень скользкая… Но обстоятельства вынуждали, поневоле приходилось…

Председатель. — Вы, следовательно, признаете нужным нам сказать: «я действовал не по Уставам 64 года, а по обстоятельствам; когда меня обстоятельства вынуждали, в виду ли дефекта твердости в судье или в виду недостаточной с его стороны поддержки строя, или в виду недостаточности в нем крепких монархических начал, — я от принципа несменяемости отступал»… Хотелось бы установить общее положение: если вы это признаете, тогда это нужно считать установленным, и тогда целый ряд вопросов отпадает.

Щегловитов. — Да, признаю, что были отдельные случаи, в которых я, так сказать, старался воздействовать на судей, чтобы они наблюдали, согласно своему положению… Это я признаю.

Председатель. — При назначении или смещении вы руководились соображениями о политической твердости данного лица, о преданности монархической идее, о твердости и строгости. Это — выражения, которые нам приходилось повторять уже не раз. А не приходилось ли вам руководиться при назначении судей или при устранении судей отдельными личными мнениями — отдельных частных лиц.

Щегловитов. — Я не помню…

Председатель. — Вы не помните. А при каких обстоятельствах вы назначили председателя гражданского департамента в Москве П. А. Буханова, и кому он обязан своим назначением?

Щегловитов. — П. А. Буханов пользовался хорошей репутацией. Он был, как помнится, товарищем председателя московского окружного суда…

Председатель. — Так. Но ведь мало ли товарищей председателя пользуются хорошей репутацией, а их не делают председателями департаментов… Кажется, это даже в смысле иерархии не допускается?

Щегловитов. — Это, несомненно, исключение.

Председатель. — Но вы не помните, при каких обстоятельствах произошло это исключение и кто то лицо, которое настояло на этом исключении или ради кого исключение было сделано?

Щегловитов. — Могла быть просьба члена думы Шубинского.

Председатель. — «Могла быть»? — Нет, она и была.

Щегловитов. — Она была несомненно, но не была, так сказать, исключительна…

Председатель. — Вы знаете, что председатель департамента Буханов должен был впоследствии уйти из председателей по личным, не особенно-таки благовидным причинам, если не ошибаюсь, уже в министерство вашего преемника?

Щегловитов. — Этого я не знаю.

Председатель. — Он при Хвостове ушел (в декабре 1915 г.).

Щегловитов. — Мне помнится, его здоровье сильно пошатнулось…

Председатель. — Т.-е. Буханова?

Щегловитов. — Да.

Председатель. — Вы не помните случая увольнения товарища прокурора Николича в Симбирске?

Щегловитов. — Если бы вы мне немного помогли вспомнить…

Председатель. — Его судьба связана с делом некоего Степанова, брата жены Рудина (ныне сенатора, землевладельца Симбирской губ.). Степанов обвинялся в том, что нанес тяжкое увечье матросу волжского парохода. Присяжные его обвинили. Кассационную жалобу подавал присяжный поверенный Шубинский. И после того, как сенатом был отменен вердикт присяжных заседателей, по вашему распоряжению, прокурору палаты было предложено Николичу уйти в отставку.

Щегловитов. — Вероятно, здесь были серьезные основания… Сейчас не могу вспомнить. Вероятно, в переписке министерской есть…

Завадский. — В переписке министерской ничего нет, кроме того, что прокурор палаты и прокурор суда не считали это справедливым и считали даже невозможным, так как не было оснований для такого распоряжения. Тогда это приписывалось влиянию члена думы Шубинского. Не помните ли: разговаривали вы с ним по этому поводу?…

Председатель. — Поводом для удаления Николича было выступление его в деле противником присяжного поверенного Шубинского.

Щегловитов. — А где раньше был Николич?

Завадский. — Он в Симбирске был товарищем прокурора.

Щегловитов. — А до этого?

Завадский. — Я не знаю. Это можно будет посмотреть в деле (наводит справку). Он был в Симбирске.

Щегловитов. — Мне помнится, что тут были какие-то совершенно другие основания…

Завадский. — Во всяком случае, ни прокурор симбирского суда Кондратович, ни прокурор палаты Бальц никаких оснований не могли выставить для удаления Николича.

Щегловитов. — К какому году относится этот вопрос?

Завадский. — По всей вероятности, к 1910–1911 г.г.

Щегловитов. — С этой фамилией у меня связано представление, что удаление состоялось на основании серьезного судебного нарушения…

Завадский. — Это, вероятно, другое дело: был еще Николич, екатеринодарский прокурор суда. Это другое лицо…

Щегловитов — молчит.

Председатель. — Скажите, в качестве министра юстиции, вам приходилось представлять на усмотрение бывшего носителя верховной власти о прекращении уже начавшего свое течение судебного дела?

Щегловитов. — Было, вероятно… Да, несколько случаев…

Председатель. — Такие случаи были. Какими же законами руководился министр юстиции, когда преподносил на высочайшее усмотрение эти случаи?

Щегловитов. — Думаю, статьей 23-й Основных Законов.

Завадский. — 23 ст. Основных Законов предоставляет право помилования.

Щегловитов. — И прекращения дела, насколько мне помнится. Хотя редакция и могла возбудить сомнения: я помню, что в литературе даже высказывались по этому поводу различные толкования… И вот, покойный профессор Сергиевский[*] держался того мнения, что при издании в 1906 году новых Основных Законов, в этом отношении прерогативы монарха остались неизменившимися.

Председатель. — Во всяком случае, вы сами признаете, что этот вопрос считался спорным. Почему же вы находили нужным, так сказать, решать этот спорный вопрос в указанном смысле?

Щегловитов. — Это делалось, вероятно, исключительно по политическим соображениям. Здесь юридические, конечно, отпадали.

Председатель. — Нет, простите: в каком же отношении у вас были политические соображения с соображениями юридическими, т.-е. с законными; в постоянном подчинении были у вас законы, принцип законности, по отношению к принципам политики?

Щегловитов. — Нет, я бы сказал: в редких случаях.

Председатель. — Значит, вы, в интересах политических, делали исключение, непредусмотренное законом?

Щегловитов. — Да. И прекращением судебных дел, о которых вы изволите говорить, уж, конечно, делались по политическим соображениям…

Председатель. — Вы не представляли себе ту громадную угрозу, которая таилась в делании этих исключений (а их могло быть очень много) для законности вообще, и в частности — для ведомства, которое должно было олицетворять закон, — для ведомства юстиции?

Щегловитов. — Конечно, тут опасность есть. Это я признаю.

Председатель. — Как же вы смотрели на это?

Щегловитов. — Я смотрел так, что, по возможности, все эти случаи должны быть сводимы до последнего минимума.

Председатель. — Итак, министр юстиции все же признает, что до последнего минимума должны быть доведены случаи отступления от законности… Теперь, позвольте вам задать такой вопрос: как вам известно, в Российском государстве существует, вероятно, более 100 судов. Каждый председатель суда должен стоять на точке зрения министра юстиции, — не правда ли? — и проводить в жизнь эту точку зрения… Затем, в Российском государстве есть еще товарищи председателя, уездные члены и бесчисленное количество властей… Вам не кажется, что если все они будут разделять взгляд главы ведомства, то малое превратится уже в нечто громадное, — и такое, что совершенно нетерпимо для русского народа и для идеи правосудия в стране? Я позволяю себе задавать этот вопрос потому, что я знаю ваши печатные работы, затем вы были профессором… Так что мы, юристы, можем вам задать этот вопрос, потому что мы друг друга должны понимать…