У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

– А, – сказал Порошин, пригляделся к телам и махнул рукой, – трое только вылезло. Ну и хорошо.

Ответом ему было потрясенное молчание.

Прибежала Синичка с чаем в жестяной кружке – таким сладким и крепким, что он казался густым, как патока. Подошел сам Денисов.

– Отпускайте людей, ничего больше не полезет, – устало сказал Порошин. – Тихо теперь.

– Ясно, товарищ маг-капитан. – Лейтенант снял фуражку, взъерошил в задумчивости волосы. – Вы уж не обижайтесь… Я-то думал, у вас работа – не бей лежачего. Тут допрос, там могилку проверить. В окопе на передовой не сидите, на немцев с автоматом не лезете. А вы… А у вас… Вон у вас какие немцы-то.

И он кивнул в сторону валяющихся на бережку изодранных тел. Заметно было, что Денисова – человека наверняка не робкого десятка – при одном взгляде на них пробирает дрожь.

– Ну, я не каждый день с такими фрицами сталкиваюсь, – честно ответил Порошин. От чая ему стало легче. Значит, можно было возвращаться – иначе он мог опоздать. А этого опоздания он себе бы никогда не простил.

– Синицына! – привычно уже позвал он. – Вот… держи.

Он с трудом – руки тряслись, как у старика – вынул из кармана гимнастерки листок с поименным списком.

– Сохрани. Потом надо будет отнести в архив, может быть, у них остались родственники. Сообщить нужно…

– Зачем вы это мне отдаете?

– У тебя сохранней будет – вот зачем.

– А вы?

Он отвернулся:

– Я возвращаюсь. Они… там они все, уже на Серой Дороге. А им самим пути не одолеть, слабые слишком.

– Как это возвращаетесь?! – Синичка аж подпрыгнула. – Да вы на ногах не стоите!

– Ничего, там этого не требуется…

– Ну и зачем? – тихо спросила она. – Они же все равно мертвые! Какая вам разница, есть они или нет, вы же вчера про них еще ничего не знали, а сегодня…

– Стой. – Он ухватил ее за рукав. – Мертвые себе сами не помогут. Тут живые нужны. И наша с тобой работа, Синицына, в этом и состоит. Ясно? Так что помоги-ка мне, перекинь силу – нужно окно на Серую Дорогу открыть.

– Возвращайтесь, – сказала Синичка тихо. – Ну, пожалуйста… возвращайтесь.

Она едва не плакала, и Порошину горше горького было врать ей в глаза.

– Я постараюсь. Обещаю, Лида. Только не вздумай сама туда лезть, мне не поможешь, а себе навредишь…

Они ждали его в сером тумане – еще сохранившие свой облик, но сделавшиеся уже полупрозрачными тенями. Быстро же у них силы тают… Они стояли рядом, как привыкли за годы, проведенные в «пузыре». Порошин глядел на лица, колышущиеся от вечного ветра Серой Дороги, и больше всего на свете жалел о том, что не может взять этих людей за руки и вывести туда, где они заслуживали быть: к ветру, траве, к разгорающемуся рассвету. К канонаде под Кенигсбергом, к приближающейся Победе.

Но он мог хотя бы не дать им погибнуть последней, необратимой смертью, раствориться в тумане Серой Дороги, не дойти туда, куда самой природой положено уходить всякой душе. Поэтому посмертник протянул руки и велел: «Держитесь и пойдем».

«Слушаюсь, господин штабс-капитан», – ответил непонятно кто из них. Может быть, все сразу.

Прикосновения призрачных рук казались ледяными – от того, что они тянули из него силу. Поначалу это было терпимо, но идти становилось труднее и труднее, и через некоторое время уже каждый шаг требовал от Порошина величайшего напряжения сил. Но он все равно вел их за собой – медленно, упрямо, неостановимо, уходя все дальше во мглу посмертия. Остановился только тогда, когда понял, что не ощущает больше ни ветра Серой Дороги, ни самого себя. Он зашел так далеко, как только смог. Дальше им идти самим – но теперь они дойдут точно.

Тогда он остановился и отпустил их.

– Иван Григорьевич! Товарищ капитан! Иван Григорьевич!

Порошин с трудом вынырнул из забытья. Здесь было так холодно, что если бы у души были ресницы – на них бы точно намерзли сосульки. От холода он не чувствовал ничего, кроме страшного желания уснуть, но голос мешал ему. Беспокоил. Звал.

– Товарищ капитан!

В густом сером тумане впереди что-то мерцало – светлое, теплое, живое. Кто-то искал его… ах, да. Помощница. Сержант Синицына, Синичка. Глупая птица, я же тебе не велел сюда соваться! Ты же сама не найдешь дороги назад, пропадешь, зачем…

– Товарищ капитан, где вы?

Порошину страшно хотелось спать, но он не мог снова провалиться в беспамятство. Почему она не опоздала на час-другой?.. А теперь ему придется вставать. Опять вставать и опять вести за собой кого-то – только не к смерти, а к жизни, потому что без него эта живая душа здесь потеряется. Не найдет дороги назад, растворится в тумане – так же как и он сам. Больше нельзя было уснуть. Нельзя было оставить ее без помощи – ведь она пришла за ним.

Порошин поднялся с третьей попытки. Кое-как сделал шаг, другой, почувствовал легкое дуновение холодного ветра на лице. Ох, как же хочется снова упасть… Он сделал еще шаг, покачнулся, остановился – но потом через силу двинулся вперед.

Навстречу теплому, трепетному, живому огоньку искавшей его души.

Сергей Анисимов

1943 дробь 2013

Степан перекинул последний из тумблеров в положение «выключено» и только тогда позволил себе откинуться на спинку сиденья. И вздохнуть, насколько мог глубоко. Болело все: каждая мышца в теле, каждая связка, каждый сустав. Спина комбинезона промокла насквозь, нательное белье тоже, и сидеть было не просто неприятно, а буквально стыдно – будто он обмочился.

– Степа! Степа! Цел?

Механик со своим парнем наконец-то сдвинули фонарь и теперь подхватили Степана в четыре руки, помогли приподняться. Спина изогнулась, и боль стала настолько яркой, что не сдержался и застонал, опустив веки.

– Ранен? – ахнул механик. – Вовка, санитарку!! Летучку сюда, живо!

– Не… – сумел слабо отозваться Степан. – Не надо летучку… Я не ранен, цел. Просто… Как избили всего…

Его уже выдрали из кабины, спустили на крыло. На воздухе стало легче. Голову обдуло теплым, не горячим. Здесь были запахи – настоящие, живые. Пахло летом, цветами, горькой степной травой. Дымом, бензином, горячим маслом от машины тоже все еще пахло. И сгоревшим порохом. И вонючим по́том пахло – от него самого. Но вокруг все-таки уже была не только смерть. Вокруг были люди. От этого сразу стало легче.

Механик дал попить теплой воды из тяжелой, почти неподъемной фляги. Забрал, посмотрев исподлобья, и тут же ушел. Степан сел прямо в траву, в метре от «Лавочкина». Двое рядовых из батальона аэродромного обслуживания уже забрасывали машину связками веток, еще один бегом разносил пары «каблуков» под все три колеса, как положено. Остывающий истребитель потрескивал и будто вздыхал в метре за согнутой спиной – это было отлично слышно. Подождав с полминуты, Степан не выдержал, повернулся.

Нет, не дотянуться. Пришлось подняться, зажмурившись, чтобы не застонать опять. Боль уходила из тела медленно, и на смену ей приходило головокружение – но сил уже все-таки чуточку прибавилось. Он потрогал самолет вытянутой на всю длину правой рукой, за предкрылок, и снова ощутил, как тот устало и тяжело вздохнул под его пальцами.

– Спасибо, родной… – негромко, чтобы никто не услышал, произнес Степан. Он не боялся механика и оружейников, они были свои ребята и не станут смеяться, – но это было свое. Совсем свое, не для чужих ушей.

В этот момент подошел комэска.

– Цел? – буркнул он. – Вижу, что цел. И то хорошо, и то хлеб… Сильно задело?

Степан обошел «Лавочкин» по дуге, зашел со стороны левой консоли крыла, посмотрел. Комэска двигался прямо за ним, повторяя его маршрут ровными, плавными движениями, совсем как в небе.

– Ага, ага… Сам вижу. Вася! Чего скажешь?

– Да чего там… – Громадный мужик в замасленном, грязном комбезе взъерошил волосы пятерней. – Инженер посмотрит, конечно. Но, я думаю, за ночь справимся. Две дырки всего.

– Всего…

Степан произнес это машинально и тут же замолчал, но комэска уже перевел на него взгляд.

– Вот именно, всего. Могло быть хуже, много хуже. До самой железки хуже, понял?

Он знал это и сам, не маленький. Поэтому кивнул. Подождал, ожидая каких-то других слов, не дождался и спросил сам:

– Женька – все?

– Все, – подтвердил капитан. – Я сам видел, как он в землю ушел. Парашюта не было.

Степан помолчал, разглядывая носки своих ботинок. Грязные, обметенные желтой пыльцой.

– Трое за день у нас одних. Двое безвозвратно, и Изька неизвестно когда в строй вернется. И вернется ли… Комэска махнул рукой, на его лице были усталость и злость. – Зато сбиваем, да. И мы сбиваем, и они сбивают. Жизнь потом счета подравняет. А Женька на тебе. И будет на тебе, пока кому-то другому долг не отдашь.

Не сказав больше ни слова, комэска ушел. На ходу его шатнуло, но он удержался на ногах, не замедлившись ни на секунду. Степан и остановившийся позади него механик поглядели капитану вслед, потом друг на друга. Счет…