Криминальная история христианства - Карлхайнц Дешнер

Око за око, зуб за зуб.

Нумидийские верховные пастыри Урбан из Формы и Феликс из Идикры считались особенно свирепыми. Один донатистский епископ похвалялся, что собственноручно превратил в пепел четыре церкви. Над священнослужителями издевались, прелатов противной стороны также ослепляли и увечили Св. Поссидия из Калама избили до потери сознания. «Некоторым, — говорит Августин, — они выкололи глаза, одному епископу отрезали руки и язык» Многие, — утверждает он, были даже убиты, хотя донатисты остерегались убивать епископов, — хотя бы просто из страха наказания. Епископу Максимиану из Багаи, грабителю одной из донатистских церквей, в последний момент смерть мученика оказалась недоступной. Правда его отколотили, угостили ножом, а алтарь, под которым он искал защиты, разломали, еще и побив его ножкой алтаря. Однако в конце концов его, уже принятого за мертвого, окровавленного, швырнули с башни, а так как в чуде было отказано, — в навозную кучу, — вот чем завершилось мученичество.

Донатисты, напротив, как часто подчеркивается, в том числе Августином, вовсе не могли стать подвижниками, «так как они не жили жизнью христиан». Но собственные мученики, — разве они святому были не совсем желанны? Разве они не служили фанатиэации масс? Умножению славы католицизма? Разве только поэтому «герои» противника казались ему столь неприятными? Почти заклиная, он пишет имперскому гонителю донатистов, комиссару Mapцеллиану. «Если Вы не хотите прислушаться к просьбе друга, то прислушайтесь, по крайней мере, к совету епископа. Вы лишаете страдания слуг Бога у католической церкви, должного служить слабому для духовного поучения, не для блеска, приговаривая врагов и мучителей к равному наказанию».

Истинную подоплеку донатистской проблемы, которая привела не только к религиозной войне около 340, 347, с 361 по 363 гг., но и к крупным восстаниям 372 и 397–398 гг. Августин широко не осознавал и не хотел осознавать. Он полагал, что можно объяснить богословской дискуссией то, что было меньше конфессиональной, чем социальной проблемой, резким общественным противоречием внутри североафриканского христианства, пропастью между богатым верхним слоем и неимущими, — ни в коем случае только «циркумцеллионскими бандами», но и ненавидящими господствующих свободными массами и рабами. Если главенствующая церковная каста состояла главным образом из католических греков и римлян, то донатисты (хотя и распространенные по всей Северной Африке) рекрутировались прежде всего из карфагенских, более того — берберо-пунических сельских жителей. Однако земельные владения Нумидии и Маретании Ситифенсис, важнейшей области оливкового производства на Средиземном море, принадлежали главным образом государству, а также частным крупным землевладельцам. Крестьяне, угнетенные имперскими чиновниками, пребывали в долговой кабале, что вело к росту сезонных рабочих, бродящих кругом, активнейших пропагандистов донатизма. А большая социальная дистанция между обоими христианскими группами, враждебность берберов и пунийцев к римлянам намного более способствовали расколу церкви, чем незначительные религиозные расхождения.

Августин не мог или не хотел этого видеть. Он со всей решительностью представлял интересы имущего и господствующего класса. И для него донатисты всегда были неправы, они только оскорбляли и лгали. Он утверждает, что они жаждали лжи, их ложью «заполнена вся Африка», «что партия Доната всегда опирается на ложь». И хотя лишь распространенность донатизма заставляла святого поначалу проявлять сдержанность, практиковать «военные действия с поцелуями», как характеризует католическую тактику донатистский епископ Петилиан из Цирты, по каковой причине Августина можно хвалить и сегодня если он мог «при случае даже отклониться от принципа неприменения силы, то в другие моменты он дает нам доказательства того, как сознательно ориентируется в поведении по отношению к еретикам на послание Евангелия». (Томас, который, разумеется, приводит лишь одно-единственное доказательство).

Ну, наказания против «еретиков» никогда не применялись без различия. Если «еретики» были многочисленны, широко распространены, то к ним охотно относились доброжелательно, дабы не провоцировать их к открытому сопротивлению Ergo это была лишь вынужденная терпимость, пощада, так сказать, против воли, уступчивость, как говорит Августин о донатистах, по отношению к «чистому сорняку» «Итак, мы терпим их примерно так в этом мире, который Господь называет своим полем и на котором католическая церковь распространена у всех народов, как терпят сорняк среди пшеницы до времени жатвы, очистки на току».

Но если «ересь» имеет лишь немногих защитников, то против нее выступают жестко. Так, епископ Аборы в проконсулярии, где католики образовали большинство, признал «Тот, кто у нас проявит себя как донатист, будет побит камнями». Даже с одной и той же сектой, смотря по обстоятельствам, обращались по-разному, для чего не нужно было слишком много ума, а еще меньше стыда.

Столь же многозначительно проходила дифференциация при возвращении «еретических» или схизматических священников. Если они покаялись, публично отреклись, то, само собой, отменяли отлучение их от церкви, но не отстранение от должности. Если же, конечно, речь шла о большой группе, — то священнослужителей прощали, оставляли им место или, по меньшей мере, чин, чтобы благорасположением к пастырю (вновь) обрести и паству.

Схизматиков Африки при недостатке священников, которых синоды непрерывно подвергали обвинениям, без их клира вовсе было невозможно опекать. Поэтому когда папа Анастасий предупредил в 401 г о «силках и коварстве» донатистов, то африканский синод, правда, поблагодарил осенью «брата и соепископа Анастасия из Рима» за данные «с отеческой и братской любящей заботой» советы. Однако сказал, что с учетом всех обстоятельств лучше действовать «мягко и миролюбиво» (leniter et расifiсе) и — как то было раньше — предоставлять отдельным епископам право принимать или не принимать обращенных донатистских клириков в их чине.

Августин тоже первоначально ни в коем случае не был за принуждение. Он торжественно оспаривает всякое намерение вновь, как во «времена Макария», возвращаться к употреблению силы, можно предполагать, что это следствие изучения новозаветных и староцерковных посланий. Таким образом, он выступает в настоящий момент за убеждение, христианскую миссию, обращение иноверующих, исключая любое из средств светского принуждения, в 393 г, когда он был еще «соепископ», он резко отверг в одном из посланий донатистам всякое давление в религиозной сфере, он отказывался читать церковное писание, «пока присутствуют военные, чтобы никто из Вас не думал, что я хотел бы дела ради поднять больше шума, чем совместимо с мирными намерениями. Напротив, чтение должно состояться только после отхода солдат, дабы все мои слушатели знали это не было моим намерением, чтобы люди где-то кем-то были понуждены против своей воли войти в церковную общину. С нашей стороны будет покончено с ужасом светской силы, пусть же будет покончено с ужасом странствующих толп на Вашей стороне. Мы хотим бороться чисто по-деловому».

Нет, «с властями» Августин не хотел, как он восклицал в одной из проповедей, «иметь ничего общего». Он, очень часто имевший контакты с африканскими губернаторами и высокой военщиной, с Марселлином, Бонифацием, Апрингием, Дарием, возможно, даже испытывал и естественную антипатию к политике. Лишь злые, часто проповедовал он в свое время, выступают против злых силой. Он, напротив, всегда приглашал своих противников к персональному разговору, деловой дискуссии. Конечно, когда он хорошо изучил низость «еретиков» и увидел, как можно их благодаря некоторому нажиму (о чем правительство, начиная с 405 г, заботилось по нарастающей) принудить к лучшему, — он стал придерживаться иных взглядов. Теперь, когда он узнал о бесперспективности своего дара убеждения, по крайней мере у епископов другой стороны, он опасно заострил свое перо и свой язык тоже. Теперь он считал рациональным обращать «еретиков» — к их собственному благу — даже против их воли «многим желанно, когда их принуждают».

Конечно, претерпи принуждение католик, это было бы «несправедливо», а такой католик стал бы «мучеником». Но если это касается инаковерующего, — «по отношению к нему не свершается несправедливости» Донатисты ведь поднялись «силой против согласия Христа» и, таким образом, они страдают «не за него», но лишь ради своих «злодеяний». «Как же велико ваше ослепление, что вы вопреки вашей дурной жизни, вопреки тому, что свершаете разбойничьи поступки и будете по праву наказаны, однако же притязаете на славу мученичества».

Толерантный епископ, не хотевший иметь ничего общего с властями, весьма скоро целиком спрятался за них, подстрекал их, видел своих противников «наказанными по праву». Ведь даже закон императора Константина против них, — «очень строгий закон», добавляет Августин, — существовал «по праву». Нет, «не всякое преследование было несправедливым». А так как донатисты не были побеждены ни его религиозными поучениями, ни его тактикой — сталкивать различные их партии друг с другом и даже их клир с мирянами, — то теперь он часто настойчиво вспоминал о знаменитом Послании римлянам о Богом установленной власти. Не без оснований, подчеркивал автор трактата «О терпении», власть носила меч, и кто ей противостоит, — противостоит Богу Правда, на другой стороне Петилиан, епископ Цирты, один из главных противников Августина, обзывавший католиков «развратными душами», «грязнее даже любого дерьма», говорил, что Христос никого не преследовал. Ибо «любовь» не преследует, не возбуждает государство против инакодумающих, не грабит и не убивает Августин, конечно, умел различать любовь in puncto «Любите заблуждающихся людей, но боритесь со смертельной ненавистью их заблуждения». Или «Но не раздумывая мы должны ненавидеть в злых злобу и избирать себе существо для любви». Или «Молитесь за своих противников, чьи воззрения вы отвергаете и, побивая, опровергаете».