Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен - Анатолий Уткин

По-своему счастлив был в этот период лишь Черчилль. Ложное положение арбитра ему претило. Но и он не был лишен недобрых предчувствий: «Мы можем оставить Россию; но Россия не оставит нас. Мы постараемся удалиться, но она будет следовать за нами. Медведь бредет на своих кровавых лапах через снега на Мирную конференцию. К тому времени, когда делегаты прибудут, он будет уже ожидать нас за дверью». Ллойд Джордж в мемуарах утверждает, что Черчилль воспользовался провалом планируемой на Принцевых островах конференции и возглавил в Британии — да и на Западе в целом — партию интервенции, партию насильственного вмешательства в русские дела[539].

Позднее историки будут обвинять Ллойд Джорджа в том, что он слишком долго отсутствовал в Париже и слишком много свободы предоставил замещавшему его на мирной конференции военному министру Черчиллю. Возможно, это делалось сознательно. Ллойд Джордж перемежал мягкий подход с твердой линией. И он верил в неистощимую фантазию своего министра, в его способность породить конструктивные идеи. Черчилль действительно периодически выдвигал неортодоксальные планы. Так, 15 февраля 1919 г. Черчилль (в письме Ллойд Джорджу) предложил дать большевикам строго определенный временной период — десять дней для прекращения боевых действий против своих сограждан на фронтах Гражданской войны. Если Москва подчинится ультиматуму, такое же требование следует выдвинуть перед белыми. Взаимное согласие послужит предпосылкой начала мирных переговоров.

Все это лишь внешне смотрелось благообразно. Черчилль практически был уверен, что Советское правительство не согласится на ультиматум. В этом случае аргументы в пользу совместной союзнической интервенции в Россию прозвучат гораздо более убедительно. Черчилль был убежденным сторонником той идеи, что Запад не должен пассивно наблюдать за происходящим в восточной части Европы. Глубокая тревога таилась в его аргументах. «Если Россия не станет органической частью Европы, если она не станет другом союзных держав и активным партнером в Лиге Наций, тогда нельзя считать гарантированными ни мир, ни победу»[540]. Никто не слушал Черчилля с большей симпатией, чем Клемансо. Он объявил, что готов немедленно начать строительство «барьера вокруг России»[541].

Агрессивность Черчилля и Клемансо, возможность сговора двух крупнейших стран европейского Запада откровенно пугали полковника Хауза, периодически замещавшего на конференции президента. Он всегда ненавидел этот подход: все или ничего. Русский вопрос был сложнее предлагаемой простой схемы. Объединение Запада против России может означать столетнюю внутриевропейскую войну. Социальные идеи коммунистов набирают силу вследствие разорений войны и роковой несговорчивости (глупость, жадность, превратно понимаемая честь) Запада и Германии, банкротства западной дипломатии, выразившегося в мировой войне. Хауз потребовал отказаться от поисков скороспелых решений, отставить ультимативный тон, вооружиться хладнокровием и продолжить обсуждение. Следует еще раз опробовать возможности компромисса, послать телеграмму в Москву с предложением установить перемирие. Следует не ожесточать коммунизм, а найти для него нишу в европейском развитии. Прежде же всего нужно подождать, когда пыль осядет на полях России, когда ярость и ожесточение уступят место рациональному подходу.

Между тем ставить знак равенства между неукротимым антагонизмом Черчилля и официальной британской позицией все же не следовало. Возможно, Ллойд Джордж нуждался в фасаде бескомпромиссных тирад Черчилля, чтобы за ними поискать иные пути. Так, премьер совещался с министром финансов Остином Чемберленом — тот считал, что участие в войне в России нежелательно хотя бы потому, что британская казна пуста. Весомым фактором становилось противостояние войне со стороны лейбористов. Но премьер-министр, слушая Чемберлена, при этом не останавливал и Черчилля, который как раз в это время (февраль 1919 г.) распорядился послать британские войска на Северную Двину, увеличивая тем самым зону влияния Британии на Севере России. В полном согласии с Черчиллем опять же был Клемансо, который как раз в это время предложил напустить на Россию «всю Восточную Европу, финнов, эстонцев, поляков, румын и греков»[542].

Читая сообщение об этом повороте французской стратегии, Ллойд Джордж мог только удивляться превратностям политики: именно большевики обещали указанным народам самоопределение. Именно при торжестве большевистского режима эти окраины Российской империи могли рассчитывать на отделение от России. Если этот сонм народов все же сокрушит большевиков, то утвердившийся с их помощью в Кремле новый правитель никогда не согласится на ампутацию национальной территории и никогда не пойдет на поощрение сепаратизма. Более того, воздвигнутый на трон «маргиналами» правитель первым делом возвратит прежние российские владения под сень российского герба, какой бы формы или символического значения он ни был[543].

Лидер «ястребов» — Уинстон Черчилль вечером 14 февраля 1919 г. постарался выяснить возможности и препятствия, диктуемые американской стратегией. На встрече с ним в Париже президент Вильсон аргументировал ту точку зрения, что ради достижения стабильности в послевоенных международных отношениях союзные войска должны будут покинуть Россию. Черчилль мрачно ответил, что результатом будет не некая умозрительная стабильность, а уничтожение всех антибольшевистских сил в России и последующий «бесконечный праздник насилия».

Но в чем определенно убедился Черчилль, наиболее усилившаяся западная страна — Соединенные Штаты — ощутили предел силового подхода в России. Желательно ли было для Британии ужесточить отношения с Америкой на фоне необычайной активности французов в Восточной Европе, грозного молчания поверженной Германии и перенапряженных собственных имперских связей? Если общий подход Запада к России не получался, следовало пересмотреть основные ориентиры.

Черчилль впадает в нехарактерную для него мрачность. На заседании Комитета десяти 15 февраля Черчилль потребовал более гуманного обращения с Германией и содействия восстановлению ее в качестве важного элемента европейского порядка. Теперь он рассуждал следующим образом: «Германия может приступить к производству вооружений, но она начнет выполнение своих глубинных замыслов только тогда, когда между нами и нашими нынешними союзниками начнутся ссоры, чего, к сожалению, нельзя исключить в будущем… Если мы не создадим прочного мира в ближайшем будущем, Россия и Германия сумеют найти общий язык. Обе эти страны погрузились в пучину унижений, причину которых они усматривают в безрассудном противостоянии друг другу. Если же Германия и Россия объединятся, это повлечет за собой самые серьезные последствия»[544].

14 февраля проблему вмешательства в русские дела решал французский Генеральный штаб. Красная армия наступала на всех направлениях, кроме эстонского. Но Красной армии явно не хватало специалистов-офицеров, система ее коммуникаций была далека от достаточной, у нее не было современной техники. Западные специалисты пришли к выводу, что «даже будучи численно меньшими, регулярные войска союзников смогут их легко победить»[545].

Черчилль предложил создать Союзный совет по русским делам, «в котором были бы политическая, экономическая и военная секции, и которому данная конференция дала бы определенные полномочия… Высшему военному совету предоставлен был бы выбор — действовать или вывести свои войска и предоставить русским вариться в собственном соку».

Встает вопрос: почему Черчилль с такой горячностью предлагал военное вмешательство в русские дела? Объяснения, основанные на эмоциональности, не годятся. Черчилль был историк и стратег, он смотрел гораздо дальше сиюминутных эмоций. С его точки зрения, Россия на европейской карте представляла собой восточный европейский противовес. И блистательно осуществляла эту функцию до 1914 г. Если предоставить Россию самой себе, то через пять-десять лет Германия будет оказывать на Россию «преобладающее влияние», меняя в свою пользу ситуацию во всей Европе. Если же не сделать Россию вообще частью Европы и другом западных союзников, то «в мире не будет ни мира, ни победы»[546].

Как свидетельствуют очевидцы, красноречие Черчилля «имело электрический эффект»[547]. Идея встречи на Принкипо была похоронена. Клемансо заявил, что всегда относился к этой идее с подозрительностью. Бальфур признался, что эта идея ему всегда была не по сердцу. Даже полковник Хауз выступил с запоздалым признанием, что «никогда не поддерживал встречу на Принкипо». Но никто не поддержал идеи создания Совета по российским делам. В то же время советник Филип Керр убеждал премьера Ллойд Джорджа: «Я умоляю вас не привязывать страну к тому, что может стать чисто безумным предприятием, основанным на ненависти к большевистским принципам». Французы плохие советчики в этом деле. Лорд Риддел сказал Ллойд Джорджу, что «в Париже Черчилль стал опасной личностью. Он желает вести войну против большевиков. Это лишь создаст условия для революции! Наш народ не позволит этого. У Уинстона очень возбудимый ум»[548]. В каблограмме Ллойд Джорджа Керру говорилось: «Я верю, что Уинстон не вовлечет нас в дорогостоящую операцию».